Перед мысленным взором Найджела вспыхивали, проносясь, мириады образов. Их первый приезд в Истерхем. Игрушечный теремок Дауэр-Хаус, усыпанный снегом. Белоснежные волосы Клариссы Кэвендиш, гордо уложенные над сверкающим алмазными блестками лицом. Вот они с Биллом Дайксом прохаживаются в лоскутке березовой рощицы. Вот Эндрю лепит снеговика, а Эвнис Эйнсли пытается кокетничать. Джон Ресторик крадется сквозь сад со своим духовым ружьем. Хивард, что стоит у окна, уставившись на ровный и ужасающе белый пейзаж, оборачивается, протестующе морщась, на неверную ноту Присциллы у рояля. Шарлотта, в веллингтонах и с корзинкой на руке. Доктор Боган стряхивает с воротника снег, в последний раз входя в холл.
«Навалило снегу, снег да снег кругом, снег да снег». Именно снег укрыл это расследование своим покрывалом, на каждом углу превратившись в сугробы. Это не просто снег, это «снег». За последнюю неделю, если они и не сделали ничего, то блаунтовское расследование хотя бы открыло великую порочность характера Дэниса Богана. Теперь развеялись сомнения, что целые годы Боган, с его гением, существовавшим, как сплав тончайшего коварства и авантюризма, использовал свое профессиональное положение как прикрытие для кокаиновых поставок и шантажа. Отдел по борьбе с наркотиками наконец вычислил и накрыл его оптовиков и источники их товара. Блаунт, допрашивая одного за другим всех из длинного списка пациентов Богана, раскрыл малейшие детали его работы. Наверное, самым опасным даром Богана был нюх на подходящих для дела жертв. Блестящая картина его терапии была гениальна – настолько блестяща, что его не могло затронуть ни одно подозрение. Но при всем этом интимные подробности, которые он выяснял в ходе лечения, часто использовались как материал для шантажа. Та женщина, которую описывала подруга Эвнис, была лишь одной из нескольких агентов, на которых Боган опирался при шантаже. Он выбирал своих жертв с большим умом. Это были люди, всегда сильно боящиеся разоблачения – как правило, молодые женщины, дочери богатых родителей.
Но самой ужасной стороной деятельности Богана было его злодейское распутство. Его обычные гонорары за профессиональное лечение позволяли ему быть богатым человеком, не нуждающимся в незаконных связях на стороне. Следствие Блаунта с лихвой доказало очевидность того, что Боган подходит под описанного Эндрю человека, упоенного злом для своего личного блага. Он придавал значение не богатству и положению в обществе, а страшному наслаждению разрушением человеческого тела и души. За непроницаемым фасадом этой личины выдающихся заслуг и самодостаточности скрывался неуемный вкус к власти, гений, столь извращенный, что мог чувствовать этот вкус только в противоестественных условиях.
«И вот, – думал Найджел, – мы и вернулись к Элизабет Ресторик – к обнаженному телу, висящему в пахнущей сандалом комнате, кружащим голову, к женщине, которая была страстной, взбалмошной, тщеславной, бесстыдной, но всегда щедрой и никогда не трусливой». Долгие разговоры его с мисс Кэвендиш слишком упростили все. Они укрепили его уверенность в том, что между Элизабет и Боганом может быть все, что угодно, кроме шантажа; доктор бы не стал шантажировать женщину, от репутации которой и так остались одни лохмотья и которая в жизни ничего не боялась.
– Раз пришла оттепель, значит, нам осталось его недолго искать, – сказал полицмейстер.
– Да. Но как странно! Ваши ребята целыми днями бродят вокруг. Должно быть, Боган нашел для тела какое-то необыкновенно простое место. Понятно, что он не стал бы тащить тело целые мили и там хоронить, а потом пускать машину в кювет рядом с Истерхемом, чтобы сбить нас со следа.
– О да, сэр. Несомненно. У него не хватило бы на это времени. Констебля вырубили в час ночи. Повар, как вы помните, показал, что слышал, как машина выезжала из гаража без пятнадцати два. К тому повороту, где машина увязла в сугробе, он успел бы не раньше, чем в 1.50. Чичестер, ближайшая к этому месту железнодорожная станция, за семь миль оттуда, это заняло бы у него не менее двух часов – по глубокому-то снегу. 3.50. А поезд на Лондон уходил из Чичестера в 4.05. Значит, у него оставалось не более пятнадцати минут, чтобы закопать тело. Он даже не успел бы отнести его подальше от кратчайшего маршрута между Истерхемом и станцией.
– Остается большой пробел во времени между нападением на констебля и выездом в машине Эндрю.
– Мы учитывали это, сэр. В этом интервале он убил мистера Ресторика и обыскал его комнату – вы сами видели, как тщательно он это проделал.
– Да. Все правильно.
Снова между ними повисла долгая тишина. Они сидели в истерхемском пабе. Едва только пробило полседьмого, маленький частный бар опустел.
Да, все очень даже резонно, рассуждал сам с собой Найджел. Но зачем Богану понадобилось так долго сидеть в Мэноре? Скорее всего, потому, что он не мог найти улики против себя в комнате Эндрю. Ясно, что Эндрю сказал ему о существовании этих улик, и тот не поверил, что Эндрю оставил их в каком-нибудь сейфе подальше отсюда, чтобы под страховаться, если с ним что-то случится. Но Эндрю и не подстраховывался. Ни в банке Эндрю, ни у его адвокатов, ни в его лондонской квартире ничего подобного не нашлось.
Полиция считает, что Боган нашел и забрал эти улики из комнаты Эндрю. О'кей. Но если так, зачем же он подписался под убийством Эндрю, сбежав и утащив с собой тело? У него было несколько часов, чтобы обставить все как еще одно самоубийство. Полиция сказала, это потому, что у него нервы сдали. Боган был подлым созданием, но у него не сдавали нервы. Даже на ленче с Найджелом в лондонском ресторане, уклонившись от обиняков Найджела, что, мол, полиция расследует его занятия и что в любой момент могут вскрыться беззаконные вещи, которые творились за этой ширмой, – даже тогда он и бровью не повел.
Все понятно: как и у всей прочей преступной породы, у него была безумная вера в безошибочность своих действий. Но это не меняло дела. Боган не из тех, у кого шалят нервы. Он не сбежал подальше после убийства Элизабет Ресторик; его маскировка была почти безупречной.
Ну хорошо, а зачем же тогда он убил Эндрю? Явно не из-за того, что у Эндрю были улики насчет его наркоделишек и шантажа; полиция сама бы это откопала – рано или поздно. Нет, должно быть, потому, что Эндрю мог изобличить его в убийстве Элизабет Ресторик. А почему Эндрю так долго не выдавал его? Было ли это чем-то вроде игры в кошки-мышки? Месть?
Месть! Вот-вот, уже теплее. Убей Боган Эндрю, только чтобы избавиться от того, кто знал за ним убийство Элизабет, и посчитай он, что это знание умрет вместе с Эндрю, то не сбежал бы. Но если же он знал, что игра по-любому окончена, и не сомневался, что это Эндрю схватил его за жабры, он бы обязательно исчез. Эта теория увязывалась и с тем, что Боган подождал приглашения в Истерхем, чтобы получить возможность и совершить убийство, и потом скрыться. В Лондоне, где все подозреваемые были под пристальным надзором, исчезнуть было бы гораздо сложнее.
Но на пути все равно остается несколько очень здоровых камней. Как Боган подмешал сонный порошок в грог или в сахар? И еще: если убийство было только из мести и не было нужды обыскивать комнату Эндрю, оставляя после себя еще и эти улики, зачем Боган так медлил покидать дом? Вообще, почему комната Эндрю оказалась в таком разгроме? Борьба исключена, ведь Эндрю должен был быть усыплен снотворным, как и остальные. А если Богану из-за чего-то не удалось усыпить Эндрю и борьба была, почему горничная не слышала шума?
Найджел взвыл. Полицмейстер участливо посмотрел на него поверх пивной кружки:
– Неважно себя чувствуете, сэр?
– Я чувствую себя как Лаокоон [39], как какой-то цирковой трюкач, связавший себя семьюдесятью узлами и забывший, как надо освобождаться.
Они поднялись, собравшись уходить. На деревенской улице Филипс снова заметил, что погода, похоже, меняется. Найджел не совсем честно отвечал, что и сам заметил какую-то перемену в этой словно навеки опустившейся на землю стылости, но в животе у него возбужденно кольнуло предчувствие грядущих свершений, то самое окрыляющее чувство поэтов, когда к ним идут новые строчки.
