Он пригласил нас внутрь, указал на пару потертых стульев и поставил на огонь кофейник. Мебель была старая, но прочная. В комнате стояли стол и книжный шкаф, проседавший под тяжестью огромного количества томов. Из двух больших окон виднелись холмы. Мое внимание привлекла работающая кухонная плита.

– Если захотите ее продать, – сказал Алекс, – можете заработать неплохие деньги.

– Мою плиту?

– Да. Могу назначить хорошую цену.

Улыбнувшись, Санчай сел за стол, на котором лежали листки бумаги для заметок, груда кристаллов, ридер и открытая книга – «Без иллюзий» Омара Макклауда.

– И на чем я буду готовить? – спросил он.

– Купите соответствующую технику, и этим займется ваш искин.

– Мой искин?

– У вас его нет, – сказала я.

Он рассмеялся по-дружески, словно решил, будто я нарочно сморозила глупость.

– Нет, – ответил он. – Уже много лет.

Я огляделась. Как он поддерживал контакты с внешним миром?

– Мне искин не нужен, – сказал Санчай, бросив на меня взгляд и подперев подбородок рукой. – В любом случае мне нравится быть одному.

Итак, перед нами сидел весьма эксцентричный тип. Впрочем, какая разница?

– Бенни, расскажите, что вам известно о погибшей лаборатории, – попросил его Алекс.

– В этих штуках нет ничего хорошего, – продолжал тот, словно не слышал этих слов. – С ними никогда не чувствуешь себя по-настоящему наедине.

Мне показалось, будто он насмехается над нами.

– Что вы хотели узнать?

– Про лабораторию.

– Ах да. Эпштейн.

– Да, именно.

– Это был намеренный поджог. Пожар начался возле лаборатории как раз в то время, когда ветер дул на восток.

– Вы точно знаете, что это сделали специально?

– Конечно. Все про это знали.

– Но об этом так и не стало известно.

– Все потому, что никого так и не поймали. – Он встал и взглянул на кофейник. – Почти готово.

– Как вы узнали, что это был поджог?

– Вам известно, что происходило в лаборатории?

– Я знаю, над чем они работали.

– Над достижением вечной жизни.

– Вообще-то, – сказала я, – я думала, что они говорили о продлении жизни.

– На неопределенно долгое время. Так они выражались.

– Хорошо, на неопределенно долгое время. И что дальше?

– Многие считали, что это не лучшая идея.

– Например? – Я сразу же подумала про общество Белых Часов.

Он снова рассмеялся. Тон его изменился – теперь он говорил так, будто обращался к ребенку:

– Некоторые не считают, что нам предназначено жить сколь угодно долго. Вечно. К примеру, с точки зрения группы местных прихожан, то, что пытался делать Даннингер – святотатство.

Я вспомнила, что где-то уже слышала об этом:

– Универсалисты.

– Были и другие. Помню, приходили люди из окрестностей, устраивали митинги, писали письма, собирали подписи под петициями, мутили воду. Я всегда думал, что именно из-за этого Даннингер и улетел.

– Думаете, он считал, что ему угрожает опасность?

– Не знаю, считал ли он, что его попытаются убить или сделать нечто в этом роде. Но его действительно пробовали запугать, а он, как мне казалось, был не способен противостоять угро зам. – Санчай вернулся к плите, снял кофейник, решил, что кофе готов, и разлил по трем чашкам. – И дело не только в религиозных деятелях.

– Кто еще? – спросила я.

– «Фонарщики».

– «Фонарщики»? Им-то какое дело?

«Фонарщики» были благотворительной организацией с представительствами почти в каждом крупном городе Конфедерации. Они пытались заботиться о тех, кто оказался без поддержки общества, – стариках, сиротах, вдовах. Когда обнаруживалась новая болезнь, «фонарщики» оказывали политическое давление там, где это было необходимо, добиваясь выделения средств на исследования. Несколько лет назад, когда лавина уничтожила маленький городок в Тикоби, местные власти позаботились об эвакуации выживших и возмещении им ущерба; но именно «фонарщики» долгое время заботились об инвалидах, утешали тех, кто потерял близких, следили за тем, чтобы дети получили образование. Уркварт и Класснер были «фонарщиками».

– Да, они сделали много хорошего, – сказал Бенни. – Можете не сомневаться. Но это не все. Если наступить им на мозоль, они могут стать фанатиками. Если они решат, что ты чем-то опасен – например, собираешься загрязнять реки или играешь со взрывчаткой, – приятного будет мало.

Кофе оказался неплохим. Запах был не слишком привычным для меня – возможно, из-за добавления мяты, – но в любом случае напиток был лучше того, что я пила у себя дома. Бенни покачал головой, сокрушаясь по поводу вероломства «фонарщиков» и непонимания людей вроде нас их истинной сущности.

Он наверняка преувеличивал. Я считала, что «фонарщики» – это те, кто всегда появляется на местах катастроф, раздавая горячее питье и одеяла.

– Они послали в лабораторию своих представителей, чтобы спросить Даннингера, как он собирается спасать человечество от застоя, когда люди перестанут умирать.

– Откуда вы знаете, Бенни?

– Эти люди постоянно делали все, чтобы добиться известности и представить другую сторону в как можно худшем свете. Они считали, что смерть полезна: позволяет избавиться от балласта. Да, они действительно так говорили. А когда не смогли ничего сделать с лабораторией, подняли шум в прессе. Какое-то время тут даже проходили демонстрации.

– В Приюте Эпштейна?

– Да. – Он потер затылок. – И потом, были еще «зеленые». – (Так называли тех, кого беспокоило влияние народонаселения на окружающую среду.) – А кое-кто говорил, что им придется обходиться минимальными пенсиями, так как правительство не сможет платить всем. Дошло до того, что в лабораторию пришлось нанять охрану.

– Бенни, вы знали кого-нибудь из них? Из охранников?

Он расплылся в улыбке:

– Черт побери, Алекс, я сам был одним из них.

– Правда?

– О да. Я проработал в охране примерно полгода.

– Значит, вы знали Тома Даннингера?

– И Мендосу тоже. Он приезжал пару раз.

– Они ладили?

– Не знаю. – Он задумчиво наморщил лоб. – Я ведь в основном стоял снаружи.

– Как Даннингер относился к тому факту, что у него есть противники?

– Ну… ему это не слишком нравилось. Он пытался всех убедить, давал интервью, даже побывал на одном митинге в городе. Но кажется, что бы он ни делал, что бы ни говорил, становилось лишь хуже.

– А что насчет Мендосы?

– Не знаю, общался ли он хоть раз с демонстрантами. Да ему это было и не нужно. Он иногда приезжал сюда, и все.

– Случались ли за время вашей работы чрезвычайные происшествия? Кто-нибудь пытался вломиться в лабораторию?

Бенни развернул стул, придвинул скамеечку и положил на нее ноги.

– Вряд ли в лаборатории хоть раз бывали посторонние. По крайней мере, при мне их не было. – Он немного подумал. – Иногда, правда, подходили к самым дверям, вешали плакаты прямо у меня под носом. Угрожали.

– Чем угрожали?

– Говорили, что прикроют лавочку, и все такое. Дошло до того, что Даннингер перестал бывать в городе, и за покупками приходилось ездить нам. Но ситуация всегда оставалась под контролем. Идиоты приходили и уходили. Порой мы никого не видели целыми неделями, а потом они начинали появляться каждый день.

– И вы наверняка сообщали в полицию.

– Да. Некоторых арестовали. За вторжение на чужую территорию или за угрозы, точно не помню. – Он прищурился. – Стоит человеку захотеть, и он становится настоящей сволочью.

– И что вы об этом думали?

– Я думал, что протестующие – чертовы придурки.

– Почему?

– Любой, кто хоть что-то знал, понимал, что он ничего не добьется. Мы не предназначены для вечной жизни. – Он снова задумался. – С другой стороны, если кто-нибудь придумает, как это сделать, мне бы совсем не хотелось, чтобы ему помешали.

Двадцать минут спустя мы с Алексом парили над Большой рекой в поисках руин Приюта Эпштейна, на которые указывал маркер. Оказалось, что их просто не существует. Бенни предупреждал нас, что там ничего не осталось. Мы считали, однако, что он преувеличивает и там есть хоть что-то – обугленная стена, несколько столбов, обвалившаяся крыша.