- Простите, - остановил он меня, едва я успел сказать первые фразы. - Витя, срочно запроси погоду в Темпе и по трассе.

Витя неохотно положил карты (пилоты играли в преферанс) и вышел. Я возобновил уговоры, но Галочкин снова прервал меня:

- Здесь бы вертикальный нужен (вертикальным на языке авиаторов называют вертолет). Ведь когда мы вашего парня найдем, подсесть-то мы не сможем...

- Я, кстати, тоже из Ленинграда, - сказал Галочкин, когда мы быстро шли по взлетной полосе к самолету. - У меня и сейчас матушка там живет. Переулок Антоненко, бывший Новый переулок.

- У нас в классе тоже был один Галочкин, - сказал я, желая хоть чем-то сделать командиру приятное.

...Часть пролива Дмитрия Лаптева, прилегающая к Большому Ляховскому, была плотно забита плавающим льдом, который нагнало ветром. Полсуток назад, когда мы летели в противоположном направлении, пролив был совершенно чист. Мы прошли тогда над сухогрузом, словно впаянным в темную воду. Сейчас ветер гнал над сплошным ледяным полем клочья тумана, казавшегося темно-серым на белом фоне. Обычно плавающие льды появляются в проливе в августе, не раньше.

Во втором часу ночи мы приземлились в Темпе. Поселочек спал, один Иван Васильевич Шешурин, начальник порта, стоял на полосе, показывая жестами, куда заруливать.

- Ну, ребята, ваше счастье, что Чокурдах захлопнулся, пока вы летели, и Тикси захлопнулось, возвращать вас некуда было, - сказал он, когда мы вышли. - А то бы черта с два я вас принял!

- А что? - спросил я.

Иван Васильевич только показал рукой на вершину антенной мачты, где был флаг. На сумасшедшем ветру флаг вытянулся в линейку и стоял неподвижно, иногда резко щелкая, словно лист жести.

- Зачехляйте, - приказал Галочкин. - И привяжите аппарат как следует, чтобы он без нас не улетел.

Летчики прошли в «номер» - комнатку размером с железнодорожное купе, с тремя двухъярусными койками. Командир выбрал себе верхнюю койку подальше от окна, «стальные кинули жребий. Это было, как я заметил, единственное преимущество, каким командир пользовался вне полетов.

- Идите отдыхайте, - сказал мне Галочкин. - Будет погода - сразу полетим...

Я пошел к себе. Каждый раз, когда взгляд мой падает на дверь, я вижу собачьи следы, ведущие вертикально вверх. По листу фанеры, когда он еще не был дверью моего балка, пробежала грязными лапами собака. Вот и сейчас первое, что я увидел, подойдя к балку, - собачьи следы. Белые ночи в этих широтах лишены таинственного очарования ленинградских белых ночей. Здесь это воспринимается просто как продолжение дня.

Нижняя половина печки накалилась докрасна, солярка горит с ревом, но ветер «прошивает» мое жилище. Непрочные стенки балка ходят ходуном, и труба печки со скрежетом трется о жесть выводного отверстия. Холодно даже в балке. А как же сейчас в тундре? Без печки, без палатки. Без спального мешка. И укрыться некуда, даже нет места, куда можно было бы сесть. Тундра сейчас - это раскисший суглинок, россыпь мокрых камней, болото - невысокие кочки среди воды. Надо все время идти вперед, а куда? Здесь не пропадет только опытный. Или, как справедливо говорит И. В. Шешурин, пусть не опытный, но волевой.

Я открыл дверь балка и вышел в качающийся и скрипящий воздух. Невысокий галечный вал закрывал море, но видно было, как за валом взлетали вверх белые фонтаны. Отдельные клочья пены долго летели по воздуху, пока не исчезали из виду. Солнца уже не было, низко катились темные облака, закрывая сопки. Чайки на фоне облаков, казалось, фосфоресцировали. Одна, сопротивляясь ветру, проплыла совсем рядом. Поравнявшись со мной, она важно склонила набок голову и посмотрела вниз одним глазом, словно пилот из кабины аэроплана в довоенном фильме. Красное оперение нашего Ан-2 непривычно выделялось на черно-белом ландшафте Темпа. Какой-то человек обошел вокруг самолета и вернулся в здание: очевидно, проверил крепление машины к специальным скобам, намертво вкопанным в грунт. Низкие облака катились над островом Котельным. Площадь его составляет около одиннадцати тысяч квадратных километров. В каком-то из этих квадратов шел (сидел? лежал?) заблудившийся рабочий Виля Т.

Проснулся я оттого, что стало тихо и жарко. Я спал в сапогах и в куртке, голова неудобно лежала на согнутой руке. Проснулся с пересохшим ртом и тяжестью в голове, наверное, так чувствует себя футболист, который много раз подряд принимал на голову мокрый, тяжелый и грязный мяч. В окошко я увидел только ближайшую палатку и бочку из-под солярки, стоявшую рядом с ней. Угол следующей палатки едва угадывался, а дальше стояла белая стена. В тумане громко и ровно работал дизель авиапортовской электростанции. На бочке сидела пуночка - серо-белый воробей, пушистый и толстый, как подобает полярному жителю. Вторая пуночка, не решаясь сесть рядом, с писком металась вокруг, словно «раскидай» на резинке. Потом вспыхнула ожесточенная драка, в результате которой одна из птиц была с позором изгнана. Впрочем, победительница тут же полетела в противоположном направлении и, порхая, исчезла в тумане.

На утренней связи удалось выяснить подробности происшествия. Сразу после приезда отряда на новое место стоянки Виля вернулся по следу вездехода, чтобы поискать шапку, которую обронил во время движения, пока спал в кузове. Одет в телогрейку, резиновые сапоги. «Имеет ли оружие?» - спросили мы. После некоторой паузы радист отстучал, что имеет охотничье ружье и несколько патронов.

По писаным и неписаным законам, действующим в геологической службе, выпускать человека в одиночку из лагеря - такое же бесспорное нарушение, как, например, шоферу поехать на красный свет. Тем более без карты и компаса. Тем более без производственной необходимости и без твердо установленного маршрута. Каждый из нас, в том числе и начальник первого отряда, знает эти пункты наизусть, но... факт остается фактом.

Есть такая категория лиц, которые в самолете не пристегивают ремни. Кажется, самое удобное: пристегнул их и сиди спокойно. Но нет, ему не страшно, он не в первый раз в воздухе, пусть стюардесса не беспокоится... А она и не беспокоится. Ей просто до смерти надоели такие вот «скромные герои», которые в каждом рейсе мешают ей работать. Эта жизненная позиция - не пристегивать ремни (ощущая себя в безопасности) - сохраняется у одних до гробовой доски, у других - пока жареный петух не клюнул.

Когда я шел к авиапорту, туман приобрел едва заметный золотистый оттенок - это пробивалось солнце. У стены авиапортовского барака еще лежал черный сугроб, из-под сугроба струился ручеек, передвигая консервные банки.

Летчики в тренировочных костюмах лежали на койках и курили. Один бренчал на гитаре, держа ее на животе.

- Вроде рассасывается, - сказал я.

- Выйду посмотрю профессиональным взглядом, - откликнулся второй пилот, слезая с верхней койки.

Мы развернули штурманскую карту, чтобы определить район поисков. Балыктах - единственная крупная река Котельного - по диагонали делит остров почти пополам. Лагерь, из которого ушел Виля, располагался на левом, северном, берегу. Преодолеть Балыктах вброд трудно. Следовательно, южную половину острова можно исключить из рассмотрения. Идя на запад, Т. непременно должен был выйти на побережье, в район Темпа. С востока на его пути лежит естественная граница - горы Шмидта. Этот крутой уступ, отражение в современном рельефе глубокого разлома земной коры, тянется по меридиану на десятки километров. Треугольник поисков определился ясно, беда была только в том, что этот треугольник уже успели обыскать на вездеходах.

Вернулся второй пилот.

- Ну как? - спросил Галочкин.

- До земли...

Я пошел к себе и лег на койку. Могли ли они не заметить Вилю, когда «утюжили» тундру на вездеходах? Как ни странно, обзорность в тундра ограниченна. Можно, ничего не подозревая, идти по водораздельной равнине - и вдруг прямо перед ногами открывается долина большой реки. Пятиметровое повышение рельефа способно закрыть половину круга обзора. В тундре хозяйничают миражи и оптические обманы: лежащая на горизонте гора, на которую вы взяли ориентир, при приближении оказывается холмиком высотой в несколько метров. Виля мог находиться за поворотом реки, когда вездеход пересекал ее долину, он мог при этом кричать и даже стрелять из ружья - мотор вездехода заглушает все внешние звуки. Поэтому мы надеялись, что Виля жив, но еще не обнаружен. Ведь человек имеет поразительный запас прочности и может выжить в невероятных обстоятельствах, успокаивал я себя и вспоминал историю с Мертвецом.