Но, фантастическое это известие нашла она столь чудовищным, что овладело ею сомнение и провела она собственное дознание. Раскрылась правда истинная, превзошедшая всё, к чему она себя готовила. Тогда она, придя домой, вскрыла себе вены. Архитектор, мучимый совестью, не намного пережил её, накануне погребения супруги пустил себе в лоб пулю.

Так что, у нас образовалось сразу два трупа… и по цене не одного, будьте уверены — с Фернаном такие штучки не проходят.

А тут ещё дело мясника, из-за которого уже две недели вся полиция Монса, включая нового рекрута Розарио Беллясе, пребывала в полнейшем смятении. Гордый уж тем, что допущен к самым сокровенным секретам, но не предавая профессиональной тайны, Розарио сливал мне имеющуюся у него информацию малыми каплями, держа, тем самым, в напряжении и ошеломляя прозорливостью.

Втолковывал мне, будто жуткую ту, скрытую от посторонних глаз, символическую и нарочитую, игру кровожадного мясника, он фактически разгадал. Останки женских тел обнаруживали вдоль всей Эн, на улицах Сантанс[13], Экзекюсьон[14], Энкьетюд[15], Сент-Симфорьен[16], из чего следовало, что тот, как бы, обезглавливал II-ой век.

Мясник в своих деяниях был последователен, это поняла вся Бельгия.

Розарио же, плут, размышлял шире остальных.

— Кому сегодня известно, кто такой этот святой Симфорьен? — спрашивал он у меня. — Папа, и тот его позабыл. Где говорят об этом мученике? Подумай, Жюльен…

— Не понимаю, Розарио.

— Есть два варианта.

— И?

— Речь идёт либо о неком жителе из одноимённой сельской дыры по шоссе Бинч — Монс, или же…

Розарио скребёт затылок на манер Коломбо.

— Или же?

— Или же о ком-то, кто посещает колледж Сент-Симфорьен в Эн-Сент-Винсент.

— Ну…

— Понимая, что наш мясник — вспомни о ловкости, с которой управляется он с пилой — получил навыки коновала или хирурга, мне не кажется невозможным проверить всех профессионалов, занятых на разделке животных, бывших или нынешних, живших или всё ещё продолжающих жить в деревушке и посещающих храм имени этого святого.

— А любой из бывших студентов колледжа его имени мог стать мясниками или хирургами?

— Так, ты всё понял, село… В том и в другом случае, их не тысячи.

— Здорово, Розарио, ты на правильном пути.

— Есть тут у меня одна мыслишка, только никому не рассказывай.

— Клятвенно заверяю тебя, Розарио!

Психоз, охвативший всю область, равнодушным не оставил и меня, порой трудно было мне избежать пусть и неправдоподобной, но так же и до конца не невозможной мысли, что милая беглянка моя могла попасть в сети монстра. Просил я Розарио раздобыть как можно более полный список бедных Евиных дочерей, об исчезновении которых соответствующие власти заявили официально.

Не было у меня координат и экс-будущей тёщи моей. Припомнилось даже, что та была прохладна с дочерью, из-за меня. Не осмелился бы ни за что я, конечно же, связаться с ней, из страха столкнуться с нежеланием говорить со мной, но и из риска нарваться непременно брошенную трубку. Счастлив был бы услышать её: «Аллё, драгоценный мой Херман», и не отвечать, а вздохнуть лишь на это, уверовав, что живёт она, пусть и без меня, но, отчего-то, и не у матери своей. А ещё лучше, тихо так… но об этом и мечтать не осмеливаюсь, сиё было бы уж слишком.

«Ладно, Розарио скоро всё прояснит…» — подумалось мне.

Несколько дней спустя, в обеденный перерыв, беру напрокат наш труповоз, чтобы навестить своего друга, инспектора комиссариата Монса, позвал меня он через Легэ и пригласил повидаться, с тем чтобы продвинуться вперёд в нашем расследовании…

Прибываю в то самое время, когда он приступает к допросу одного из мясников, в предположении многочисленных. Односельчанин мой появляется в дверях одного из кабинетов и знаками предлагает мне дождаться его, заговорщически подмигивая в мой адрес. Розарио известно, что с того места, на коем я сижу, всё слышно и, более того, можно разглядеть подозреваемого. Инспектор Беллясе вопросы свои задаёт, отчётливо артикулируя. Смею доложить, субъект, едва мною различаемый, соответствующей комплекции… с всклокоченными волосами и бородой, огромными, сплошь укрытыми татуировкой руками, торчавшими из драной, кожаной жилетки накинутой на голое тело. Но, я тут же прогнал от себя легкое на помин обвинение в адрес этой «грязной рожи».

Розарио: — Ты мясник?

Субъект: Что вы хотите сказать этим «мясник»?

— Ты разбросал мусорные пакеты с женскими останками по вдоль Эн?

— Я… Да, как вы смеете задавать мне этот вопрос? Послушайте… у меня на это руки коротки.

— Память у тебя, можно сказать, короткая… ты мясником был?

— Да, а что?

— В Сент-Симфорьене жил?

— Там всё ещё и живу…

— Кто такой святой Симфорьен?

— Святой.

— Так, а ещё?

— Что я, знаю?

— Что он такого сделал?

— Нимб, что ли, свой разбил?

От Розарио не ускользнул след усмешки, что обыкновенно им пренебрегалось.

— Эй, чувак… ты смеёшься, что ли, надо мной?

— Совсем нет, мсье полицейский, но откуда мне это знать?

— Ты в церковь ходишь, или когда-нибудь ходил?

— Нет, я всё время в кирку хожу.

— Потому и не знаешь, кто такой этот святой?

— Так… у протестантов нет святых.

Наступает тишина… Раздосадованный Розарио постукивает кулаком по тыльной стороне второй руки. К допросу подключается молчавший прежде комиссар Дюмолин. Он извлекает из какой-то папки фото.

— Узнаёте? Это голова одной из жертв.

— Это Жаклин, только без вставной челюсти…

— Кем она тебе приходится?

— Были какое-то время вместе…

— Бил её?

— Только, когда заслуживала.

— Как это?

— Если препиралась.

— А ещё? Ну-ка, рассказывай.

— Когда храпела…

— А отчего она храпела?

— Вы хоть одну бабу знаете, которая не храпит?

— Не моё это дело… так почему она, Жаклин эта, храпела?

— Бывало, возвращался домой поддатый, поздно ночью, ну будил её, чтоб поколотить… но из-за этого в мясники… куда там… чтоб я распилил!.. Да, вам лишь бы кого в виноватые… все вы полицейские такие… вот хотя бы меня, честного воришку, и туда же… хотя я сам бы для неё на части разорвался. Также и с первой моей бабой, когда она кончила с собой, прыгнув с машины, на скорости сто в час. Пытались повесить её смерть на меня… А я хотя бы потому был не причём, что не мог её удержать. Хотел бы я на вас при этом посмотреть, рёхнутую держать и тут же, как того требуют в правилах вождения, ни при каких обстоятельствах руль не бросать. И потом… эти бабы… вы же знаете, когда им что-то в голову взбредёт… Ну, может, мне нужно остановиться было, когда она слетела с «Хонды», но, я же спешил, мне было нужно успеть к началу забастовки, чтоб всё не перекрыли… нелёгко было тогда, вы же знаете, мсье сыщик.

— Комиссар!

— Как хотите… А то, любил я её… когда увидел в зеркале заднем, дак слёзы на глаза навернулись. Даже сумочку ей бросил, подумал, понадобится ещё вдруг, если выживет.

— Почему вы с ней спорили?

— Потому, что собиралась она от меня уйти, всё ей пообещал, пообещал даже, что буду с ней добрым, всё сделал, лишь бы выбить ей из головы эту затею.

— И голову снесли ей?

— Да нет же, вовсе нет, я же вам сказал, что она спрыгнула на ходу.

— Голова?

— Да, нет, баба моя. Та, что умерла… первая… Да, подумайте же вы, мсье директор…

— Комиссар!

— Хорошо… Еж ли б я был мясником, а известно жертв много, и убийца выбрасывает куски…

— Значит вы в курсе?

— Как и все кругом, об этом только и разговор, в последнее время… Говорю ж вам, что если б был этим мясником, я б не выдал вам голову подружки, которую порол поблизости, её запросто было б опознать, и вы б допёрли бы… А он хитрый и учёный, артист этот…