Уточним: колдун, который, случайно постигнув некий закон, применяет его к добру, совершает работу мага. Так же и маг, хотя бы раз «продавший» знание злу, очевидно, совершает работу колдуна.

Вот что разрушает эти столь удобные категории, эти магистральные разделения, столь дорогие вашим мозгам с «выдвижными ящичками», бесчисленные Жозефы Прюдомы психологии и морали!..

Это, конечно, очень досадно. Но некоторые изложенные выше принципы найдут свое подтверждение в одном малоизвестном примере, огромное и решающее значение которого никто, вероятно, не станет оспаривать.

В главе под названием «Человеческое правосудие» этот пример вдвойне уместен: ведь после того, как мы увидели деяния трибуналов фанатизма, собиравших гекатомбы из колдунов самого низшего ранга вперемешку с невинными жертвами, мы увидим, как посвященные высшей степени раскололись на две враждебные секты: скорбный эпилог трагедии Тамплиеров! Одна из этих сект, дьявольски и преступно жаждавшая исключительного верховенства, осудит другую и, обесчестив самыми низменными деяниями действительную науку и высочайшие возможности Высшей Магии, совершит работу колдунов в самом строгом и, прежде всего, самом страшном смысле этого слова.

Мы только что содрогнулись при беглом описании процесса Тамплиеров и при зрелище их неискупаемой казни. Были ли это колдуны? Судите сами.

Богатые и могущественные, к тому же очень честолюбивые, облеченные поразительными и грозными полномочиями, которыми наделяло некоторых из них частичное и относительное посвящение в арканы часто спорной науки, порой поднимаемой на смех, но всегда запрещаемой духовенством и абсолютистскими правительствами, Тамплиеры, очевидно, могли вызвать внезапные и непредвиденные потрясения общественно-политического строя, способные изменить «лицо» Европы и даже всего мира… Вот о чем смутно догадывались папа и король Франции.

Если принимать во внимание лишь поверхностную логику событий, изучаемых в их видимом значении, Климент V должен был видеть в Рыцарях Храма доблестных защитников католицизма и ревностную опору папского престола; а Филипп Красивый — подданных, исполненных преданности и усердия в династическом вопросе. Но странная интуиция, пробудившаяся в сердцах этих двух властителей, возражала против этой видимости.

Охваченные нешуточным страхом, монарх и понтифик (последний даже до своего избрания) приняли решение о полном уничтожении Ордена и стремились к этой цели per fas el per nefas[436], вопреки любым голосам совести и гуманности. Они были то вероломными, то жестокими, то лицемерными, то безжалостными.

Идолопоклонство или колдовство — не всё ли равно, в самом деле?.. Под золой костров 1311–1313 годов они упорно пытались погрести возможность политической революции и пока еще неопределенный план социальной и религиозной реформы.

Но они не учли законов отражения и равновесия. Они не знали, что нельзя утопить идею, даже в зародыше, в крови тех, кто стал ее апостолами и наследниками.

Это свирепое, но обманчивое благоразумие и бесчестный заговор, ставший его результатом, тотчас же погубили их обоих — более того, породили в будущем, с промежутком около пяти столетий, возвратный удар, от которого по-прежнему содрогается земля; запоздалое потрясение, сразу вызвавшее самое внезапное и самое грандиозное крушение, отмеченное в истории человечества: Тысяча семьсот девяносто третий был сокрушительным откликом на несправедливый приговор Тысяча триста двенадцатого!

Климент V и Филипп, несомненно, проявили прозорливость, когда они почувствовали, какая живая угроза вставала перед ними в лице Тамплиеров, и это несмотря на все вообразимые уверения в верности и любви: но они были слепы в своем упрямом варварстве, если могли льстить себя надеждой на то, что одно аутодафе, сколь бы полно и быстро ни удалось его осуществить, обратит в ничто Тамплиеров, их могущество и Слово, которое они в себе несли.

Они должны были предстать перед Господом: папа — через сорок дней, а король — год спустя, и История показывает, что оба они с мрачной пунктуальностью явились на это «свидание»…

Из двоих рыцарей-отступников, донесших на Орден, первый, замешанный неизвестным образом в одном темном процессе, был повешен по приговору суда; а второй искупался в собственной крови…

Товарищи Великого Магистра по заключению, те двое малодушных рыцарей, которые во время казни последнего опозорили Храм, подтвердив свои показания, умерли не менее жалкой смертью…

На обломках Ордена подпольно образовалось огромное тайное общество.

С тех пор месть подготавливала в темноте «мины» и «контрмины», взрыв которых ужаснет нас четыреста пятьдесят лет спустя: в ожидании этого страшного и запоздалого ответа она истребляла одного за другим всех убийц Жака де Молэ. «Сломав меч Тамплиеров, они сделали из него кинжалы, и их запрещенные мастерки выкладывали только гробницы»[437].

Когда разрушение Храма было предрешено с одной и с другой стороны, папа и король не стали терять времени и приступили к его осуществлению. Никогда еще исполнение такого обширного плана не проводилось и не завершалось с большей согласованностью и быстротой. Менее чем за шесть месяцев Молох о двух головах, одна из которых была увенчана короной позора, а другая — митрой бесчестья, поглотил древний Орден Храма в своем чреве из раскаленной меди… А революционному Молоху, рожденному из праха Рыцарей Храма, наверное, хватило бы не больше трех лет, для того чтобы уничтожить старый мир!

Но великаны растут медленно… Ему понадобятся четыре столетия младенчества, чтобы достигнуть возраста силы и возмужалости.

Песок в часах мало-помалу высыпается; кубок наполняется капля за каплей: еще одна слеза… и влага перельется через край.

И тогда потоп!..

Минули четыре столетия. Теперь он повзрослел, коллективный великан кровавых притязаний, и, выйдя из пещеры, начнет свою работу при дневном свете.

В какой форме и в каком виде? Мы это увидим. Он показывается на солнце, но скрыт под маской.

Он будет носить еще пятьдесят лет имя Иллюминатов, прежде чем внезапно возьмет себе имя Французской революции!..

В действительности, начиная со второй половины XVII столетия, число тайных обществ растет поразительным образом; они «жужжат» со всех сторон, подобно множеству роев, которые выходят из-под земли, вибрируя на солнце в возбуждении непривычного труда.

Пробил зловещий час — полдень возмездия — и предприимчивые пчелы мести готовят свое жало для великой битвы. Столетие уже вкусило их хмельного меда, чей аромат ударяет в голову, легко проникающего яда, который ослепляет и вызывает исступление… Прислушайтесь еще немного, и то, что вы приняли за жужжание насекомых, окажется рокотом далекой, но приближающейся грозы; это невнятный и возрастающий шум миллионов голосов, кричащих: «Месть и Свобода!»

Германия представляется подлинным «рассадником» Иллюминатов, сборным пунктом сект.

Могущественные сеньоры, жаждущие загробных откровений, осыпают благодеяниями нескольких добросовестных мистиков, говорящих им: «Сын мой!» и, в особенности, многочисленных шарлатанов, которые дурачат и используют их.

Затем образуются таинственные общества, вербующие членов повсюду: Вейсхаупт, профессор Ингольштадтского университета, основывает общество Ареопагитов; в дело вмешивается общественное любопытство, и на время они добиваются популярности.

Сведенборг создает в Швеции собственную догматику; Шрепфер совершает в Лейпциге свои заклинания; Юнг-Штиллинг вещает с другой стороны. Эккартсхаузен обучает в Мюнхене самым возвышенным построениям числовой магии Пифагора; Лафатер, цюрихский теософ, совершает путешествие в Копенгаген для участия в мистериях Северной школы. Речь идет, ни много ни мало, о «физических проявлениях активной и разумной Причины» (Слова!). Время от времени, словно бы для того, чтобы «набить руку», датские теурги вызывают св. Иоанна, Моисея, Илию, не говоря уже о менее значительных персонажах Ветхого и Нового Завета. Наконец, в избытке появляются «адепты», и было бы безумием пытаться перечислить их полностью. Среди всех этих Иллюминатов было мало хороших (сделаем исключение для Эккартсхаузена), много посредственных (назовем Юнг-Штиллинга, Сведенборга и Лафатера) и еще больше отвратительных (таких, как Шрепфер, Вейсхаупт и tutti quanti[438]). Это не означает, что даже лучшие из них были лишены недостатков и смешных черт.