Что?!

К несчастью, прямо сейчас мой рот набит рисом. Почему я откусила так много? Пережевывание занимает целую вечность!

— Стриптиз в пекарне, да? — говорит Зейн с забавной и очаровательной полуулыбкой. — Это очень круто.

Я просто продолжаю качать головой, находясь в некоем ступоре.

— Я не… не стриптизерша, — наконец, путаюсь я в словах, ужасно смущенная.

Глаза мамы расширяются.

— О, нет! — вздыхает она. — Я только что назвала тебя стриптизершей?!

Точняк, мама.

— Я не стриптизерша, — говорю я Зейну и Биллу. — Это так… почему ты вообще сказала это, мама?

Я действительно не видела сходства между отцом и сыном. Пока они оба не начали кашлять себе в кулаки.

— Извини! Не знаю, почему… все просто ускользает от меня, когда я очень нервничаю. Виолетт очень далека от вертихвостки…

Аааааа!

— Стриптизерши, мам, — говорю я сквозь зубы.

Больше всего мы похожи на дочь и мать, когда наши лица краснеют от унижения.

— Точно, — говорит мама. Ее руки теперь трясутся! — Она не стриптизерша и не вертихвостка. На самом деле, сегодня она сказала мне, что она девственница.

Все не может стать еще хуже. Просто не может.

По какой-то причине, я смотрю на Билла. Он ловит мой взгляд.

— Молодец, Виолетт, — неловко говорит он.

Мама бросает на меня взгляд, полный ужаса.

— Мне кажется, я должна сходить в туалет, — шепчет она.

Я потираю свои стучащие виски.

— Пожалуйста, сходи.

Оба парня встают, когда мама извиняется. Билли нерешительно смотрит на нее с мгновение, а затем, что-то бормоча себе под нос, идет за ней. Я с тоской смотрю за тем, как они уходят. Кто сможет упрекнуть меня, если я прямо сейчас сбегу? Уж точно не женщина, обозвавшая меня стриптизершей и вертихвосткой.

— Так что, Виолетт, — Зейн поворачивает свой стул в мою сторону. — Твой день стал лучше?

— Уверена, что он становится еще хуже, пока мы разговариваем, — говорю я.

Он смеется, демонстрируя белые ровные зубы, и внезапно искра притяжения проходит сквозь меня, учащая мой пульс.

Кто такой вообще этот Мэтт?

Поверить не могу, что сижу здесь, в этом роскошном ресторане, разговариваю с самым красивым парнем, которого я только видела, а еще он — мой будущий сводный брат. Я не знаю, как вести себя рядом с ним.

Мило? Кокетливо? Или лучше просто продолжить строить из себя дуру?

Ага, так, кажется, намного веселее.

В темных глазах Зейна искрится юмор.

— Да ладно, — говорит он. — Ведь все не так уж и плохо?

— Ох, давай-ка разберемся. — Я смотрю вверх на красивые стеклянные круглые лампы, свисающие с потолка. — Меня сегодня бросили в Тако Белл; я упала, порвав штаны, а также унизилась перед совершенно незнакомым человеком; пошла на ужин в снобистский ресторан, узнала, что тот незнакомец — мой будущий сводный брат; меня собственная мать назвала стриптизершей, вертихвосткой и девственницей… я что-то забыла?

— Ну, я не знаю. Вечер только начался, все может случиться. — Уголки его красивых губ изгибаются вверх. — Он ведь может стать только лучше?

Я хмурюсь.

— Не говори так, а то сглазишь. Сейчас вернется моя мама и ляпнет о том, как они с Билли только что занимались сексом в туалете, а я убегу до того, как она начнет вдаваться в подробности и наткнусь на того официанта, несущего пылающий десерт. Он упадет на ту леди, в волосах у которой слишком много лака, а затем весь ресторан будет гореть в огне.

Зейн просто смотрит на меня пару мгновений, как будто не зная, что сказать. Он, должно быть, все время общается с великолепными, уверенными в себе женщинами, а я для него какой-то новый вид насекомого. Невротического вида насекомое, которое летит прямо вам в лицо и сходит с ума, когда вы пытаетесь прихлопнуть его.

— Так, значит, тебя бросили, да?

Я морщусь. Я и мой тупой большой рот.

— Ага.

— Эй, это случается с лучшими из нас. Подожди, ты найдешь кого-нибудь в ближайшее время.

Я смотрю на него.

— Ты иногда читаешь список десяти худших клише?

— Самое лучшее припас напоследок: в море плавает много рыбы.

Зейн добродушно пожимает плечами.

— Значит, какой-то урод бросил тебя в Тако Белл. Ты действительно думаешь, что он был любовью всей твоей жизни?

Официантка ставит перед ним еду. Она красивая и дерзкая, завязывает случайный разговор о погоде, все время подмигивая ему.

Когда она, наконец, уходит, я поднимаю бровь.

— Тебя раньше бросали?

Он поднимает взгляд от своей тарелки, милая полуулыбка играет на его лице.

— Это вопрос с подвохом?

— Так я и думала, — я возвращаюсь к увлекательному процессу протыкания своей еды вилкой.

— Ладно, — говорит он. — Назови мне одну вещь, которая тебе не нравилась в твоем бывшем.

— У него тонкие запястья, как у девушки, — быстро говорю я. — Они такие нежные, он должен быть моделью и рекламировать теннисные браслеты для ювелирных магазинов. Это правда беспокоило меня. А еще, когда он взволнован или говорит, то всегда пускает пузыри из слюны. Я часто переживала, что пузырь взорвется и слюна попадет мне в лицо. Так противно.

— Ничего себе, и долго ты это терпела?

— И он ужасно целуется, — выпаливаю я. — Он, как будто… нападает на мое лицо! Даже моя подруга Лорен, когда увидела нас целующимися, сказала, что это было самым отвратительным на свете из всего, что ей доводилось видеть. Как будто змея ест своих детенышей. Или, может быть, дело было во мне. Может, это я плохо целуюсь.

Зейн смотрит на свою еду, и, похоже, он пытается не засмеяться.

— На тебя кто-то уже жаловался?

Я кусаю губу.

— Нет, но я целовалась только с Мэттом.

После этой фразы он резко вскидывает голову, но прежде, чем успевает сказать что-либо, мама и Билли возвращаются. Она выглядит гораздо спокойней и сдержанней, когда садится на свое место. Я пытаюсь не замечать, как Билл вытирает рот салфеткой.

— Виолетт, — начинает мама, схватив меня за руку. — Извини меня за то, что назвала тебя стриптизершей и вертихвосткой. Ты же знаешь, какой я становлюсь, когда нервничаю.

Она робко улыбается мне, а потом поворачивается к Зейну.

— Зейн, я надеюсь, что ты поймешь… иногда я говорю вещи, которые не имеют никакого отношения к действительности. Например, Виолетт. Она работала кассиром в бабушкиной пекарне, а не стриптизершей. Она никогда не станет снимать одежду за деньги, да и воо…

Я громко откашливаюсь, прерывая ее лепетание, даже если она и говорит с хорошими намерениями.

— Я принимаю твое извинение, мам. Это в прошлом и давай, просто позволим тем болезненным воспоминаниям умереть.

Мама открывает рот.

— Но Зейн…

— Не беспокойтесь, Лили, — говорит он уверенно. — Уверяю вас, я ни на секунду не поверил, что Виолетт была стриптизершей или вертихвосткой.

— Спасибо, — искренне говорю я.

— Пожалуйста, — отвечает он, улыбаясь. Мое сердце беспорядочно стучит.

Мама выглядит успокоенной, и после этого дела идут гораздо лучше. С Зейном очень легко разговаривать, и, кажется, он совсем не похож на своего застенчивого папу. Я ничего не могла с собой поделать и украдкой бросала взгляды на его невероятно идеальный профиль, скульптурные черты лица… на его сексуальный рот… готова поспорить, что он отлично целуется. И я всегда была неравнодушна к широким плечам. И к мускулистой груди, и накачанному прессу, который заметен даже через рубашку.

Мои глаза беспомощно спускаются вниз, к его подтянутой талии и бедрам, к одетым в джинсы длинным ногам, которые небрежно расставлены под столом. Когда я, наконец, возвращаюсь к его лицу, я понимаю, что он наблюдает за тем, как я осматриваю его.

О Боже! Так неловко!

На долю секунды я встречаюсь с его веселым взглядом, прежде чем быстро отворачиваюсь, чуть не свернув себе шею. Я пытаюсь придумать, что сказать, чтобы объяснить, почему я пялюсь на него. Но что я могу сказать, что сможет объяснить мое истекание слюной?