— Это блажь, — отвечал Стирбьёрн.

— Неужели сделать мне одолжение для тебя столь трудно? — спросила она. Затем она взглянула на висящее на деревянной стене оружие, и глаза ее блеснули.

— Вот, это как раз сгодится.

— Что это? — спросил Стирбьёрн. — Это короля, моего дяди?

Он встал в замешательстве, словно она вздумала шутить с чем-то, что было вне всяких шуток. Но она также встала и без дальнейших слов созвала своих служанок, велев им снять богато отделанную кольчугу и большой шлем с орлиными крыльями, что принадлежал Эрику-королю, окованный щит и поножи из сверкающей бронзы. Последние она собственноручно закрепила на ногах Стирбьёрна, он посмеивался надо все этим, немного смущенно, словно над безумной выходкой, которая едва ли приличествовала ему, давно вышедшему из детского возраста. Однако он чувствовал, что тут не все детская игра: то, как касалась королева твердых мышц его голени, пока пристегивала поножи — легким ласкающим движением. Он отступил назад, как отступает человек, по оплошности вторгшийся в чужую комнату. Стараясь не терять перед ней самообладания, засмеялся нарочито грубо, беря королевский шлем, который протянула ему служанка, и надевая его на голову. И стоял он в блеске огненных сполохов, покрытый шлемом, в доспехах и со щитом в руке, опоясанный королевским мечом, отделанным серебром. Вздыбленные и сильные, будто сам орел низошел из своего высокого поднебесья, бурые крылья поднимались по обе стороны шлема. Приоткрыв рот, смотрела на него королева. И ни слова не произносила.

— Подходит мне этот убор? — спросил Стирбьёрн.

Королева встретила его смех без ответной улыбки. Только под шелком платья грудь ее высоко поднималась, словно парус, надутый ветром, а темные глаза широко раскрылись, остановившись на его лице. Она скоро овладела собой и взглянула на него со спокойной и легкой веселостью. Но Стирбьёрну, который, несмотря на юность, уже хорошо понимал, в каком тихом омуте кто водится, ясно было, что означают эти широко раскрытые глаза.

— Ну что там мой юный сродник? — спросил он. — Поплывешь со мной, парень, когда войдешь в возраст?

И он взял дитя у няньки и поднял его, стараясь развлечь. Но дитя перепугалось, скривило личико и закричало.

Случилось так, что в это самое время Хельги подошел ко входу в покои и видел все в щель приоткрытой двери. Он отправился к своим приятелям Ториру и Торгислю, и они еще долго толковали тайком меж собой. После того они отправились искать Торгнира Законника. Они не сразу приступили к сути дела, говоря с ним, однако Торгнир был с ними любезен и попросил говорить прямо. И, наконец, они открыли ему свои замыслы — дескать сейчас подходящее время, чтоб выбить из-под Стирбьёрна скамью. И они знают, как это можно сделать — сказать королю прямо: ходят упорные слухи, что Стирбьёрн и Сигрид слишком уж спелись, и что у Стирбьёрна на уме до срока взять силой не только свою наследную часть, но и отобрать у своего дяди все королевство.

— Он сидит в открытую в покоях королевы, словно занял место короля как в зале так и в постели, и подкидывает и шлепает королевского сына, так что дитя кричит и жалостно плачет.

— Который из вас перескажет королю эту историю? — спросил Торгнир.

— Пришло нам на ум, — отвечал Торир, — что надежнее всего будет, если ты согласишься поговорить о том с королем, Торгнир — если, конечно, тебе по душе наш замысел.

— Чтобы покончить с этим, — сказал Торгнир, — есть ли хоть слово правды во всей этой истории?

— Сказать по правде, сейчас-то нет, — отвечал Хельги, — но будет — раньше, чем история будет рассказана.

— Недозрелый колос не жнут, — сказал Торгнир. — Что до вашей истории — она не стоит выеденного яйца. Я в этом деле не помощник.

— Идем со мной, — сказал тогда Хельги, — ты увидишь все сам в щель дверей покоя королевы.

— Нет, — отвечал Торгнир, — я в щелки да в глядельца не смотрю.

Так они и ушли от Торгнира ни с чем.

— Что нам теперь делать? — спросил Торгисль.

— Что, как ни пойти к королю самим? — отвечал Хельги.

— Он нас и слушать не станет, — сказал Торир.

В конце концов порешили они, что лучшее, что тут можно сделать — помалкивать обо всем до поры, до времени.

— Но мы станем непрестанно льстить ему и подстрекать к насилию, а уж тогда у короля будет повод выгнать его, чтоб не стряслось что-то похуже.

Стирбьёрн снял королевские доспехи и отнес их в большую залу. Там он сидел до самого ужина, тихо и не обмениваясь ни с кем ни словечком. Всем казалось очень странным видеть его столь тихим и задумчивым. Перед самым ужином он пришел к королю.

— Повелитель, — сказал он, — я поступил нехорошо, приехав до срока. Завтра же с рассветом я уеду к кораблям и уплыву снова на чужбину.

— Хорошо сказано, — сказал король и взял его за обе руки.

— Не для того, дабы досадить тебе, приехал я сюда, — сказал Стирбьёрн. — Прошло столько времени. Казалось, мне ничего не оставалось, как приехать. Ты хорошо обошелся со мной, а теперь я уеду и сдержу свое слово.

Они пожали руки и более ничего не говорили. Но было много невысказанного в глазах короля, когда он смотрел на Стирбьёрна.

На следующий день король проводил Стирбьёрна к его кораблям. Оба они расстались по-доброму, корабли отплыли от Низины и пропали из виду. Король ехал домой вместе с Торгниром. Торгнир молчал. Спустя время король сказал:

— Ты мудр, Торгнир. Однако, думается, кой-чему и я тебя научил.

Торгнир некоторое время молча смотрел на него. Затем сказал:

— Нельзя не признать, король, что сыграл ты хорошо. И получил то, ради чего играл.

Король казался человеком, сбросившим, наконец, груз, который долго тяготил его и натирал плечи — теперь ему дышалось легко и свободно, и все виделось ему в добром свете. Он подмигнул Торгниру.

— Тебе нелегко принять это, Торгнир, но признай, что ты ошибся.

— Я не ошибся, — отвечал Торгнир.

— Довольно, — сказал король с внезапной яростью. — Ты ошибся.

Но старик молча ехал рядом с королем и смотрел прямо перед собой. Он повторил себе под нос:

— Я не ошибся.

Стояла зимняя пора долгих ночей, когда Стирбьёрн и его люди плыли на юг вдоль берегов и, после тяжкого путешествия — впрочем, без неудач и потерь, — прибыли в Сконе. Тут они оставили свои корабли и отправились к большому дому ярла Струт-Харальда, которых встретил их как подобает и оставил у себя до конца зимы.

В то время Струт-Харальд сидел в Сконе будто король, считался в своем краю человеком очень влиятельным, и часто у него бывали гости. Во всем краю Сконе его слово имело вес королевского, и каждый уважал его и воздавал ему почести, и готов был поддержать и повиноваться ему. Ярл не участвовал более в войнах и набегах, будучи очень стар и не склонен к распрям. Однако он не впал в ничтожество, как то бывает обыкновенно со стариками, которые только на то и годятся, чтоб их бросили в дальнем углу — у него были могущественные сыновья и зятья, и под рукой его были молодые люди одного с ним рода, которые чтили и укрепляли его власть. И был он муж приятный видом, несмотря на свои почтенные года — не клонился к земле, подобно людям его возраста, но, сидя или стоя, держался прямо, с расправленными плечами, и голову нес высоко и гордо. Был он росл и кряжист, широк в кости и прям спиной. Одевался всегда в дорогие одежды, отделанные богато и ярких цветов, изукрашенные дорогим шитьем, и оружие его было богато изукрашено и искусной работы, какую редко встретишь. Всякий день, и в доме и вне его, ярл носил шапку, украшенную круглыми золотыми пластинами величиной с женскую ладонь. Говорили, что ярл Струт-Харальд с его шапкой, в которой золота больше, чем в иной королевской короне, живет в роскоши и почете, с которыми лишь самые могущественные короли могут потягаться.

Сигвальди и Торкель Высокий были в Сконе вместе с ярлом, их отцом, и пробыли там всю зиму. Они обрадовались приезду своих друзей и людей Стирбьёрна, и дни и недели до весны прошли в приязни и согласии.