Джо сощурился от солнца и приставил ладонь к глазам козырьком:

– Ты это серьезно?

– А почему и нет? Это и выгодно, и патриотично, верно? Джо немного подумал, обвел свой двор взглядом и сказал:

– Черт возьми, и где, по–твоему, мы будем его прятать? Том также оглядел свой дворик.

– Да–а, – озадаченно протянул он, – это вопрос. Джо насмешливо покачал головой и снова занялся фильтром. Том отпил еще немного пива. Они молчали, каждый был погружен в размышления.

ТОМ

Сигнал поступил из средней школы: там обнаружили мертвой пропавшую несколько дней назад учительницу.

В одиннадцать утра, когда небо заволокло облаками и вот–вот должен был начаться дождь, мы с Эдом остановили свой «форд» перед школьным двором. Здание из серого кирпича скорее походило на крепость, чем на детское учреждение. Справа располагалась игровая площадка, залитая бетоном и обнесенная проволочной сеткой высотой футов восемь, сейчас она пустовала.

Недавно захватившая всех страсть побуждала детей малевать на стенах домов, тоннелей и везде, где только можно, имена и прозвища приятелей фломастерами или при помощи распылителей краски: и то и другое трудно поддавалось отмыванию, особенно с пористой поверхности камня. Было также принято писать свое имя, прозвище или магическую кличку, которую ребята сами себе придумывали, а под ним или рядом – номер улицы, на которой проживает его владелец. Например, «Хуан–135» или «Босс Зум–92».

Модная страсть поразила и эту школу. Все ее стены, насколько могла дотянуться детская рука, оказались исписаны именами и цифрами, выполненными красками всех цветов радуги. Некоторые из надписей были сделаны старательно и даже художественно, но большинство ребят просто, без всяких затей, запечатлевали свои имена: «Энди–87», «Бет–81». «Моро–103».

На первый взгляд вся эта ребяческая мазня выглядела обыкновенным вандализмом. Но по мере того, как мой взгляд повсюду натыкался на нее, я стал понимать, что она придает яркие краски однообразному серому фону здания, что в ней присутствует солнечный латиноамериканский колорит. В общем, если преодолеть естественное предубеждение против пачкотни общественной собственности, покажется, что такие художества не так уж плохи. Разумеется, я никому не доверил своего открытия.

Мы прошли в кабинет директора, который сказал, что покажет нам, где находится тело. Сопровождая нас по коридору, он объяснял:

– Раньше эта комната была туалетом для девочек, но сейчас из нее убраны все трубы в соответствии с планом модернизации.

Директор был лысым парнем лет сорока, в очках с толстой роговой оправой и со слегка жеманными манерами.

Мы ловили на себе любопытные взгляды подростков, так что, видимо, новость о найденном мертвом теле еще не успела распространиться по школе.

– Почему вы не сообщили о ее исчезновении? – спросил Эд.

– Да эти молодые учителя! – сокрушенно вздохнул директор. – Они ведь так часто без всякого предупреждения берут отгул на два–три дня, поэтому мы даже ничего такого и не думали. Просто одна из учительниц сегодня утром почувствовала неприятный запах и потому заглянула туда.

– Мне нужно будет поговорить с ней, – сказал я, – с этой учительницей.

– Конечно, – с готовностью отозвался директор, – она сейчас в школе. Мы предполагаем, что мисс Эванс хотели изнасиловать, затащили ее туда именно с этой целью. В какой–то момент ей удалось вырваться… Не думаю, чтобы они затащили ее туда с целью убийства.

Какое значение имело первоначальное намерение преступников, если женщина уже убита, вскользь подумал я. Мы молча шли по коридору, пока директор не остановился и, указав на дверь, не сказал:

– Она здесь.

Я подошел к двери, а Эд спросил директора:

– А как с ее семьей? Вы уже позвонили ей домой? Я открыл дверь, шагнул внутрь, и в лицо мне ударил тяжелый, отвратительный запах. Затем при слабом свете, проникающем снаружи сквозь грязные матовые стекла, я увидел женщину, лежащую на полу у окрашенной в зеленый цвет стены. Белые пятна свежей штукатурки показывали места, откуда были удалены водопроводные трубы. Она пролежала здесь неделю, а в здании, оказывается, водились крысы.

– Господи! – вырвалось у меня.

Я попятился в коридор и захлопнул за собой дверь.

Директор все еще отвечал на вопрос Эда:

– Она жила одна в… – Тут он увидел меня и сказал:

– О, простите, пожалуйста! Я должен был вас предупредить. Встревоженный Эд шагнул ко мне:

– Ты в порядке, Том?

Я махнул ему рукой, приглашая отойти от комнаты:

– Предоставим это дело «скорой помощи».

В ушах у меня оглушительно стучала кровь, руки и ноги похолодели.

Директор снова произнес несколько жеманным и смущенным тоном:

– Мне и в самом деле очень неловко… Я был убежден, что вы привыкли к подобным зрелищам.

Я протиснулся между ним и Эдом, торопясь поскорее выскочить на воздух. «Привыкли к подобным зрелищам!» Господи ты Боже мой!

В эту неделю друзья дежурили в ночную смену, с двенадцати до восьми утра. Из трех смен эта – самая легкая, только утром, когда едешь домой навстречу встающему солнцу, его яркие лучи слепят глаза и кажется, ночная усталость никак тебя не покинет.

Джо первым сдал дежурство, сел в свой «плимут» и проехал вперед на один квартал, до стоянки напротив полицейского участка. Ему пришлось немного подождать, пока вышел Том, отвратительно выглядевший, и молча скользнул на место пассажира.

– Что случилось? – спросил Джо.

– Небольшой разговор с лейтенантом, – вяло ответил Том. – Все эти чертовы дела с наркотиками.

– А что именно?

Том устало зевнул, преодолевая отвращение, и сердито передернулся:

– Успокойся, ты тоже в это влипнешь. Обычная шумиха. Джо тронул машину с места и сквозь забитые автомобилями улицы и перекрестки направился к тоннелю Мидтаун.

– Интересно, кого они поймали, – сказал он.

– Никого из того дома, – ответил Том. Он снова зевнул, на этот раз от души, и потер лицо ладонями:

– Знаешь, я вот–вот засну.

– У меня есть идея, – отозвался Джо. Том сразу догадался, о чем он. Заинтересованно глядя на друга, спросил:

– Правда? Какая?

– Украсть картину из музея. Том озадаченно сморгнул:

– Не понял.

– Слушай, – сказал Джо. – В этих музеях хранятся картины по миллиону долларов каждая, утащим десять картин и продадим их за четыре миллиона. Значит, каждому из нас достанется по два миллиончика.

Том серьезно задумался, поскребывая отросшую за ночь щетину на подбородке.

– Ну, не знаю, – сказал он. – Целых десять картин… Их так же трудно будет прятать, как и моего русского посла.

– Я могу положить их в свой гараж. Кто додумается там их искать?

– Твои же ребята в первый день и доберутся до них.

Джо не хотелось расставаться с единственной своей идеей.

– Ну, пусть будет пять картин, – сказал он. – По миллиону на брата.

Том ответил не сразу. Покусывая губы, он рассеянно глядел в окно и размышлял не только о том, что ему казалось особенно неверным в идее украсть картины, но и об обстоятельствах своей жизни, которые заставляют его думать об ограблении. Наконец он сказал:

– Нам не стоит связываться ни с чем, что потом придется продавать. Ни с чем таким, что нужно будет держать при себе или прятать какое–то время. Мы должны иметь дело только с тем, что быстро можно обернуть в наличные.

Джо неохотно кивнул.

– Да, наверное, ты прав, – признал он. – У нас не то положение, чтобы с этим возиться.

– Вот именно.

– Но ведь мы не хотим украсть деньги, мы уже договорились об этом.

– Знаю, – кивнул Том, – потому что в банках всегда записывают номера серий, а значит, это рискованно.

– Так что не все так просто, – уныло вздохнул Джо.

– А я этого и не говорил.

Оба на некоторое время отдались во власть размышлений. Они почти доехали до тоннеля, когда Том снова заговорил, решив конкретизировать общую задачу. Напряженно глядя вперед, он сказал: