Ярл Ульф встал и прошел между скамеек и огней в главные двери, и вышел на королевский двор. Повернув направо, миновал он дома для прислужников и место Тинга[4], и храм, и шел, пока не достиг открытого поля. Погода разгулялась, небо было мрачно, и уже опускался вечер. Словно высокий дом, виднелся погребальный холм в меркнущем свете дня. Порос он травой, в его кочках и дерновинах непрестанно и дико завывал ветер, и так же непрестанно вздымались в небе серо-стальные облачные струи.
Стирбьёрн сидел на вершине погребального холма, недвижен, как и сам холм, подставив лицо ветру. Ярл поднялся к нему, помогая себе рукой, чтобы не упасть под диким порывом ветра на мокрой и скользкой траве. Наконец он был наверху.
— Худо ты поступил, — крикнул он в ухо сидящему.
Стирбьёрн не шелохнулся. Он закутался в плотный шерстяной плащ, окрашенный в пурпур и с богатой черной вышивкой по краям. Края плаща, который придерживал он на груди, развевались и хлопали на ветру, как парус в шторм, когда у корабля сломан руль. Голова его была непокрыта и густые чуть вьющиеся золотистые волосы летели по ветру, как трава на погребальном холме. На нем была тяжелая пектораль из чистого золота, выгнутая так, что лежала чуть ниже горла, там, где шея переходит в плечо; она была искусно изукрашена золотых дел мастерами, и голова дракона украшала каждый из концов ее. Стирбьёрн сидел, положив подбородок на руки, щурясь на ветру так, что в глазах его блестела влага.
Ярл сел и приобнял его рукой.
— Король не собирается удерживать твое наследство, Стирбьёрн. Он дал слово, и он отдаст принадлежащее тебе. Тебе то ведомо. Но еще не пришло время — тебе лишь пятнадцать зим от роду.
Стирбьёрн грубо стряхнул его руку.
— Такие недостойные речи не по мне, опекун. Это не в моем нраве.
Он говорил в своей обычной манере — слегка заикаясь, словно гордый и рьяный дух его был стеснен в своем дерзновении медленностью речи.
— Немногим отличается от твоей та кровь, — отвечал ярл, крича в самое ухо Стирбьёрна и преодолевая вой ветра, — что течет в жилах твоего дяди. Он любит тебя. Неужто укусишь ты руку, что кормит тебя? Пойдем со мною. И отчего тебе нужно было позорить свободных людей, называя их трелами?
Стирбьёрн вскочил и расхохотался.
— Это Аки нажаловался? — крикнул он. — Возраст, сказал ты. Идем, следуй за мною!
— Постой, — сказал было ярл. Но парня рядом уже не было — три прыжка вниз по крутым уступам холма на ровное пастбище — и скорее к королевской зале. Ярл Ульф был прыток, но едва успел догнать его у дверей большой залы.
Светильники были зажжены в зале, и ярко-красное пламя очага мешалось с более холодными их огнями и освещало все меж усыпанным тростником полом и неверной полутьмой у балок кровли, вспыхивая и мерцая на скамьях и столах, и на многоцветных одеяниях весьма почтенного общества, что собралось там. Король Эрик восседал в своем высоком кресле у почетной скамьи. Еще одно кресло у скамьи чуть ниже и напротив него пустовало. На короле был греческий плащ багряного шелка и синий вышитый кертл[5]. На его руках выше локтя надеты были золотые кольца, более двенадцати унций каждое, а на голове была корона из чистейшего золота. Король Эрик был хорош собой, и хоть почти сравнялось ему три раза по двадцать зим, не был он ни дряхл, ни морщинист, но свеж видом, костист и крепок как мужи моложе его возрастом; волосы и борода его были густы и лишь кое-где тронуты сединой, и голос его был глубок и силен, и приятен слуху, и серые глаза его были ясны.
Стирбьёрн вошел и стал перед королем, меж очагом и столом. Король указал на второе кресло напротив себя и сказал:
— Займи свое место, сродник.
Стирбьёрн, пристально смотря на него, отвечал, запальчиво и запинаясь как и всегда:
— Решил я, что довольно мне быть тебе бременем или оставаться у тебя на содержании — особенно теперь, когда я вошел в возраст. Иначе говоря, я не сяду сегодня за твой стол, а останусь на могиле моего отца.
— Мне странно, — сказал король, — что эта старая сцена должна непременно повторяться каждый год. Представь, что я уже сказал свои слова — все сыграно. И довольно об этом.
Стирбьёрн сказал:
— Если хочешь, король, покончить с этим, отдай мне отцовское наследство — ту часть владений в Шведской земле, что принадлежала королю, моему родителю. Тогда сяду я в это кресло. Но никак иначе. Не буду я гостем твоим, король.
— Сродник, — молвил король, — изо всех людей, каких я знал когда-либо, мужчин и женщин, ты самый непреклонный и упрямый нравом. Говорю тебе, как говорил в минувшем году и еще за год до того: когда сравняется тебе шестнадцать зим, я отдам тебе твое наследство.
— Дитя растет, но штаны его не растут вслед за ним, — отвечал Стирбьёрн, и лицо его покраснело как кровь.
— Когда сравняется тебе шестнадцать зим, — молвил король. — А до того веди себя смирно. Да будет известно упрямцу, что я не мене его упрям; я, а не ты, буду решать это дело, по праву и справедливости.
— Редко короли возвращают свои владения, — с яростью молвил Стирбьёрн, — разве только ударами мечей.
Но, вымолвив эти слова, он посмотрел на короля, своего дядю, и встретился с его взглядом, и выражение лица короля смирило его злобу, как глоток воды остужает рот, полный слишком горячего мяса. Тишина упала в зале, хоть все уже были в подпитии и до того вели себя буйно. И Стирбьёрн, чье лицо было красным от гнева, побагровел до самой шеи и стоял, пристыженный, перед королем. Он произнес, понизив голос:
— Злой дух вселился в мой язык и заставил сказать дурные слова. Но сейчас я сяду за твой стол, раз уж мне велят это сделать. Но если возможно, король, я еще приду поговорить завтра.
— Благодарим, — молвил король, — за эту передышку.
Чаша множество раз переходила из рук в руки вкруг столов, и людские животы вздулись от пива, и рассудительность и взвешенность в речах и деяниях покинула многих. В подобные часы человек склонен сболтнуть первое, что приходит ему на язык. Так вот и Аки, один из королевской стражи, не подумал, что дразнить Стирбьёрна теперь — это все равно, что щекотать волка под подбородком. Когда Стирбьёрн проходил мимо, направляясь к скамье, Аки ухватив за край его кёртла и спросил, когда тот возместит вирой обидные слова, что сказал ему сегодня.
— Придержи язык, трел, — сказал Стирбьёрн, и с этими словами сбросил свой плащ с плеч и натянул его Аки на голову. В руках Аки был большой рог для питья, отделанный серебром, и он пролил все из рога себе на шею. Он вскочил и сбросил плащ, и ударил рогом Стирбьёрна по носу, так что у того хлынула кровь, он подался назад и едва не угодил в очаг. Аки попытался сбежать, но Стирбьёрн перехватил его у дверей, поймал за ворот и дернул назад. Юный годами, Стирбьёрн имел силу едва ли меньшую, чем взрослый мужчина. Он в бешенстве повалил Аки, ударив его коленом и кулаком. Аки тогда выхватил скрамасакс[6] и нацелился ударить Стирбьёрна, Тот вырвал меч из его рук и вонзил его в шею и далее в тело Аки, до самой рукоятки. Аки не понадобилось второго удара — он умер в одночасье.
В королевской зале началось смятение, и ропот, и толки, ибо у Аки была сильная родня среди бондов; и много там было таких, кто мог отомстить за него Стирбьёрну без долгих разговоров, но место, где они находились, и могущество короля повергали их в трепет. В конец концов все утихли, мертвое тело было вынесено вон, и все снова уселись пировать, но уже не столь беспечно, как ранее.
На следующее утро Стирбьёрн встал засветло и отправился к отцовской могиле. Потому что, хотя и было договорено между ним и его дядей после вчерашнего, что он будет безропотно ждать еще год и затем станет королем, казалось Стирбьёрну, что здесь, на погребальном холме, ему легче сносить свое бездействие, чем где-либо еще.
Шаг его был упруг, он шел не напрямик к могиле, а сделал крюк, выйдя на открытое место и оглядываясь, будто ища чего-то. Он подошел уже шагов на сто к холму, когда увидел того, кого искал: темное и волосатое тело, четыре ноги, кряжистый, с широкой грудью, без хвоста, в прекрасной длинной и густой меховой шубе, ворс которой спускался почти к самым раздвоенным копытам зверя, с великолепными закрученными рогами, схожими с бараньими — он пасся в стороне, на диком пастбище, что спускалось к водам Фири.
