Не важно, подумалось мне, он выиграл.

Удрученный и пристыженный, я направился от них прочь.

— Эй, ты куда? Ты же не бросишь её теперь, когда она так нуждается в тебе?

— Как так? — спросил я, сбитый с толку. — Теперь вы же здесь.

Оставив Шарли возле скамьи, он отвёл меня в сторону.

— Ей ты нужен, без тебя она не выкарабкается.

Я не верил ушам своим.

— Она же всё сделала, чтобы сбежать от меня.

— Ты хоть не дёргайся… с тобой у неё хоть метка есть. А я укореняться не умею.

— Она будет вас искать.

— Не в том состоянии, в котором она теперь.

Мне подумалось, что ему-то удобно оставить её «выздоровление» на меня, с тем чтобы потом меня же себе за спину и отодвинуть, но ответил как лицемер:

— Наберитесь терпения, она станет прежней, ей уже много лучше, нежели когда я её видел в прошлый раз.

— Это тебе терпение надо.

— Вы всё бросаете?

— А что бы ты сделал на моём месте?

— Я не оставил бы её ни на секунду.

— Ну и радуйся, это-то ты сделать сможешь.

Теперь я уже совсем ничего не понимал.

— Когда к ней сознание вернётся, она же примется вас разыскивать, бросит меня и бросится опять вдогонку за вами.

Так прямо ему и сказал, пускай не думает, будто я больший идиот, чем есть на самом деле.

— Там видно будет, сам с ума не сойди.

— Я же не собака, я не могу привязаться к ней ещё раз и смотреть потом, как она в очередной раз уходит. Да и не смогу я, после того, что она со мной сделала, сердце перед ней раскрыть.

— Никто тебя и не заставляет.

И тишина.

— И потом, думаешь, мне она ничего не сделала, я, думаешь, не страдал? Думаешь, когда в объятиях твоих утешалась, мне в радость было? Время всё по местам расставит. Ты займёшься ею, поможешь стать самой собой. Может, придётся тебе при том и пальцы кусать, потому как остаток иллюзий утратишь, так, по крайней мере, у неё хоть выбор будет.

— Вы-то чем рискуете?

И снова тишина…

— Тем, что она меня забудет во второй раз.

— Но она и меня может снова позабыть.

— Ну, вот видишь, мы и квиты: шансов у тебя себе её вернуть как и у меня, столько же, если взяться за дело.

— Вернуть её? Но, я никогда её не завоёвывал, вы же ею управляли как роботом, на расстоянии.

— А вот тут ты ошибаешься, бедолага, тебя-то она по-настоящему ценила. Не знаю, чего уж там сделал ты, но приглянулся ей. Ведь речи не могло быть о том, чтобы я её из виду потерял, так нет, она решила ж всё по-своему, и мне долго пришлось дожидаться, поверь мне. Я даже чуть было не решил, уж не в раю ли ты с ней. А потом узнал, что она и тебя кинула.

Правду говорил он или разглагольствовал? Как бы там ни было, но я снова духом воспарил.

— И вы её больше не любите, — посмел сказать я.

— Речь не о любви, но о разуме и выживании. Я хочу, прежде чем что-то надумывать, в её настоящие глаза взглянуть, а настоящие глаза свои только с тобой сможет она себе вернуть. Это-то ты мне и должен, даю тебе на то не больше двух лет.

— Постойте, а что если и третий есть? Где была она между тем днём, когда ушла от меня и 2 ноября? Не у матери, я проверил. Вам это известно не было, но оба мы, и вы и я, родились в один день, 2 ноября и той же ночью на неё напали.

— Да, знал я об этом, только как может это влиять на причину нападения?

— Вы тоже знали об этом? Так вы не мало знали обо мне. Догадываюсь, что вы также знали, для кого был букет, который Шарли несла в день нашего рождения.

— Для тебя он был.

— Так я же у себя был, не мог я её упустить.

— Кто-то ей сказал, что тебя там нет.

— И кто же?

— Одна женщина, ты ей нравился, ещё одной, и что ж ты такого делал, что все они в ноги тебе падали?

— Давайте… потешайтесь!

— Она думала, что если Шарли снова обоснуется у тебя, это разожжёт мой гнев. Ревнив очень я.

— Да о какой женщине вы говорите?

— Я тебя лучше знаю, чем ты думаешь. Умеешь ты воспользоваться ситуацией, у меня терпения твоего нет. Знаю, что уважаешь её, что не насмехаешься над ней.

— А вам-то откуда это известно?

— Да уж знаю…

— По любому, всё это в прошлом. Нынче другим я занят, работа у меня, женщина другая.

— Ну и ну! Издеваешься?

— Да о чём вы, в конце то концов?

— О том, что мне моя матушка рассказывала.

— Ваша мать? Да, что вы тут мне плетёте, никакой вашей матери я не знаю.

— А Пьеретта?

— Пьеретта ваша мать?

— Ну да, что в том такого? И перестань ты выкать, красавчик.

Так вот и выведал я, что Пьеретта, мадам Дюпре, спасла меня от преследований своего сына, шкуру бы с меня снявшего, узнай он, что Шарли вернулась ко мне. По доброте душевной? О том я и помыслить не осмеливался.

Сказочка её о найденном в ванной бумажном кораблике казалась весьма забавной, но версия сына была, по правде сказать, убедительней.

Пьеретте изначально был поручен уход за псом и поиск Шарли… в моих объятиях, следует полагать. Белая и пушистая!

Пришлось ей скрытно за мной следить и ждать, что сам я отыщу след избранницы сердец — моего и не выходящего из тюремных застенков сына её. В день, когда впал я в детство и принял Эн за почтовый ящик, она, как бы невзначай, прогуливалась в нескольких десятках метров от моста Энкьетюд[21] и, из любопытства, подобрала снесённый к берегу бумажный мой кораблик.

Жесту моему нелепому, едва ли не ребяческому, государство должного внимания не уделило — остался он вне значимости. Одна лишь Пьеретта извлекла из того выгоду — пользуясь соседством, решила лицом к лицу со мной сойтись загодя. Но, уступив природному обаянию моему и нащупав во мне короля танго, чувственная мадам Дюпре привязалась ко мне. Оля-ля-ля!

«Эй! Дёрни себя за волосы», — скажите мне. Что ж, верно, как и вы, очень сомневался я предмету иных резонов для интереса Пьеретты к невзрачной персоне моей, по крайней мере, при первой встрече, потому и продолжил поиск более правдоподобного толкования происходящему в кинозарисовке моей, под названием Паранойя.

Каждой ночью надумывал я очередную интригу. Засыпал опустошённым, но убежденным в том, что помешаю им осуществить корявые их планы. Назавтра снова обуревали меня те же невероятные бредни, что и накануне, и я, вновь и вновь, подвергал их сомнению. Непереносимо!

Мало-помалу убедил я себя в истинности такого сценария — великодушную мою поставщицу ризотто озадачили поиском какой-либо квартирки под некие грязные делишки, а всё к тому необходимое укрыли у меня!

Припомнил я и случай один, списанный мною в ту пору на обосновавшихся в Сите бродяг. Однажды вечером, ближе к концу года, нашёл я свою дверь взломанной. Красть ничего не стали, а собак спустили на голубую виолончель, разбили вдрызг, а всё, что от неё осталось, по косившему под паркет линолеуму разбросали: а не спрятано ли, мол, что у неё внутри?

И никакой надобности слыть Коломбо вовсе нет, связь между визитом тем загадочным и ограблением Галерей и без того установить легче лёгкого: я же работал там и были у меня ключи от служебного входа, злодеи покупками заниматься смогли ночь напролёт. Объявилась у них возможность обновить гардероб свой, музыку на класс hi-fi сменить, да и телевизоры тоже. Из великодушия, видно, вспомнили они и обо всех друзьях своих. И про припасы съестные не позабыли, оргию устроили, вынуждено, с икрой и под фуа-гра. И дульциней своих побаловали, из звёздной моей коллекции белья «Незабвенный ужин в канун Нового года» понабрали для них всего и всякого; лишь одна эта пожива впятеро превышала стоимостью годовой мой оклад. Нагрузил, в общем, дед Мороз ночных клиентов тех со всей присущей ему щедростью. Пресса же рассуждала о пособничестве изнутри.

А что если на самом деле шайке Ролана, сам того не ведая, я помог?

Что, если в виолончели своей прятала Шарли ключей моих превосходный дубликат, свободного времени для изготовления коего было у неё предостаточно? Что, если в первое то ноября сама она с цветами и явилась и лишь за тем, чтобы вернуть ключи обратно? Последнюю эту гипотезу толковал я для себя с каким-то мазохистским удовольствием. Но, если всё случилось именно так, полиции не составит труда добраться и до меня.