– Не пойму, что за места такие! Вот у нас дома, возле стойбища Мапа, за околицу хоть на пару локтей отойдешь, и сразу дичи – хоть всеми четырьмя лапами греби… – Хадамаха обвел взглядом засыпанный снегом лес…

Заброшенная берлога под корнями старого дуба по первости даже внимания не привлекла. Только подумалось: «Похожа как!» И орешник на холме похож…

Орешник… Хадамаха шагнул в сторону… и, остановившись под разлапистой сосной, задрал голову. Заваленный снегом, дырявый, наполовину прогнивший… старый плетеный помост торчал между нижних ветвей кроны – и обрывок ветхой лестницы свисал с краю. Хадамаха отлично помнил эту лестницу. Он побежал. Молча, не отвечая на крики за спиной, Хадамаха мчался через лес. Цепляясь за мокрые гибкие ветки, проломился сквозь подлесок и остановился на поросшем заснеженными соснами холме, глядя вниз.

– Ты чего? Какая муха тебя укусила – вроде ж не лето, рано мухам кусаться? – догоняя его, пропыхтел запыхавшийся Хакмар и замолчал, тоже глядя вниз.

– Селение, – без особого удивления сказала Аякчан, сквозь полумрак Рассвета разглядывая снеговую стену с Голубым огоньком над воротами, сторожевые вышки, а за стеной – берестяные и обтянутые кожей чумы, беспорядочно натыканные вокруг площадки торжища. И даже один ледяной дом, тускло отблескивающий в свете уличных Огненных чаш. – Не город, конечно, но большое, – одобрительно покивала девушка. – Ну и хорошо. Узнаем, наконец, где мы.

– Я знаю, где мы, – завороженно глядя сверху на селение, сказал Хадамаха. – Здесь живут люди.

– Конечно, люди, кто ж еще, не тигры же! – хмыкнула Аякчан.

– Тигры живут дальше, – откликнулся Хадамаха и махнул куда-то за селение. – А вон там… – он показал вбок, – земля племени Мапа. Где-то там сейчас наша зимняя стоянка. Калтащ сказала, что отправит нас туда, где нужна помощь. Сюда. У нас беда. В моем доме беда.

Внутри у Хадамахи стало холодно-холодно, как когда проваливаешься в реку под лед, и так же душно и страшно. Только не дома! Только не брат, не отец… не… А вот с мамой ничего не может случиться! Вот совсем ничего, потому что если с ней что-то случилось – он просто ляжет тут, свернется калачиком, будто еж, а не медведь, и помрет. И не задерживаясь больше, ринулся вниз с холма.

– Куда? А ну стой!

Налетело, закружило, ударило горячим воздухом, и Хадамаха опрокинулся в снег. Спикировавшая сверху Аякчан замахнулась пылающим шаром. В лицо Хадамахе дохнуло Жаром, ослепительный синий свет стегнул по глазам.

– Айка, очумела, что ли? – раздался истошный вопль Хакмара.

Хадамаха мучительно моргал, пытаясь разогнать ярко-синие круги перед глазами. Наконец сквозь сплошную муть увидел Хакмара – тот ухватил Аякчан за оба запястья, а в снегу зияла черная лужа кипящей воды от сброшенного Огненного шара.

– И ничего я не очумела, голова у меня, а не чум! – отворачиваясь от него, бубнила Аякчан.

– И вот этой самой головой ты додумалась в Хадамаху Огнем пульнуть? – ласково поинтересовался Хакмар. – Так лучше бы это был чум! Чумы – они тихо стоят.

Хадамаха невольно представил себе Аякчан с чумом вместо головы и невольно хихикнул.

– А чего он? – обиженно бубнила Аякчан. – Сорвался непонятно куда, ни слова не сказал… Вот и сейчас хихикает! Ну никакого уважения! – Судя по тому, что ее бормотание становилось все невнятнее и бессвязнее, она и сама не понимала, с чего вдруг чуть не пришибла Хадамаху. Аякчан выкрутилась из хватки Хакмара и подозрительно поглядела на собственные руки – будто подозревала их в заговоре. Потом виновато покосилась на Хадамаху… и перешла в наступление: – Вот ты куда помчался? Ты дым, пятна выжженные от чэк-наев, запах гари чувствуешь?

Хадамаха хотел рявкнуть и послать девушку… в тайгу – сперва чуть не прибила, ненормальная, а теперь наезжает, как нарта на ежика! – но вместо этого сильно втянул носом воздух. Прислушался к скрипу еще полусонных деревьев.

– Рыжего огня тут точно не было, – пропыхтел скатившийся к ним со склона Хакмар.

Хадамаха невольно кивнул. Раз Хакмар говорит – не было, значит, не было. Кузнец Рыжее пламя не носом, а каким-то другим местом чует.

– Никаких злых юер или мэнквов-людоедов там тоже не шляется, – тыча пальцем в селение, уверенно объявила Аякчан. – Собаки лают, и вообще – спокойно. По нынешним временам, если ничего не сожгли и никого не съели, все остальное – так, мелочь, жучки таежные.

– Ты еще не знаешь, какие у нас тут жучки бывают, – откликнулся Хадамаха, но почувствовал, как нестерпимый жар в груди начинает стихать, будто слова Аякчан были ведром снега, вывернутым на Огонь. Но в глубине души еще пекло и будет печь неостановимо, пока он не увидит своих – живых и здоровых!

– Все равно мне надо домой, – твердо сказал Хадамаха, переваливаясь на бок.

Хитрая Аякчан в снег не шлепнулась, успела спрыгнуть. Теперь стояла, подбрасывая Шар на ладони и разглядывая Хадамаху – глаза ее от злости стали такими узкими, будто он в зеркало смотрелся.

– Что, нас уже перестали искать? – Голос ее аж потрескивал, как и Огненный шар на ладони. – Жрица Синяптук, конечно, не великого ума, но поискать пропажу у тебя дома даже она догадается. А жрица Кыыс…

– Насчет Кыыс можно не волноваться, – отрезал Хадамаха.

– Ты ее что, съел? – невольно полюбопытствовала Аякчан.

– Она невкусная, – скривился Хадамаха.

– Никому-то вы, жрицы, не нравитесь, – вздохнул Хакмар. – Даже на вкус.

– У нас от жриц эта… изжога, – любезно сообщил Хадамаха.

– Изжога – это запросто! – пообещала Аякчан, многозначительно поигрывая Синим пламенем.

– Что хочешь говори, что хочешь делай, а я пойду, – повторил Хадамаха. – У меня там… мама. И отец с братом.

– Я понимаю… Я бы тоже пошел, – вырвалось у Хакмара.

– Какое счастье, что я – не понимаю! – зло оскалилась Аякчан. – Моим настоящим отцу и маме защиты не требуется, а ненастоящим… На них плевать! – объявила Аякчан так решительно, будто… сама себя в чем-то убеждала.

«Каким еще – ненастоящим?» – подумал Хадамаха. Хотя сейчас родители Аякчан – хоть какие! – его не интересовали. Своих бы найти.

Хакмар сосредоточенно нахмурился:

– Синяптук знает, где живет племя Мапа?

– Никто не знает, где живет племя Мапа, – усмехнулся Хадамаха. – Даже я этого сейчас не знаю. Хотя найду, конечно. У нас… особенная земля. Свои законы. Голубоволосые появляются редко. Стражников почти нет, а кто есть, может, даже не знают, что нас ищут, – добавил Хадамаха, вспомнив манеру старого начальника местной стражи пускать портреты все-Сивирских преступников на кулечки для кедровых орешков. Говорил: «Хороший человек с тайгой сам помирится, а лихой – сам удавится». Может, кому и странно, а только так обычно и выходило. Недаром в их земли бежали все, кто не мог прижиться на остальном Сивире.

– Прям Верхние небеса, – хмыкнул Хакмар.

– Это пока вы Храму не нужны, – отрезала Аякчан, кажется, с изрядной обидой в голосе. – Как только что-то понадобится, мы быстро напомним, кто на Сивире хозяйки!

– А ты в Столицу лети! – предложил Хадамаха. – Ты ж собиралась власть в Храме забрать. Глядишь, они заняты будут, про нас не вспомнят.

– Издеваешься? – возмутилась Аякчан. – Мы на другом конце Сивира, спасибо тетушке Калтащ! Отсюда до Столицы долететь – никакого Огня не хватит! А дозаправиться мне никто не даст!

– Тогда идем в селение, – невозмутимо предложил Хакмар. – Посмотрим, послушаем. Если здесь и впрямь что-то зреет, в большом селении наверняка выясним. – И с тоскливым вздохом добавил: – Хоть поедим нормально. И отогреемся.

Собиравшаяся еще что-то возразить, Аякчан замерла с открытым ртом… и шумно выдохнула.

– Да. Меня хоть внутренний Огонь греет, а у тебя вообще зуб на зуб не попадает.

– П-попадает, – немедленно возразил Хакмар. И честно добавил: – Если целиться… – Он попытался закутаться в отданную Хадамахой синюю куртку храмового стражника. Толку от этого было мало – после скачек по черной воде куртка промокла насквозь.