И он был поражен, встретив взгляд Фей Ситон, полный самой настоящей ненависти.

Голубые глаза сверкали, яркий румянец окрасил белую кожу, сухие губы были полуоткрыты. Это была ненависть, смешанная – да! – с безумным страданием. Когда Майлс повернулся к ней, Фей не успела взять себя в руки, не смогла согнать это ненавидящее выражение со своего лица – она глубоко, судорожно вздохнула и сцепила пальцы.

Однако ее голос звучал очень кротко:

– Что… случилось?

Большие часы на стене четыре раза сказали свое «тик-так», прежде чем Майлс ответил ей:

– Возможно, моя сестра мертва или умирает.

– Да. Я знаю.

– Знаете?

– Я услышала что-то вроде выстрела. Я еще только дремала. Я поднялась наверх узнать, в чем дело. – Фей очень быстро проговорила эти слова тихим голосом, и ей снова не хватило воздуха. Казалось, она старается – словно усилием воли можно подчинить себе кровь и нервы – согнать с лица залившую его краску. – Вы должны простить меня, – сказала она. – Я только что увидела то, чего прежде не замечала.

– Вы что-то увидели?

– Да. Что… произошло?

– Марион увидела что-то в окне, и это испугало ее. Она выстрелила.

– Это был грабитель?

– Ни один грабитель на свете не смог бы испугать Марион. Ее не назовешь слабонервной. Кроме того…

– Пожалуйста, расскажите мне, что произошло!

– Окна в ее комнате… – Майлс отчетливо представил себе эту комнату: голубые с золотыми узорами занавески, желтовато-коричневый ковер, большой платяной шкаф, туалетный столик с зеркалом, мягкое кресло у камина, расположенного у той же стены, что и дверь. – Окна в ее комнате находятся на высоте более пятнадцати футов над землей. Под ними нет ничего, кроме гладкой стены, задней стены библиотеки. Не могу себе представить, как грабитель смог бы забраться по ней.

Вода начала закипать. Перед мысленным взором Мацдса появились пылающие буквы слова «соль» – он совершенно забыл про соль. Майлс бросился к кухонным шкафчикам и отыскал банку. Профессор Риго говорил о щепотке соли, и он попросил его только нагреть воду, а не кипятить ее. Майлс бросил немного соли во вторую кастрюлю: в первой вода уже кипела вовсю.

Казалось, Фей Ситон едва держалась на ногах.

У кухонного стола стоял стул. Фей, уцепившись за спинку, опустилась на него. Она сидела, не глядя на Майлса, слегка выставив вперед колено, и плечи ее были напряжены.

Следы укусов острых зубов в тех местах, где из него высасывали кровь…

Майлс повернул кран газовой плиты, погасив огонь. Фей Ситон вскочила.

– Я… мне очень жаль! Могу я вам помочь?

– Нет! Отойдите!

И вопрос, и ответ, которыми они обменялись в тишине кухни, прозвучали так, что все стало ясно без слов.

Майлс сомневался, что дрожь в руках прошла и он способен управиться с кастрюлями, но все-таки рискнул подхватить их с плиты.

– Профессор Риго сейчас там, правда? – тихо спросила Фей.

– Да. Отойдите же в сторону, прошу вас.

– Вы… вы верите тому, что я сказала вам вечером? Верите?

– Да, да, да! – закричал он. – Но, ради Бога, посторонитесь! Моя сестра…

Из кастрюли выплеснулся кипяток. Фей Ситон стояла, прижавшись спиной к краю стола; она отбросила свою манеру робко держаться в тени и, тяжело дыша, величественно выпрямилась во весь рост.

– Так продолжаться не может, – сказала она.

Майлс не смотрел ей в глаза, он не осмеливался. Внезапно у него возникло почти непреодолимое желание обнять ее. Так поступал Гарри Брук, молодой Гарри, умерший и ставший прахом. А сколько было других, в тех благополучных семьях, в которых она жила.

А тем временем…

Не взглянув на нее, он вышел из кухни. В начале коридора, у кухни, находилась лестница, по которой можно было подняться в верхний коридор, сразу к комнате Марион. Держа в руках кастрюли, Майлс осторожно одолел освещенные лунными лучами ступеньки. Дверь в комнату Марион была уже на дюйм приоткрыта, и он едва не налетел в дверном проеме на профессора Риго.

– Я шел, – сказал Риго, и его английское произношение впервые не было безупречным, – чтобы узнать, почему вы так замешкались.

Что-то в выражении его лица заставило сердце Майлса сжаться.

– Профессор Риго! Она не?…

– Нет, нет, нет! Я добился так называемой реакции. Она дышит, и мне кажется, что у нее уже не такой слабый пульс.

Из кастрюль выплеснулась еще порция кипятка.

– Но я не могу сказать, надолго ли улучшилось ее состояние. Вы позвонили врачу?

– Да. Он уже едет сюда.

– Хорошо. Дайте мне эти котелки. Нет, нет и нет! – заявил профессор Риго, начиная нервничать. – Вы не войдете в комнату. Когда человека выводят из состояния транса, это зрелище не из приятных, и, кроме того, вы будете мне мешать.

Он взял кастрюли и поставил их на пол за дверью. После чего захлопнул ее перед Майлсом.

Майлс отступил назад. Тон Риго – люди не говорят так, если считают положение больного безнадежным, – немного укрепил жившую в нем безумную надежду. Лунные лучи уже иначе падали из окна в конце коридора, и Майлс вскоре понял почему.

У этого окна стоял доктор Гидеон Фелл и курил пенковую трубку. Ее красное мерцание отражалось в стеклах очков, а дым окутывал окно призрачным туманом.

– Знаете, – заметил доктор Фелл, вынув трубку изо рта. – Мне нравится этот человек.

– Профессор Риго?

– Да. Мне он нравится.

– Мне тоже. И, Господи, как я ему благодарен!

– Он прагматик, настоящий прагматик. Которыми, – виновато сказал доктор Фелл, яростно пыхтя трубкой, – мы с вами, боюсь, не являемся. Настоящий прагматик.

– И тем не менее, – заметил Майлс, – он верит в вампиров.

Доктор Фелл прочистил горло:

– Да. Именно так.

– Давайте обсудим это. Что думаете вы?

– Мой дорогой Хэммонд, – ответил доктор Фелл, раздувая щеки и энергично тряся головой, – будь я проклят, если могу сейчас ответить на ваш вопрос. Это-то меня и угнетает. До событий нынешней ночи, – он кивнул в направлении спальни Марион, – до событий нынешней ночи, разрушивших все мои построения, мне казалось, что передо мною забрезжил довольно яркий свет в той тьме, которая окутала убийство Говарда Брука.

– Да, – сказал Майлс, – я так и подумал.

– О, вот как?

– Когда я повторял вам то, что рассказала мне Фей об убийстве на крыше башни, на вашем лице несколько раз появлялось выражение, способное вселить страх в любого. Ужас? Не знаю! Что-то вроде этого.

– О, правда? – спросил доктор Фелл. В его трубке мерцал огонь. – Да, да! Я помню! Но меня ужаснула не мысль о злом духе. Я подумал о мотиве.

– Мотиве убийства?

– О нет, – сказал доктор Фелл. – Но приведшем к убийству. О мотиве, непревзойденном по гнусности и жестокости… – Он помолчал. В его трубке по-прежнему мерцал огонь. – Как вы считаете, мы можем сейчас поговорить с мисс Ситон?

– С мисс Ситон? – резко переспросил Майлс. Сейчас он ничего не смог бы сказать о выражении лица доктора Фелла. Это лицо, казавшееся в лунном свете широкой, бледной маской, окутывал дым, проникавший в легкие Майлса. Но он не мог ошибиться относительно ненависти, зазвучавшей в голосе доктора Фелла, когда тот говорил о мотиве, приведшем к убийству.

– С мисс Ситон? Полагаю, что можем. Она сейчас внизу.

– Внизу? – переспросил доктор Фелл.

– Ее спальня находится внизу. – Майлс объяснил положение дел, рассказал о событиях этого дня. – Это одна из самых приятных комнат в доме, ее только что отремонтировали, даже краска еще до конца не просохла. Но мисс Ситон не спит и в состоянии побеседовать, если вы это имеете в виду. Она… она слышала выстрел.

– В самом деле?

– По правде говоря, она поднялась наверх и заглянула в комнату Марион. Что-то очень сильно расстроило ее, и она не совсем… не совсем…

– Пришла в себя?

– Можно назвать это так.

И в этот момент Майлс взбунтовался. В человеческой природе заложена способность быстро оправляться от потрясений, и теперь, когда, по его мнению, жизнь Марион была вне опасности, ему казалось, что все возвращается на круги своя, а следовательно, здравому смыслу пора вырваться из темницы, куда его заключили.