– Я не… Я предполагал, что могу отправляться на прогулку, когда захочу…

– Любопытное время для прогулки изволили выбрать.

– У поэтов вообще странные привычки, дорогой инспектор.

Такие, например, как работать в темноте, гм?

– Да, если угодно. – Затем Сорн наконец усек, что его берут на пушку. – Я не был на пивоварне. Я никакого отношения не имею к убийству. Как вы смеете возводить на меня напраслину? – Его гнусавый голос сорвался на фальцет.

Найджела от смущения бросило в пот.

– Никто вас пока ни в чем не обвиняет, – холодно заметил инспектор. – Зачем вы вешали лапшу на уши миссис Болстер, рассказывая, что спускались вниз за книгой?

– Потому что, – если вам так уж надо знать, – когда мы нашли Баннета в давильном чане и было сказано, что его, должно быть, убили этой ночью, я понял, что вы будете доискиваться у всех, кто где был.

– Я думаю, – сказал Найджел самым что ни на есть бесстрастным тоном, – последнее обстоятельство говорит в пользу мистера Сорна. Если бы он совершил убийство, то постарался бы обеспечить себе алиби так скоро, как это только возможно. Он же, напротив, решительно ничего не предпринимал вплоть до самого вечера… и сделал это лишь за ужином, как сказала миссис Болстер.

– Гм, может, и так, но…

– Прекратите! – воскликнул Сорн. – Прошу вас, прекратите! Я такого не потерплю – вы говорите обо мне так, словно разглядываете букашку под микроскопом! Разве не видите, что подобная вещь – я имею в виду убийство – не для меня? Это же глупо! Вы заставили меня почувствовать себя плохо: у меня разболелась голова. Я хочу, чтобы вы ушли, – добавил он и шмыгнул носом.

– Возьмите себя в руки, сэр! И будьте добры сказать точно, куда вы направились на прогулку, указать хотя бы приблизительное время.

Наконец, правда не без труда, из него удалось вытянуть следующее. Сорн заверил, что снова вышел из дома где-то между одиннадцатью тридцатью и одиннадцатью сорока пятью. Отправился по Лонг-Акри и через железнодорожный мост в южный конец города, затем свернул направо вдоль Хонейкомб-парка и через Хонейкомб-Хилл вернулся в город. Он миновал ворота пивоварни, как полагал, где-то без двадцати час.

– Хотите сказать, что вы не заходили на пивоварню?

– Конечно, не заходил. Сколько раз повторять одно и то же? И если…

– И вы не видели, не слышали ничего подозрительного? Никакого света в помещениях?

– Нет. Если только вы не сочтете подозрительным человека на мотоцикле.

«О боже! – подумал Найджел. – Виновен он или не виновен, но этот молодой глупец сейчас пытается быть слишком сообразительным». С тяжеловесной и явно заметной попыткой казаться простодушным, как если бы он обратился к полуночному мотоциклисту со словами типа: «О, вы ехали со скоростью двадцать пять миль в час, не так ли?» – инспектор не замедлил ухватиться за заявление или оговорку Сорна.

– Мотоциклист, гм? И где же вам довелось его видеть?

– Когда я оказался… наверное, в пятидесяти ярдах от пивоварни, позади меня затарахтел мотоциклетный мотор. Затем мотоциклист уехал в противоположном направлении.

– И этот ваш мотоциклист вышел из двора пивоварни, не так ли?

– Он не мой мотоциклист. И я не знаю, откуда он вышел… даже не знаю, мужчина это или женщина. Было слишком темно. Возможно, он посещал один из домов напротив. Я знаю только одно, что он не проезжал мимо, когда я возвращался в город. Удивительно, – добавил Сорн с оттенком подозрительности, – что тот, кто видел меня у пивоварни, не заметил мотоциклиста.

– Весьма удивительно, сэр, не могу с вами не согласиться, очень и очень удивительно, – поддакнул инспектор с сарказмом.

– Но я говорю вам… – запричитал было Сорн.

– Ох, забудьте об этом! – нетерпеливо перебил его Найджел. – Это можно довольно легко проверить. Есть еще вопрос, который я хотел бы вам задать, Сорн.

– Валяйте! Нечего со мной церемониться! Только, пожалуйста, не спрашивайте меня снова, совершил ли я убийство. Я нахожу такой повтор утомительным, – произнес Сорн, становясь до некоторой степени вновь самим собой.

– Я хочу спросить о другом. Как давно вы знаете, что Юстас Баннет ваш отец?

Голова Габриэля Сорна дернулась назад, как от удара кулаком. Затем его лицо побагровело, и он неожиданно, но яростно прыгнул на Найджела. Инспектору пришлось повозиться, оттаскивая его и снова усаживая на стул. Однако вскоре глаза Сорна перестали пылать, он ухмыльнулся и вымученно произнес:

– Извините. Какая примитивная реакция: преданный сын защищает честь матери. Я изобью того хама, кто назовет мою мать э… ну да не важно…

– Итак, вы знали? – мягко поинтересовался Найджел.

– Не знал. Подозревал, если вам угодно. Некое несчастливое сходство в чертах начало слишком бросаться в глаза. На самом деле, меня это бесило. Я даже тревожился, как бы никто другой этого не заметил.

– Сходство очень слабое. Мне это даже и в голову не приходило – ну, кроме того, что вы лишь кого-то мне напоминаете, – пока я не услышал завещание. Полагаю, оно многое объясняет.

– Если вы насчет завещания, то – да. Но есть еще кое-что… нечто такое, чего я никак не могу объяснить, – пробормотал Сорн.

– И что же это?

Голос молодого человека стал почти неслышен, наверное, потому, что он сказал не столько им, сколько себе:

– Почему моя мать?.. Как она могла связаться с этим дьяволом Юстасом?

– Вот уж не думал, что вновь смогу проглотить хотя бы каплю пива! – признался сержант Толлворти. – Но никогда не знаешь наперед, пока не попробуешь, не так ли?

Герберт Каммисон и Найджел встретили аплодисментами столь хорошо сформулированное положение эмпирической философии; сержант же, сделав отменный глоток, стряхнул влагу с усов обратно в высокую пивную кружку.

Было девять часов того же самого вечера. Сержант, казалось, наслаждался кратким отдохновением от тяжких трудов, восседая с расстегнутым воротником и пинтой пива под рукой в самом удобном кресле Герберта Каммисона. София рано отправилась в постель – у нее разболелась голова.

– Предполагается, что я не вправе пользоваться вашим гостеприимством, раз уж нахожусь здесь, будучи при исполнении, доктор, – разоткровенничался сержант. – Но я никогда не придерживаюсь жестко правил – у нас в полиции их столько, что аж дух захватывает. – Он сделал еще, в сравнении с первым, умеренный глоток.

– А я думал, вам не дозволяется пить только с подозреваемыми, – сказал доктор Каммисон, поедая сержанта глазами. – Или я тоже попал в этот список, Джим?

– Если можно так выразиться, то да, сэр. Конечно, мы с вами знаем друг друга. Вам известно, что я исполняю свой долг, а я знаю, что вы в полном порядке, поэтому вот и говорю, а почему бы нам не выпить по-дружески? Ну, вроде как совместить дело с удовольствием?

– Весьма внушительное заявление, прочувствованное, хорошо выраженное и благородное по сути, – одобрил Найджел. – Ну, так в чем, собственно, деловая часть вашего визита?

– Видите ли, доктор, – пустился в объяснения Толлворти, – вот оно как складывается. Сам я ни за что не стал бы вас беспокоить, но этот Тайлер – сущее наказание. Правда. Никакого уважения к почтенным людям… Одним словом, видимо, до его ушей дошла кое-какая информация, вот он и послал меня сюда… Просто в порядке рутины, сэр, должен оговориться… Короче, он хочет знать, где вы были в ночь убийства… глупый чурбан!

Сержант Толлворти, который изрядно вспотел, пока выкладывал таким образом цель своего визита, наконец с облегчением вздохнул и, достав красно-белый носовой платок размером с небольшое банное полотенце, вытер лицо.

– В предыдущую ночь? – уточнил Каммисон. – У нас была вечеринка. Все гости ушли где-то к половине двенадцатого. Мы со Стрэнджвейсом выпили по последней и в четверть первого или около того отправились спать. Весь остаток ночи я провел в кровати. Правда, боюсь, свидетелей этому нет. Я сплю отдельно от жены в своей спальне, а служанка, предположительно, сладко посапывала на мансарде.