— Нет, мой писатель поумней. Спрашивает: к чему, да почему, да как. С рабочими пока говорить остерегается. Вчера стихотворение написал в стенгазету пятого барака. Один дядька прочитал — да при нем и похвалил. Он чуть не заплакал от радости.

— У него жизнь очень паршиво сложилась, — задумчиво сказал Сторожев.

— Слушай, Сергей Иванович, в каком вагоне я учиться поеду? В первом новом или в первом отремонтированном?

— Понимаю, — прошипел Сторожев. — Уже загорелось! Ну, ладно, поедешь в первом отремонтированном!

— Спасибо! — Карнаухов крепко пожал руку Сергея Ивановича. И добавил: — Ты уж нас вместе с Ольгой отправь. Чтобы в одном вагоне.

Сергей Иванович кивнул.

— Да, — вспомнил Карнаухов, — я театр «Зеленый круг» вытребовал на стройку. Сцену им делают. Слушай, мы там такое раскопали, страшно сказать. Они пьесу к десятилетию Октября начали готовить, местного, так сказать, изготовления. Черт знает что! Идейка такая: большевики идут к власти. Расстреляют сотню, песню споют, пошагают — и снова сотню к стенке.

— Бывай чаще, вмешивайся круче. Давно я тебе, Карнаухов, хочу сказать: плохо работаешь. Плохо в молодежь проникаешь. Поэта кто тебе нашел? А ведь он в петлю хотел лезть. А мало таких? Сегодня материал получил — тут четыре года, слышишь, четыре года работала подпольная организация — и все молодежь. Хорошо, что глупости, наивность… А ведь могло быть черт знает что. Плохо, Ваня! Очень, брат, плохо. В школе вас не видно. В учреждениях вас не видно. Сектантствуете!

— Дела, — смущенно оправдывался Карнаухов, понимая правоту секретаря губкома. — До всего не дойдешь.

— Чушь! Расторопности нет. Хватки нет. В общем, учиться тебе, брат, надо. Учиться и учиться. А что театр притащил сюда, — молодец. Славная выдумка. Молодец, право молодец.

Обработка Николая Ивановича не стоила Льву особенных усилий. Роль Льва сводилась к тому, что он подталкивал Камнева и заставлял работать более активно, чего не могло бы быть, если бы Николаю Ивановичу предоставить вольную волюшку.

Это был старый, прожженный деляга. Нажива и карьера были основой его убеждений. Лет пять назад Камнев верил, что советская власть не так уж прочна, как кажется, что «лихолетье» пройдет, «угар» развеется — и все станет на место: и домики ему вернут, и подряды снова попадут в его руки.

Нэп жестоко разочаровал его. Когда мечта о доходных домиках, о миллионных подрядах лопнула, Камнев поглубже спрятал лютую ненависть к большевикам. И пошел служить. Он был умен, неразговорчив, держался независимо, говорил медленно, веско.

Будучи неплохим специалистом в области энергетического и топливного хозяйства, Камнев усердно читал русскую и иностранную литературу.

Он много знал, его ценили.

Устроив будущего зятя в губплан консультантом по мифическим каучуконосам, Камнев ввел его в верхнереченские технические круги и тем самым намного облегчил работу Льва.

Николай Иванович пребывал в блаженно-наивной уверенности, будто он завербовал этого лобастого парня. Лев хихикал про себя, когда будущий тесть, завербованный им для Апостола и его «Центра», вдруг начинал разговаривать начальственно-покровительственным тоном.

Что могло бы случиться, если бы Камнев, поняв наконец, кто в этом деле хозяин и кто слуга, решил бы порвать с Львом?

А ничего.

Однажды Лев без обиняков объяснил это Николаю Ивановичу, ошеломленному резкостью и прямотой Льва.

— Во-первых, — сказал Лев, — так просто со мной порвать вам невозможно, мой милый друг и, в некотором роде, тесть. От нас просто так не уходят. А руки у нас очень и очень длинные, учтите это. Месту пусту, как говорится, не бывать. Вместо вас я тут же нашел бы другого человека, а вас выдал бы властям, ничем при этом не рискуя. Вы могли бы назвать своими сообщниками только меня и Кудрявцева, хотя, скажу откровенно, сообщников у меня здесь больше, чем вы думаете. Никаких улик против меня у вас нет. Вы заметили, я не написал вам ни единой строчки, даже самой безобидной? Вот так-то, господин Камнев. Поймите меня правильно и запомните мои слова.

Камнев зятька своего после этого разговора возненавидел, но что он мог сделать? И крал для Льва секретные губплановские документы…

Не только Лев, но и его «хозяева» были убеждены в том, что войны не миновать.

Налет на Аркос, разрыв с Англией, убийство Войкова, процессы шпионов — весь сгусток внешних и внутренних политических событий, пахнувший пороховым дымом, питал собой деятельность людей, подобных Льву. О войне говорили всюду. Лев ждал ее каждый день. Гудки на железной дороге он принимал за тревогу и выбегал на улицу посмотреть, все ли спокойно. Каждое утро он хватался за газету в надежде найти сообщение о начале схватки. Ночью он шел на площадь перед почтой слушать передачу последних новостей.

Выстрел Коверды в советского полпреда произвел на Льва потрясающее впечатление. Он стал смелее.

«Политические убийцы, — думал он, — решают дела мира. Конрад начал, Коверда продолжал, Кагардэ должен окончить. Три фамилии начинающиеся на одну букву».

Получив от Апостола указание «ударить» в Верхнереченске, он лихорадочно начал к этому удару готовиться. Он был уверен, что такие же удары готовятся и в других краях.

Были наготове люди, которым Лев поручил депо. В резерве он держал Опанаса и Андрея.

— Ну, как план?

Николай Иванович при разговорах с Львом серел, съеживался: ох, побаивался он, ох, побаивался будущего зятя!

— Да план-то, Лев Никитыч, готов, но, ей-богу, не знаю, что и делать…

— Но ведь доказано, что теплоцентраль не рентабельна?

— Гм…

— Запасы торфа исчислены?

— Исчислены. Вы, как бы это сказать, угадали. Их, м-м, значительно меньше, чем предполагалось.

— Что и требовалось доказать. Вы знаете, что закладка нового вагонного завода назначена на двадцатое ноября?

— Знаю.

— Надо, чтобы к этому дню появилась ваша статья о нерентабельности теплоцентрали, о неверных расчетах на торф, о необходимости дальнейших изысканий. Надо добиться в Госплане решения об оттяжке. Нельзя ли связать это со строительством вагонного завода? Мол — необеспеченность энергией и так далее?

— Попытаюсь.

— В Госплане это пройдет. Там тоже есть наши. Там Иван Александрович сидит, знаете такого?

— Гм… Что-то… Впрочем, кажется…

— В крайнем случае на вагонный завод по нажимайте. Хотя, знаете, если завод будут строить, один из ваших домиков снесут, слышал.

— Знаю. — Камнев помрачнел, домика ему было чертовски жаль.

— Вы трусите, потому что не знаете обстановки, не понимаете, куда это ведет… Иван Александрович не очень-то доволен вами (этого легендарного Ивана Александровича Лев выдумал на ходу).

— М-м, знаете, я в этих делах, как бы точнее сказать… младенец.

— Ну да, я знаю, что в этих делах вы притворяетесь младенцем.

— Лева!

— Две тысячи инженеров сделают то, чего не сделает миллионная армия, это-то вы понимаете?

— Без армии все равно не обойтись. Вот это и заботит.

— Ах, вам не дает покоя забота об армии? Вы бы лучше о своем заводе позаботились. Армию другие создадут, если уже не создали. Вы думаете, бомбы, взрывы — эго так себе, ни с того ни с сего? А кулацкие дела? А убийства полпредов, разрыв с Англией и так далее и тому подобное? Милый Николай Иванович, все это одна линия, одна система. Понимаете? Иван Александрович сообщает: готовьтесь!

— Значит, что же, война? — уныло проскрипел Камнев.

— Это ж вам на руку, неужели вы не понимаете? Большевики, разумеется, проиграют войну с Западом. Кто примет власть в стране? Военные? Вряд ли. Рабочие? Шалишь, не пустим. Мужичье? Не доросли. Интеллигентишки! Тьфу!..

— Война… победа! Все это мечты, утопия!..

— Какая там утопия! Войны жди со дня на день, страсти-то разгораются, большевики всем на Западе и в Америке поперек горла. Иван Александрович директивно заявил на днях: готовьтесь к управлению государством! Готовьтесь вы, инженерия. Известный вам Сашка Макеев, по прозвищу Джонни, может закрутить гайку, а выдумать ее не сумеет. Выдумывать не научишь. И напрасно большевики стараются сделать пролетариев изобретателями, красными профессорами и кем-то там еще. Бред! Может быть, это и даст плоды поколения через три, но, черт возьми, мы постараемся, чтобы эти плоды не созрели. Если все будут учеными, кто будет добывать уголь, ковать металл, мыть полы? Ерунда, чушь! Только мы — люди с большими черепами — должны править толпой…