– Да куда ты денешься, – раздался неожиданно голос из темноты. – Бросишь, причем раньше, чем ты думаешь.

Они разом обернулись на звук. На расстоянии нескольких шагов в мертвенном лунном свете виднелся силуэт, держащий руку на рукояти меча. А за ним стояли еще несколько.

– Оливер… – оторопелым шепотом проговорила Мария.

– Что тебе здесь надо? – как мог невозмутимо обратился Томас к своему бывшему другу.

– Не прикидывайся еще большим глупцом, чем ты есть, – отозвался Стокли. – Ты отлично знаешь, зачем я здесь. – И обернувшись, скомандовал: – Арестовать обоих. Госпожу проводить обратно к месту ее пребывания.

В их сторону направились двое. Томас, загородив собой Марию, выставил вперед кулаки.

– Томас, не надо, – упавшим голосом сказала она. – Поздно. Слишком поздно.

– Она права, – усмехнулся Стокли то ли губами, то ли своим шрамом. – Действительно поздно. И между вами все кончено. А теперь позволь даме пройти к своим провожатым. Прояви, так сказать, благородство.

Томас не двигался, и тогда Мария сама обошла его, легонько стиснув ему при этом предплечье. Напоследок. Вместо прощания. Томас в гневном отчаянии смотрел, как три фигуры – женская посередине, две мужские по бокам – уходят по тропе в сторону Биргу.

Затем по кивку Стокли двое скрутили руки Томасу за спиной.

– Ну что, Томас, дорогой мой, – пропел бывший друг, глумливо его озирая. – Что же нас теперь ждет?

Жан д’Омедес выслушал сообщение Оливера Стокли с мрачным выражением лица. Великий магистр иоаннитов, человек уже немолодой, был поднят с постели в третьем часу ночи, а потому вначале даже накричал на наглеца и лишь постепенно вник сонным еще рассудком в суть происшествия, из-за которого караульщик дерзнул настоять на побудке магистра. Тогда д’Омедес, поспешно одевшись, вызвал к себе в зал совещаний, расположенный в самом сердце Ордена – форте Сент-Анжело, – старшего командующего галерами Ромегаса, а также Жана де ла Валетта.

Язычки свеч на сквозняке отбрасывали на торопливо созванное собрание трепетные, медно-золотистые отсветы. Томас стоял меж двумя вооруженными стражами перед длинным столом, за которым восседали три начальственные персоны. Сбоку от стола стоял Стокли, который произвел доклад. Когда он закончил, в помещении нависла напряженная тишина, нарушил которую сам Великий магистр. Откашлявшись, он воззрился на Томаса.

– Доходит ли до тебя, какой вред ты своими действиями нанес Ордену? Семейство Веничи, услышав о том, что произошло, не простят нам этого никогда. Как и герцог Сардинии, с сыном которого была помолвлена эта женщина. Нам ли в нашем положении, и без того непрочном, наживать себе новых врагов?

– Если нам, сир, закроют входы в порты Неаполя и Сардинии, где мы пополняем запасы галер, – угрюмо пробурчал Ромегас, – то это резко ударит по нашей возможности наносить удары по пиратам и османам.

– Так что же нам в таком случае делать? – досадливо спросил д’Омедес.

– Выбор, боюсь, один, – ответил Ромегас. – Мы должны наказать сэра Томаса, причем самым примерным образом. Думаю, на иное семейство Веничи не пойдет.

– Погодите, – повернулся к ним вполоборота ла Валетт. – Нет никакой нужды в суетной поспешности. Еще не поздно вообще скрыть все это дело от посторонних глаз и ушей.

– В самом деле, поздно или нет? – как будто в тяжком раздумье произнес Великий магистр и проницательно поглядел на Томаса: – Сэр Томас, не нарушена ли честь дамы?

Молодой рыцарь, вспыхнув, потупил дерзкий взор в каменный пол.

– Понятно, – блеклым голосом произнес д’Омедес. – Значит, придется поступить так, как советует Ромегас. Пусть увидят, что Орден избавился от порочащего его негодяя.

– Он нарушил святой обет, – пригвоздил Ромегас, – и через это предал Святую веру. Кара должна быть быстрой и суровой. Веничи затребуют его голову. Хорошо, если хотя бы это утолит их гнев.

Ла Валетт желчно усмехнулся.

– Казнить сэра Томаса? Ты, часом, не шутишь?

– Представь себе, говорю абсолютно серьезно, – надменно поднял голову Ромегас.

– За что? За то, что он поддался зову плоти? Это, знаешь ли, еще не причина для повешения. Если так, то тогда надо б добрую половину рыцарей Ордена вздернуть с ним в один ряд. Ох уж эта мне незапятнанность чресл… Можно подумать, из наших доблестных рыцарей никто не имеет любовниц и не портит девиц. Я уж помалкиваю, что они вытворяют с женами врагов наших.

– Помилуйте, тише, – поднял руку Великий магистр. – Мы сейчас обсуждаем не все наше рыцарство. А только сэра Томаса.

– Если нет единого мерила для всех, сир, то впору и вовсе отказаться от кодекса рыцарской чести.

Великий магистр насупленно возвел бровь.

– Ты заходишь слишком далеко, ла Валетт.

– Смею заверить, что нет, сир. Это как раз вы допускаете лишку. – Ла Валетт указал на Томаса. – Этот рыцарь мне хорошо известен. Под моим началом он воевал последние два года. Равных ему нет ни в ратном деле, ни в преданности Ордену. Во всяком случае, я среди нынешнего племени такого не встречал. Сэр Томас – один из самых многообещающих рыцарей нашего молодого поколения. А потому зарубить на корню такой талант было бы в высшей степени опрометчиво, особенно сейчас, когда нам как воздух нужно достойное пополнение. Наказать его – несомненно, да. Может, даже подвергнуть публичной порке. Это живо всех приструнит и напомнит о необходимости следовать понятиям чести и благородства. Но на этом можно и остановиться.

– Этого недостаточно, – возразил Ромегас. – Если поступить так и позволить сэру Томасу остаться в Ордене, он будет для нас непреходящим постыдным напоминанием, причем не только своего позорного проступка, но и нашей к нему снисходительности, ежели не сказать попустительства, что самым пагубным образом скажется на дисциплине, да еще и будет разлагать нравственность. Нашему юному рыцарству нужно преподать урок. Им нужно напоминание о глубине и святости клятв, скрепляющих наш Орден воедино. Потому, сир, настоятельно призываю вас казнить этого отступника.

Ла Валетт на это покачал головой.

– Казнив его, вы тем самым рискуете отвадить от вступления в Орден других достойных молодых людей. Преступление сэра Томаса в том, что он молод; кто из нас в свое время сам не изведал столь же пламенных позывов и желаний, как этот совсем еще, в сущности, юноша? Ну, признайтесь же без ханжества, хотя бы самим себе, – разве нет? Если казнить его сейчас за вспышку безрассудства, затмившую временно разум, то тогда и подобные ему люди – те люди, в которых мы с вами так остро нуждаемся, – обойдут нас стороной, откажутся от нас. Мне думается, есть лучший способ… – Ла Валетт загадочно примолк, после чего продолжил: – Способ, который наглядно покажет, что мы не миримся с подобной необузданностью. Допустим, мы можем… исключить сэра Томаса из Ордена.

– Исключить? – Великий магистр нахмурился. – Это еще что за наказание?

– Мне кажется, для него не может быть ничего более постыдного. – Ла Валетт оборотился к Томасу. – Я знаю этого человека достаточно хорошо. Свою принадлежность к Ордену он почитает за высшую честь, какую только человек способен достичь в своей жизни. Именно Орден дает смысл, заданность и ценность его существованию. Уберите их, и он будет жить в несмываемом позоре, чувствовать на себе все бремя этой потери изо дня в день. Вот какое наказание следует к нему применить. Кроме того, покуда он жив, он по-прежнему сможет проявлять свой ратный талант в деле борьбы за торжество христианства везде, где бы он ни находился, даже неважно, где именно.

Эти слова ла Валетта вызвали у Томаса прилив благодарности, а еще – жгучего стыда. Да, таким образом он, в общем-то, может сохранить себе жизнь. Но его наставник прав в главном: нет для него, Томаса, бесчестья большего, чем оказаться вышвырнутым из Ордена. Что же тогда будет? Честь рыцаря в глазах тех, кто прознает про его участь, несказанно падет, смешается с грязью.