– По какому объявлению?.. – растерялся он. – Так это… по вашему…

– Ну, я, знаете ли, в своей жизни много разных объявлений делал! Вот, например: «Абонент не отвечает или временно недоступен!» Вы не по этому объявлению?

– Нет.

– А еще было такое: «В нашей таверне порядок строгий: если девушка приводит моряка, она платит за комнату вперед!» Но вы ведь не моряк?

– Нет, – сказал Леха. – И не девушка.

– А вот еще, из последних, мне самому очень нравится: «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – “Владиславская”!» Знаете станцию метро «Владиславскую»?

– Не припоминаю.

– Ну как же! Ведь там рядом Третьяковская галерея!

– Так там и метро «Третьяковская».

– Правильно. Но это пока. Скоро ее переименуют во «Владиславскую». В честь Владислава Третьяка. Вам известно, кто такой Владислав Третьяк?

– Конечно. Хоккейный вратарь.

– Приятно разговаривать с грамотным человеком! А ведь не все отвечают на этот вопрос правильно. Многие говорят «великий хоккейный вратарь». А это уже тавтология! Ибо сан хоккейного вратаря уже сам по себе означает величие…

У Лехи стало складываться впечатление, что его двойник не совсем в своем уме. Однако для очистки совести он решил довести разговор до конца.

– Я вот по какому объявлению… – сказал он, достав газетную вырезку. – «Требуется мужчина соответствующей внешности. Работа в области современного изобразительного искусства. Умение рисовать не требуется. Зарплата высокая».

– О… – хозяин кабинета преисполнился серьезности. – Так это мое самое последнее объявление! Рад, рад, – и, протянув руку, представился: – Явление Олег Борисович!

– Явление? – переспросил Леха, пожимая руку.

– Да, это моя фамилия. Старинная, дворянская. При написании начинается с твердого знака. А вас как величать?

– Алексей.

– Ну что ж, Алексей, если не возражаете, перейдем сразу к делу! Вы, стало быть, имеете желание подвизаться на поприще изобразительного искусства?

– В принципе, да.

– Похвальный принцип, – закивал Олег Борисович. – И очень разумно! Ведь тут возможны перспективы культурного развития. Возможен гибкий график работы. Возможно бесплатное посещение выставок!

– А зарплата возможна?

– Ха! Не исключено, не исключено… Вы вообще в живописи сколько-нибудь разбираетесь? Какие-нибудь известные картины, к примеру, можете назвать?

– Ну… – Леха замялся. – «Иван Грозный убивает своего сына»… «Иван Васильевич меняет профессию»…

– Блестяще! Этого более чем достаточно! Вы мне подходите. Как с точки зрения вашей квалификации, так и с точки зрения внешности.

– А зачем вам нужен ваш двойник? Что это за работа такая?

– Двойник?! – хозяин кабинета, казалось, совершенно искренне удивился. – Почему двойник? А вы считаете, мы с вами похожи? – Олег Борисович встал из-за стола, подошел к Лехе, взял его под руку и подвел к большому зеркалу, висевшему на стене кабинета. – Ну, не знаю… – сказал он, поглядев на отражения лиц. – Какое-то отдаленное сходство, может, и есть, но у вас ведь совершенно отсутствует горизонтальная черточка сверху!

– Черточка?

– Это я так, условно говоря. Нет, публикуя в газете свою фотографию, я искал не двойника, а лишь человека с внешностью, так сказать, родственного начертания. Для чего? Считаю, что внешность во многом отражает внутренние качества человека, а мне нужен работник с качествами, подобными моим, ибо кому, как не самому себе, больше всего может доверять деловой человек? Вы согласны со мной?

Разговор приобретал совсем уж дурацкий характер, но Лехе стало чертовски любопытно, к чему он в конце концов приведет.

– Так что же все-таки за работа?

– А работа, Алексей, такая, что график у нее, как я уже говорил, гибкий. Прямо скажем, на работу надо будет ходить не каждый день. Далеко не каждый. Всего один раз придется выйти на работу. На этой неделе в четверг. Вы должны будете появиться на одной выставке на полчасика – и свободны!

– Вот как? И что же там надо будет сделать?

– Поработать с парой картин…

– Поработать?

– Да. Поработать. Одну сбросить со стены на пол, другую украсть.

– Что?!

– Да все очень просто, не пугайтесь! «Украсть» – это я слишком сильно выразился. Не украсть. Просто вынести из выставочного зала. И бросить на улице где попало. А если в помещении удастся открыть окно, тогда еще проще! Выбросите картину в окно, да и дело с концом. Разумеется, сначала надо будет холст вырезать из рамы. Как это делается, вы наверняка видели в кино, в сценах про похищение шедевров живописи.

Леха не верил своим ушам.

– Но эти сложности касаются только второй картины, – продолжал меж тем Олег Борисович. – Первую же достаточно просто сбросить на пол. Прямо вместе с рамой.

– Но зачем это?!

– Да вы никак решили, что я вас на акт вандализма подбиваю? – рассмеялся Олег Борисович, взглянув на ошеломленное Лехино лицо. – Ни в коей мере! Никакого вандализма в этом нет. Картины ведь разные бывают. С некоторыми только так и можно поступать, понимаете? Там ведь не работы классиков представлены. «Явление Христа народу» там не выставляется. Вашего «Ивана Грозного» вы там тоже не увидите. Нынче все больше каких-то монстров неприличных малюют. Женщина-кошка. Человек-паук. Человек-женщина. Такие, с позволения сказать, картины и в окно выбрасывать не жалко! Так что вы можете расценивать свои действия чисто как концептуальную художественную акцию.

– Нет, – сказал Леха. – Спасибо за предложение, но я за это не возьмусь.

– Хм… Вот как? И это ваше твердое решение?

– Да.

– Вы мне положительно нравитесь, Алексей! На твердых людях зиждется общество! Вообще, твердость, в общефилософском смысле, основа всего. Беда только в том, что твердость несвободна. Твердости не дают сконцентрироваться, она находится в плену у общественных предрассудков и морально устаревших законов природы. Эта выжившая из ума старуха – я говорю сейчас о природе – раздает твердость направо и налево! В результате толику этого драгоценного свойства получают и мягкие сущности, что лишь мешает им выполнять свою основную миссию – подчиняться. Твердым же, напротив, недостает нескольких алмазных крупиц твердости, чтобы уверенно занять господствующее место. Для наступления мирового порядка необходимо перераспределение твердости: мягкие должны освободить ее для твердых. Но пока – увы! Рыцарь твердости, хоккейный вратарь в твердых доспехах, сталью своих коньков крошащий самый твердый лед, томится в мягкой сетке ворот… И вы даже не спросите, сколько я за это плачу?

– Кому, вратарю?

– Вам.

– Мне? За что? Сколько?

– За работу с картинами. Пятьдесят.

– А. Вы опять об этом. Да нет… Чего пятьдесят?

– Тысяч. Одну картину уронить, другую выкинуть.

– Нет, я же сказал… Тысяч чего?

– Долларов. США.

– Я…

– Половину даю сразу, – Олег Борисович бросил на стол пакет. – Вторую половину – после выполнения работы.

– …согласен.

– А я и не сомневался! Я ведь сразу понял, что вы твердый человек. Уж если что решили, значит, будь по-вашему, и все тут! Сказали, что беретесь за работу, так уж я уверен: она будет сделана в лучшем виде! Вы денежки-то пересчитайте. Тут стесняться нечего. Твердый человек в финансовых вопросах должен быть строг.

В пакете оказалось двадцать пять стянутых резинками стопочек, в каждой по десять купюр с портретом Бенджамина Франклина.

– Только вы, батенька, не думайте, что это совсем уж халявные деньги, – продолжил Олег Борисович деловым тоном. – Согласитесь, если вы там, на выставке, начнете выполнять свое задание у кого-нибудь на виду, вам могут помешать. Да еще и милицию вызовут. Я, разумеется, гарантирую, что из милиции я вас вытащу и от всех обвинений отмажу. Но дело-то необходимо сделать! И в наших с вами общих интересах, чтобы это обошлось без лишних осложнений. Так что подумайте, как бы вам это получше провернуть. Выставка, впрочем, не особенно посещаемая. Публики, надеюсь, будет немного.