Еще одна цитата ученого Элифаса подведет нас к личности и процессу посвященного Жака Казотта, необычный случай которого мы выбрали для завершения этой главы.

Известно, при каких условиях каббалист Паскуалис-Мартинес предложил инициацию автору «Влюбленного Дьявола»; это совершенно загадочная легенда, к которой мы, наверняка, вернемся в другом месте. Как бы то ни было, аббат Констан, набросав в общих чертах эту историю, помещает в конце своего рассказа следующие размышления: «Инициация Казотта должна была сделать из него преданного сторонника порядка и опасного врага анархистов; и, действительно, мы видели, что всё дело в горе, на которую поднимаются, чтобы духовно возродиться, если воспользоваться символами Калиостро; но эта гора может быть белой от света, как Табор, или красной от крови, как Синай или Голгофа. Существует два хроматических синтеза, как учит «Зогар»: белый синтез гармонии и духовной жизни и красный синтез войны и материальной жизни: цвет дневного света и цвет крови. Якобинцы хотели поднять знамя крови, и их алтарь уже возвышался на красной горе. Казотт встал под знамя света, и его мистическая скиния стояла на белой горе. Кровавая гора на время одержала верх, и Казотт был изгнан… Казотт предсказал собственную смерть[460], поскольку его совесть обязывала его бороться до самой смерти против анархии. Итак, он продолжал слушаться голоса своей совести, был вновь арестован[461]и предстал перед революционным Трибуналом: он был заранее обречен. Вынеся ему приговор, председатель обратился к нему со странной речью, исполненной уважения и сожаления: он призывал его до конца оставаться достойным самого себя и умереть как мужественный человек, каковым он был при жизни»[462].

Эта страница Элифаса возбудила наше любопытство, и мы решили побольше разузнать о последних часах Казотта. По счастливой случайности, к нам в руки попала несомненно редкая и малоизвестная брошюра, ставшая для нас ценным откровением. Это процесс Казотта in extenso, опубликованный во времена Директории, вероятно, по ее же приказанию, под названием: мистическая переписка жака казотта с Лапортом и Путо, интендантом и секретарем Цивильного листа, за 1790, 1791 и 1792 гг., с последующим протоколом допроса и судебным разбирательством»[463].

Название немного обманчивое, по крайней мере, в том, что касается формы. Если не считать восьми страниц предисловия и одной страницы эпилога, это, как мы уже говорили, подлинник судебного процесса, проходившего 24 сентября 1792 года: революционный Трибунал приговаривает Казотта к смертной казни за государственную измену и заговор против конституционных властей. Однако судебное заседание почти целиком посвящается чтению писем, которые Казотт писал Лапорту и Путо, для того чтобы с их помощью показать их королю.

Время от времени между посланиями проскальзывают обрывки допроса: обвиняемого расспрашивают уважительно и сдержанно; он отвечает спокойно, кротко и твердо:

В. — Возможно, вы утомились: Трибунал готов предоставить вам время, которое вы сочтете нужным, для того чтобы принять пищу, освежиться или отдохнуть.

О. — Я весьма тронут вниманием Трибунала. Волнение, которым я охвачен в данный момент, позволяет мне продолжить судебное разбирательство; к тому же, чем скорее завершится процесс, тем скорее я от него освобожусь, равно как и господа судьи и присяжные.

Когда обвиняемый отказывается отвечать, председатель не настаивает. Ни слова упрека или порицания! Какой учтивый процесс!..

Чтобы «разбудить» читателя, поистине зачарованного этой вежливой беседой, в каждом слове которой сквозит взаимное уважение, достаточно напомнить ему недавнюю страшную фразу: Казотгп был заранее обречен!

Тогда, посреди разнузданных политических страстей и великой, кипящей ненависти, эта кротость прозвучит мучительным диссонансом, эта вежливость покажется напускной; наконец — если воспользоваться вульгарным выражением — от этого процесса мороз проберет по коже.

Заранее обречен! Ужасающие слова… и это сущая правда. Поскольку Трибунал без всякой мотивировки отклоняет оспаривание компетенции суда, выдвинутое у барьера защитником Жюльеном, и если когда-либо компетенция суда была справедливо оспорена, то это произошло именно в тот день.

«Обвиняемый основывал свой протест на том, что, поскольку 2 сентября его судил суверенный народ и муниципальные служащие, облеченные в свои перевязи, которые выпустили его на свободу, то нельзя было, не посягая на суверенность этого же народа, вести против него судебное разбирательство по фактам, из-за которых он был арестован, а затем освобожден» (стр. 19).

Non bis in idem[464]. Аксиома хорошо известная, неоспоримая и господствующая во всех правовых системах. Как же поступает Трибунал?

«Трибунал, не останавливаясь и не обращая внимания на протест, предъявленный господином Казоттом, приказывает, чтобы он продолжал дальше…» (стр. 17).

Он добавляет, что «заверенные копии упомянутого протеста и настоящего судебного постановления будут, по просьбе национального комиссара, направлены министру Юстиции, для того чтобы он передал их в Национальный конвент, буде он состоится!..» (Ibid.) Но поскольку смертный приговор, вынесенный днем, приводился в исполнение в тот же вечер, около семи часов, эта оговорка немногого стоила! Какая варварская ирония!

Впрочем, следует признать, что переписка Казотта, принимая во внимание обстоятельства, была максимально компрометирующей.

Подобно Сен-Мартену, ученику самого Мартинеса, а затем посмертного последователя Якоба Бёме; подобно Дютуа-Мамбрини, женевскому теософу, опубликовавшему в 1793 году, под псевдонимом Келеф-бен-Нашан, замечательное, несмотря на некоторые ошибки, произведение[465]; подобно Фабру д’Оливе, инициация которого относится к этой же эпохе; подобно немногим другим, Казотт был частью самой древней традиции; он принадлежал к ортодоксальному посвящению, о котором шла речь выше. Но, будучи менее благоразумным, нежели Дютуа и Сен-Мартен, он был из тех, кто активно трудился на всех трех планах— астральном, моральном и интеллектуальном— на благо Контрреволюции.

Этот адепт стал одной из первых жертв якобинской, или неотамплиеровской, братии.

Нужно видеть, как судьи Казотта хотели заставить его рассказать о своем посвящении. Послушайте коварный вопрос, который ему задают:

В. — В какую секту вы вступили? В секту Иллюминатов (Просвещенных)?

О. — Все секты состоят из просвещенных людей; но та, о которой я говорю в своем письме, это секта мартинистов. Я был связан с ней в течение трех лет; различные причины вынудили меня уйти из нее; тем не менее, я всегда остаюсь ее другом (стр. 45).

Казотт отвечает с редкостным присутствием духа. Он сам чувствовал в тот момент, когда между двумя соперничающими посвящениями должна была начаться борьба, каким опасным мог быть удар: всё наводит на мысль о том, что он хотел вначале избежать его. Обратимся к письму под литерой N., датируемому 4 апреля 1792 года:

«Копья обратятся против копий, мой дорогой друг; наберитесь еще немного терпения… Вы не посвященный? Радуйтесь же этому! Вспомните слова: Et scientia eorumperdet eos[466]. Если даже я нахожусь в опасности, несмотря на то, что божественная милость вытащила меня из западни, судите о риске для тех, кто в ней остается.