Все судили и рядили о прибытии Стирбьёрна: одни говорили, что он уже высадился на побережье за Мёркским лесом и сжег весь лес; другие утверждали, что он отправился в Норвегию и там в решающем бою сразил ярла Хакона, и вскорости прибудет через Киль в Швецию. Третьи твердили, что он со всеми кораблями повернул к востоку в Гардарики и опасность миновала. Иные считали, что венды заперли его в Йомсборге, иные — что он уже мертв. Были те, которые думали, что у него снова с королем дружба и даже что он тайно пребывает в королевском доме в Уппсале. Ото всех этих толков и пересудов на Тинге стоял неумолчный гвалт. Неясно было, сколько народу согласны встать на сторону короля и идти с ним, коли случится битва, а сколько собираются примкнуть к Стирбьёрну. Но, когда король обратился к ним и стал говорить об улучшении законов и устранении несправедливостей, как и советовал ему Торгнир — те, кто был готов служить королю, принялись еще горячее восхвалять его и кричать, что он должен вести их в бой; противоположная же сторона либо хранила молчание, либо же изменила свое мнение.
А затем король объявил о всеобщем сборе войска.
На пятый вечер, когда король и его люди собрались за ужином, пришел человек и принес достоверные известия с юга, что Стирбьёрн с большим войском и таким множеством кораблей, какого никто из живущих ныне еще не видывал, плывет из Лимфьорда вдоль побережья со стороны Сконе к Швеции. Король не успел еще закончить трапезу, как в залу вошел один из его телохранителей и известил, что ярл Ульф, опекун Стирбьёрна и брат его матери, въехал на королевский двор, весь в грязи по брюхо лошади.
— И он желает говорить с тобой, повелитель, но не осмеливается вверить себя в твои руки, разве только ты пообещаешь ему неприкосновенность и безопасность.
— В том нет нужды, — сказал король. — Разве случалось ему видеть меня изменником, коварным и лицемерным, пусть даже в моих руках был бы мой злейший враг? К тому же он мой друг и сродник. Скажи ему, что его никто не тронет.
Когда ярл Ульф вошел в залу и предстал перед королем Эриком, тот сказал:
— Ты не поехал на Тинг. Бедняк, говорящий правду, достойнее в моих глазах, чем ярл, который лжет.
— Раз я явился к тебе, король, — отвечал ярл, — то стану говорить правдиво. И никогда еще не было столь большой нужды в доверии меж сродниками, как теперь. Это и привело меня к тебе, несмотря на все опасения и угрозу моему благополучию.
— Ты выглядишь испуганным, — заметил король. — Меж тем я знаю тебя за храбреца.
— Не за себя я страшусь, — отвечал ярл, — но за тебя, король, и за других.
— Не Стирбьёрн ли послал тебя ко мне? — спросил ярла король.
— Нет, — отвечал тот, — я прибыл тайно, скрываясь. Он меня не посылал. Но, думаю, он примет меня с охотой, если ты отправишь меня к нему.
— Желаешь ты говорить о нем?
— Да, — отвечал ярл.
— Он высадился на берег?
— Король, — молвил ярл, — он высадился южнее леса Мёрк. Вчера поздно вечером.
— Один? — спросил король.
— С малой дружиной, с которой в битве делать нечего, — сказал ярл. — Времени осталось мало — видишь, сколь сильно спешил я к тебе. Я загнал двух лошадей…
— Зачем? — спросил король. — Предложить мне помощь против него?
Взглянув на короля, в его холодное лицо, встретив тяжелый ледяной взгляд и услышав его голос, неприязненный и бесстрастный, будто море, накатывающее на покрытый галькой берег, ярл задрожал, как дрожит человек на пронизывающем ветру.
— Я пришел к тебе, король, — молвил он, — дабы примирить вас, пока еще есть время.
— Он ступил на землю, — сказал король, — стало быть, время упущено. Я поклялся, что если ступит он когда-либо снова на Шведскую землю, не быть ему живу.
— Не говори так, король, — сказал ярл Ульф, и лицо его стало цвета пепла. — Неужто все прежнее так скоро изгладилось в твоей памяти? Вы с ним столь схожи, что пытаетесь сломать друг друга. Ты, не выслушав, прогнал его и отправил в изгнание. Все, что случилось в ту злую ночь…
— Стой! — воскликнул король, прервав его речь. — Разве не знаешь, что пообещал я: заговоривший о том, что случилось той ночью, расстанется с жизнью? И даже обещанный тебе мною мир не защитит тебя в таком случае.
Ярл склонил голову.
— Во имя прежней твоей приязни и сродства, повелитель, неужели ты не смягчишься — или все прежнее не стоит и мизинца? Ибо сдается мне, что даже малостью можно все уладить: можешь ты забрать под свою руку все королевство, но сделать его наследником после тебя. Даже если твой гнев на него столь велик, что ты изгонишь его прочь до конца твоих дней, все же, думается, это смирит его разум и ярость, и он сможет перенесть изгнание. Ведь хоть и суждено тебе дожить (будем на то надеяться) до глубокой старости — все же он по всему проживет дольше тебя, король, раз он втрое тебя моложе. И тогда после тебя он сядет в Уппсале. Но сейчас ты разбил все его упования и нанес ему непоправимую обиду, короновав своего маленького сына вместо него. Неужто не отменишь ты этого? Если ты сделаешь так — клянусь головой, я уведу его из Швеции, я буду скакать всю ночь, чтоб принести ему эту весть.
Так закончил ярл Ульф, и стоял, ожидая от короля ответа. Король же, слушавший его речи, сдвинув брови, смотря в пол и упершись ладонями в столешницу перед собою, наконец поднял голову и взглянул прямо в лицо ярла.
— Хоть режь меня, хоть брось меня, — сказал он, — а что сделано, то сделано. Многое могу я простить и многое спустить человеку, родному мне по крови, и тяжело мне о том говорить. Но будет все так, как должно быть. С тем, кто хоть раз обнажил против меня меч, примирения быть не может. Теперь должно выясниться, кому из нас двоих сидеть королем в Уппсале.
И столь тяжел был взгляд короля, и столь холодно было его лицо, и столь жестким был голос его, что ярл Ульф не решился более ничего говорить. Некоторое время он стоял, глядя на короля, затем посмотрел на сидящих справа и слева, и каждый раз встречал взгляд его все такие же мрачные лица. Лишь в лице Торгнира он не смог ничего прочесть. Хельги, Торир и Торгисль глядели насмешливо и казались придворными задирами; и, наконец, прекрасное лицо королевы потемнело от гнева, а ноздри ее расширились, будто у красивого хищного зверя, учуявшего кровь.
— Что ж, ярл, останешься ли ты у меня или вернешься к нему? — спросил король.
— Могу ли я выбрать сам, повелитель?
— Да, ты можешь выбрать сам, — отвечал король. — И если выберешь ты уехать, я пошлю тебя с охраной, дабы проехал ты невредимо. Потому что ныне небезопасно тебе ехать на юг из Уппсалы, ибо я объявил сбор войска по знаку стрелы. А ты слишком хорошо известен народу, как и твое родство и дружество.
— О тебе всегда говорили, — сказала тогда ярл Ульф, — что изо всех королей ты самый щедрый и наиболее возвышен в мыслях и суждениях. Однако ты слишком упрям ты и жестокосерд, как показал сегодня. И это может стать истоком бед для многих.
Ярл Ульф покинул короля и с тяжелым сердцем поехал на юг к Стирбьёрну, своему воспитаннику. А в Уппсале меж тем все готовились к битве. В проливе ниже Сигтуны были вбиты колья, бонды запасались оружием и доспехами, а воины распределялись под начало вожаков и ярлов, так, чтобы каждый знал свое место, когда придет пора. Но с такой неимоверной быстротой продвигалось из Дании на север войско Стирбьёрна, что король видел — едва ли третья часть его воинства будет готова; и от часа к часу все больше вестей приносили с юга о приближении Стирбьёрна. Стало теперь ясно, что королю предстоит сражаться с теми силами, которые у него есть, ибо вряд ли у него будет до битвы достаточно времени, чтоб собрать под свои стяги весь народ.
Все эти приготовления составляли главную заботу короля. И заметно было, что сколь бы неутомимо не занимался он всем этим, делал он все без радости и не думая о завтрашнем дне. Он ездил среди своего войска и принимал донесения, и отдавал приказания так же, как кузнец кует или землекоп копает, так что казалось, будто не желания сердца, но лишь сила, мудрость и его железная воля движут и правят им.
