Я бы в твоих объятиях предпочёл умереть. Да вот будешь ли ты рядом, чтобы в последнем моём вздохе услышать тебе одной сказанное: «я тебя люблю»? При всём при том понятно мне, что не знаю я, кому задать насущный этот вопрос; смею утверждать — рядом со мной ни души.

Времени — половина первого, в этот раз частным порядком возвращаюсь с кладбища; украшал цветами могилку родителей. Сестру встретил, она тоже одна была. По случаю, заглянули в Тишину — выпить по чашке кофе, да что-то из того давнего, где мы пока ещё сиротами не были, вспомнить. Так хорошо нам стало — наобещали друг дружке теснее, как прежде, общаться, не веря тому, ни я, ни она, по-настоящему. Расстались с обычным:

— Пока, Жюльен, с днём рождения тебя!

— Ну да, пока… Аурелию поцелуй.

На площади перед мэрией ко мне пристал какой-то парень с микрофоном, второй прятался за камерой. Телевидение!

— Браво, мсье, мы уже несколько минут за вами идём и рады сообщить, что грустнее и мрачнее вас нам в этот благословенный день печали снять не довелось. Мы малость сомневались, кому из вас предпочтение отдать: вам или ещё одной жертве кораблекрушения, женского, правда, роду племени — та всё птицам крошки бросала, называя их по именам, но всё же у вас вид помужественней и понатуральней, хотя и более отрешенный. Так что, вы выиграли! Как вас зовут, уважаемый мсье? Кросе… Жюльен Кросе… Да вы, так же как и я, Альфредо Бельтрами, итальянских корней! Знаю — имя ваше означает «крест» и, простите за вольность, замечу, что несёте вы и то и другое, и имя, и крест свой, чудо как… ха-ха-ха.

— И что же я выиграл? — спрашиваю недовольно.

— Прямо сейчас — право ответа на вопрос, ну, а за ответ правильный — сюрприз. Ну же, мсье, возьмите из шляпы теперь билет, выигрыши в ней роскошные.

Поди узнай, отчего поддался я гипнозу того глаза, что следил на могиле за мной и ласково теперь всматривался в меня. Отчаяние моё, конечно же, было глубже, чем я его себе представлял и я покорно сунул руку в шапокляк. «Дуракам везёт», как говорится.

Протягиваю билет взволнованному аниматору.

— Ну… так вот, мсье Кросе, можете ли вы назвать исполнителя главной роли в фильме «Он и она», в котором двое возлюбленных назначают свидание на крыше Эмпайр Стейт Билдинга?

Я машинально отвечаю:

— Разумеется, Дебора Керр и Кари Грант; я этот фильм несколько месяцев назад по телевизору смотрел.

— Достаточно, мсье Кросе, вы — не спите и вы… выиграли поездку в Нью-Йорк!

Выдавливаю из себя:

— Это шутка?

— Да, нет же, синьор Кросе, новостной канал Теле улыбка в рамках компании совершенствования морали бельгийцев предприняла эту великолепную, гуманную и благотворительную акцию, при щедрой спонсорской помощи фирмы Дентостар, производящей зубную пасту для счастливых людей. Вы же счастливы, не так ли?

— Что, что?

— Да, мсье Кросе, счастливы, и счастливы оттого, что подобно Одиссею можете совершить прекрасное путешествие; вы едете в Нью-Йорк, на рождество и совершенно бесплатно! White Christmas in New York! Это вам подойдёт, вы незаняты, а с кем вы хотели бы поехать?

Я взглянул на него в последний раз скептически и решил таки поверить ему.

— Так, что…

Бегло пробежав мыслями по балансу нынешнего своего положения, я пришёл к выводу, что глоток неведомого воздуха пошёл бы мне только на пользу.

— Хорошо, я отбываю.

— И с кем же, мсье?

— Гм, один!

— Черт возьми, ну конечно же, подобной удаче не обойтись без любовного перегара… Вы и в самом деле стоящий победитель! Ещё раз — тысячу браво, мсье.

С надутой тем комплиментом в колесо полной грудью, я спохватился и со скромной улыбкой, за коей таились презрение и насмешка, поинтересовался:

— Я тут подумал… есть у меня подружка…

— Ваша подружка! Забавный, однако, эвфемизм в ваших устах, мсье Кросе. Но вы, конечно же, вольны властвовать в своих пределах.

Направляю стопы свои на улицу Кальвэр, не вполне ясно сознавая, что же со мной произошло.

Вот я и у Легэ, да нет теперь здесь Фернана; этот-то уж точно поздравил бы меня с годовщиной. Думал ли он о том? Как бы то ни было, но к вящему моему удивлению вспомнила о том Франсуаз. Поздравляю, Джулиано! Что бы значило подобное возрождение её нарочитой заботливости? Понятным стало мне всё, лишь когда увидел я, как она пьёт — едва касаясь губами края бокала, с выражением притворного в глазах удовольствия, ожидавшего её вскорости якобы в качестве реванша. И я покорился судьбе, на всё мне было наплевать.

Славно оставляя почести и слёзы причитающиеся по этому поводу усопшим ранее, по статистике в день поминовения почти не мрут, и, как бы, не желая тем самым «топтаться по чужим грядкам», не ущемляя то бишь чьих-либо прав. Но, однако, и на Рождество на свет божий младенцы толпой не валят. Так вот одно другим и уравнивается.

Послеобеденное время прошло у меня в довольно спокойной работе, дававшей даже время помечтать о путешествии в Нью-Йорк, но не покидала меня мысль при том, что слишком уж всё хорошо и просто, чтобы не было в том пусть пустяковой, но загвоздки.

Позже, довольный собой, отправился я в бывшее некогда любовным гнёздышко своё, в Ситэ. К десяти вечера уже не мог противиться желанию позвонить Пьеретте и рассказать ей о путешествии и о том, что собрался и её с собой, без её на то ведома захватить.

— Нью-Йорк, ты себе представляешь меня в Нью-Йорке?

— Это может перевернуть все наши о нас с тобой представления, отпразднуем Рождество в подлиннике, устроим настоящие парламентские каникулы…

— Что ж, обсудим… ну, рубаха-парень… Хорошо, согласна, только с подружками по кабаре договорюсь. К тому же, может и мечту свою ухвачу, пусть какого-никакого, а миллиардера-то америкульского там всё ж таки и повстречаю, а?

Решил я, что не стану мучить себя вопросом, чем была занята Шарли после нашей размолвки вплоть до того самого вечера, в день моего рождения, что провёл я с двумя вздыхательницами. Это, увы, уже не могло что-либо изменить в теперешней её реальности, по сути робкой поступи, мелкими шажками, на ощупь, да по-над пропастью туманного прошлого своего. Всё я себе уяснил, ничуть того не желая, придя на встречу к ней.

Середина ноября стояла, с чудной аки сам святой Мартин погодой, для увековечивания легенды о себе им же самим, видимо, и устроенной.

Дверь мне отворила, и уж не столь холодно, как я того боялся, мать её. Она провела меня в сад, где я и нашёл Шарли, сидевшей за столом в компании трёх, наголо бритых молодых парней и девицы при волосах цвета мальвы. Про себя отметил, что все четверо были в грубых армейских сапогах, с повсюду натыканным пирсингом: в носу, ушах, бровях, в верхней губе… У девицы в каждом ухе по дюжине колец; к ним, на каждом из десяти совершенно разного цвета ногтей — по тщательно выписанному, маленькому цветку. Мадам Эрман приветливо беседовала с ними на голландском; она у дочери и посадку головы переняла: едва приметный наклон в очаровательной улыбке, но Шарли улыбалась лишь себе самой. Меня пригласили присесть к ним на чашку чая.

Я был заинтригован диском в руках Шарли. Всё с той же бессмысленной улыбкой она положила его на стол.

— Можно? — вежливо поинтересовался я, прежде чем взять его в руки.

Сорокапятка. На фото обложки все четыре гостя, в том же нелепом обличии. Правда, там присутствовал и пятый персонаж: некая молоденькая блондинка, при вздыбленных волосах и чёрной чёлке, понуждавших к мысли о фотомонтаже, так уж та не соответствовала сидевшему перед моими глазами оригиналу.

На фото была Шарли, и диск тот был записан ею.

Из пёстрой смеси французского, английского и голландского с грехом пополам я себе уяснил, что после плотной осады множества «суперских» фирм и года, без малого, ожидания, зацепились партнёры за поверившую в них Sony Holland. Те им даже на радио батавов, знатоки истории так голландцев кличут, тест учинили и, бац! Приняты на ура!