Напрасно Вольнов пытался доказать, что сегодняшний маршрут лишь рекогносцировка, а детальное изучение этого разреза мы начнем в будущем году. Эля заставила нас мерить мощность.

27 августа. Завтра едем с Колей Манкевичем в последний кольцевой маршрут по отрядам. Колю, как всегда, мучит предстартовая лихорадка. Его вездеход давно готов к поездке. Если бы фары не были разбиты, Коля заставил бы меня ехать ночью. Ему не спится, он то и дело заходит ко мне с вопросами.

28 августа. Выехали рано, когда все спали. Прилив еще не начался. Ехали прямо по отмели. Кое-где сидели одинокие чайки. Прежде чем взлететь с илистой отмели, чайка разбегается, делая медленные и широкие шаги, вытянув вперед шею.

Мы едем в отряд М. К. Косько, он стоит на реке Решетникова. Унтер-офицер Решетников, известный своей отважностью, а также слесарным и оружейным искусством, был спутником М. М. Геденштрома.

Пока мы ехали, я думал о том, как бы было хорошо иметь машину, сконструированную специально для наших условий. Но это не мешает мне вспомнить добрым словом тесную и теплую кабину ГАЗ-47. И даже не только кабину вездехода.

Первые, рекогносцировочные, геологические исследования на Севере были сделаны с помощью собак.

Вся мелкомасштабная геологическая съемка Арктики выполнена на оленях. Вьючный олень кажется очень слабым, особенно когда жарко и когда донимают комары. Но кто сосчитает, какие миллионы тонна-километров проделаны оленями по арктическим тундрам с геологическими грузами на спине? Нет более безотказного и более безобидного домашнего животного, чем олень. Олень не может ни лягнуть, ни укусить. Его единственное оружие - убежать. Он и применяет его, но редко, так как каюры все равно его найдут.

На следующем этапе - при среднемасштабной съемке - оленя сменил гусеничный вездеход. Жизнь геолога облегчилась во много раз. Существует такое понятие - «региональная техника». Это техника, созданная в расчете на специфические природные условия конкретного региона. Вездеход ГАЗ-47 не относится к категории «региональной техники». Машина выпускалась в единой модификации и для Норильска, и для Каракумов. Тем не менее, везде она работала честно, в том числе и на наших островах.

Коля спокоен. Он щурится, высматривая дорогу. Наконец поднялись на пологий водораздел и вышли из машины, чтобы размять ноги.

- Нет! - сказал вдруг Коля, хотя я молчал и ничего не утверждал. - В тайге осенью красивее, чем в тундре. Помните Хорбусуонку, шестьдесят второй год? Когда я еще оленя изображал...

Я помнил. Наш вездеход тогда долго и с натугой взбирался на гору. И вдруг открылась широкая и плоская, окруженная скалистыми склонами долина Хорбусуонки. Далеко на востоке речка вилась среди леса, а запад, где ее долина сливалась с долиной Оленека, тонул в солнечной дымке. Ощущение простора, как при взгляде с самолета. Потом мы спустились вниз и очутились внутри громадного цирка, который был выпилен рекой в массиве желтовато-розового, под цвет солнца, известняка. Нижние ярусы шли огромными ступенями, словно трибуны стадиона, если смотреть на них с футбольного поля, а верх венчали столбы, башни, шпили, фрагменты стен... Неправдоподобно голубая река, разбиваясь на рукава, струилась среди белой, сухой, нагретой солнцем гальки. Местами в русле выходили коренные породы, словно каскад купален, и вода тихо перетекала со ступеньки на ступеньку.

Когда мы подъезжали, со скал амфитеатра сорвались и мгновенно исчезли три диких оленя, которые стояли там на ветру, спасаясь от комаров. У Коли это был первый в жизни полевой сезон, и ему не терпелось поближе посмотреть на оленя. Взяв топор, Коля вырубил большую ветвистую ветку, закрепил ее над своей головой, взобрался на скалы и, пока мы ставили палатки, ползал там на четвереньках, изображая оленя. Он рассчитывал, что какой-нибудь убежавший олень вернется, приняв Колю за своего.

28 августа. К лагерю подъехали вечером, и одновременно с нами подошли из маршрута М. К. Косько с техником Колей Громовым. У Коли на шее был надет воротник, отрезанный от свитера, самого же свитера не было. А сзади, как фартук, была подвязана оленья шкура, чтобы не холодно было садиться.

- Николай Иванович, - сказал Манкевич, - ты в маршруте сильно не нагибайся, не дай бог, кто-нибудь из карабина в тебя засадит. Подумают, олень...

Коля сбросил на землю тяжелый рюкзак с образцами, не обратив внимания на шутку Манкевича:

- Все! Больше в этом сезоне его не понесу, будь он хоть с деньгами.

Рассказывали, что прошлой осенью Громов разрезал спальный мешок там, где ноги, и подшил туда валенки, чтобы ночью можно было вставать, не покидая мешка.

Посмотришь на Громова со стороны - вроде как паренек, мягко говоря, чудаковатый. Между тем двадцать пять лет ездит в Арктику. Знает любое дело. И делает любое дело, не претендуя ни на большие деньги, ни на карьеру..!

Поздно вечером, при свечах, смотрели карты, составленные Мишей Косько. Косько сдержан и подтянут. Он разговаривает на «вы» со всеми своими сотрудниками. Это исключает фамильярность и помогает поддерживать дисциплину в отряде. Я тоже против одностороннего начальственного «ты», но допустимы исключения: при существенной разнице в возрасте. Косько не признает и таких исключений.

Потом мы ужинали. Ужин - лучшее время в экспедиции: сегодняшние заботы уже позади, от завтрашних еще отделяет ночь. Можно расслабиться.

29 августа. Утро. Мороз. Выпавший перед рассветом снег ветром переметает по лагерю. Местами оголяется серая земля,

местами набегают белые сугробы. Перед входом палатки быстро вырастают свежие снежные барханы, поэтому кажется, что двери никогда не открываются, лагерь необитаем.

Мы уезжаем дальше, и отряд тоже снимается, едет в Темп. Кто-то хочет погрузить в вездеход напиленные и наколотые дрова.

- Пусть лежат, - говорит повар Морин. - Может, через сто лет сюда люди придут, обрадуются.

Погрузили в кузов несколько бревен. Сухих, звенящих, как старые телеграфные столбы.

30 августа. Приехали на место выхода битуминозных базальтов. Снова исползали всю долину в поисках коренного их залегания и не нашли. Колька даже выдолбил ломом небольшую канаву в том месте, где, как я предполагал, выход верхней границы базальтов. Красиво работает Коля. Любое дело он делает в два раза быстрее, чем средний человек. При этом делает хорошо.

...Возвышенности в районе хребта Шмидта покрыты снегом, который лег уже основательно. По глубоким участкам долин сохранился старый снег. Воды в реках, кроме Драгоценной, почти нет: отдельные ямы, наполненные водой.

1 сентября. Земля Бунге. По-якутски - Улахан-Кумах («большой песок»). Песок замерз, вездеход летит, как по асфальту. Вся Земля - словно дно лагуны в отлив. Дорогой все время видели миражи: то леса, то пальмы, то стада оленей. Ориентиров нет, если не считать тракторные следы и бочки, расставленные нашими геофизиками в качестве вех. Думал, что должно быть видно очень далеко, а буровую заметили, наверное, с полутора километров.

Мы увидели нечеткий силуэт трактора, за кабиной которого возвышалась буровая вышка, поставленная вертикально, в рабочем положении. Казалось, вышка слишком велика для этого трактора и должна опрокинуть его назад. Рядом носом к нам стоял еще один трактор - болотоход, с неестественно широкими, массивными гусеницами. Несколько палаток и поставленных на сани балков издали производили впечатление населенного пункта.

На Земле Бунге нет стабильной береговой линии. При нагонных ветрах Земля подтапливается морем. Сережа Беймарт, начальник бурового отряда, сказал:

- Не поймешь, где вода, где суша. Вечером море было справа от балка, утром - слева. Без резиновых сапог не выйдешь.

Сейчас сухо, по мерзлому песку метет поземка, возле черных стволов, кое-где торчащих из песка, образуются завихрения, ветер издает звук, словно вода, бьющая из крана.

В палатках топят соляркой, дров у них нет. Посмотрели вместе полученные материалы. Наконец Земля Бунге начала кое-что «говорить» на геологическом языке.