— Скинем большевистскую власть! — гремел на митингах Никита Петрович. — Поднимайся, братья!

Деревни поднимались, и новые полки шли к Антонову. Брали оружие и средние мужички и уходили в «партизанские армии Тамбовского края».

Как-то вечером, недели три спустя после первых слухов о мятеже в Кронштадте, Никита Петрович вернулся из поездки по округе в столицу восстания — село Каменку.

Мрачное молчание, царящее на улицах, еще вчера полных народа, поразило его.

«Перепились все, что ли?» — подумал учитель, слезая с лошади.

— Эй! — окликнул он часового, стоящего около штаба. — Что тут, перемерли у вас все?

— Амба! — сказал он. — Кончились матросы.

— Брешешь! — закричал Никита Петрович. — Как — кончились?

Часовой, не ответив, отошел. Никита Петрович взбежал на крыльцо и уже в сенях услышал тоскливое пенье. Сердце его упало: давно не пели в штабе эту песню. Он толкнул дверь.

В главной, самой большой комнате штаба, при слабом свете лампы, висевшей под потолком, сидели и лежали люди.

— Пей, ребята, одна смерть! — орал краснорожий, бородатый мужик, один из главарей восстания Иван Ишин. — Пой — жить веселей! Мать ее растак!

Пели все — пьяные и трезвые, пели вразброд, дико, протяжно:

Никита Петрович осмотрелся, увидел Антонова, сидящего за столом в центре комнаты, и протиснулся к нему.

— Александр Степанович, что же это такое?

— Пропадаем, учитель! — прохрипел Антонов. — Кончился Кронштадт. Пей! — вдруг дико закричал он. — Чего смотришь, слепой черт! Орясина!

За столом снова запели:

— Пей, говорят, — снова крикнул Антонов. — Нынче пьем, завтра бьемся — жизнь наша такая!

Учитель выпил.

Антонов то забывался в песне, то вдруг замолкал и жевал толстые побелевшие губы. Никита Петрович заметил, как изменился за последние дни Александр Степанович. Еще темнее стали провалы на висках, резче обозначились скулы, и в глазах — безмерная усталость. Такие глаза учитель видел у старых собак.

— Что же теперь делать будем, Александр Степанович? — спросил в тоске Никита Петрович.

Антонов удивленно посмотрел на него и улыбнулся.

— Налог, черти, выдумали. Новую политику заводят. Продразверстку сняли с губернии.

— Чем пить-то, подумал бы, как дальше будем, — сказал Никита Петрович.

— Учи еще меня! Пей!

— Не буду больше! Не время! — Учитель повысил голос. — Позор пить в такое время.

— Пей, говорю, сука! Силком заставлю. Ну, будешь? — Антонов рассвирепел, глаза его налились кровью.

Он размахнулся и ударил учителя. С носа Никиты Петровича слетело пенсне. Учитель нагнулся, стал шарить руками под столом. Антонов носком сапога ударил его по лицу. Люди не видели, что происходило за столом Антонова.

— орали они осипшими, простуженными, сорванными голосами.

Сочиненная неведомо кем песня, которую они пели, стала гимном восстания. Люди плакали, когда пели ее, и жизнь казалась им тогда ненужной, глухой, и не было просвета, не было ничего впереди.

Долго издевался Антонов над учителем, но пить он так его и не заставил. Люди пытались вливать водку силой. Никита Петрович барахтался, дрался. Антонов хохотал. Он всегда недолюбливал этого ученого волосатого человека.

Вырвавшись от Антонова, учитель уехал из Каменки. Он чуть не плакал от стыда и злобы.

После этого случая Никита Петрович как-то сразу завял. Униженный и оскорбленный, злой на всех и на вся, он махнул рукой на дело, в котором участвовал.

Между тем восстание резко пошло на убыль.

Из Тамбова и Москвы приходили мужики, выпущенные из тюрем, и рассказывали чудные вещи. Они божились, что видели Ленина и Калинина, и те говорили им, что тяжкой жизни конец. Они приносили с собой весть о замене продразверстки налогом, о свободной торговле. Напрасно Никита Петрович ездил по селу и уговаривал мужиков «держаться». Мрачно слушая его, они вставляли язвительные словечки. В одном селе учителя просто избили.

Никита Петрович снова возненавидел мужиков. Он стал теперь утверждать, что Антонову скоро придет конец. Но тут же делал неожиданный вывод:

— Александр Степанович слаб, — говорил он Льву. — Нужен диктатор, а не тряпка. К черту все эти союзы и комитеты!

Однажды он явился в Каменку и на заседании «Союза трудового крестьянства» потребовал свержения Антонова.

— Пороть мужика надо, а не цацкаться с ним! — крикнул учитель.

— Видали такого? — обратился Антонов к угрюмым бородачам, заседавшим в комитете. — Пороть, мол, вас надо!

— Сучье племя, — злобно сказал Сторожев, сидевший рядом с Антоновым. — Ишь ты, что несет. И деды ваши нас пороли, и ты пороть желаешь? А если мы тебя вздрючим?

— Интеллигенция! — услужливо добавил Антонов — он был готов на любое, лишь бы сохранить хотя бы тень прежней своей популярности. — Вот такие и в коммуне крутят! Для них мужики хуже скотины.

— Снять с него портки да всыпать, — предложил Сторожев и подмигнул Антонову.

Антонов открыл дверь и позвал дежурных связистов. Те толпой ввалились в комнату.

— Да вы что? Вы это всерьез? — закричал Никита Петрович. Он побелел, руки его шарили по карманам, искали и не находили револьвера.

— Клади его! — крикнул Сторожев, и связисты кинулись на учителя.

Никита Петрович отчаянно сопротивлялся, кусался, плевался, но в конце концов ему скрутили руки и положили его на скамью.

— Снять штаны! — приказал Антонов.

— Александр Степанович, — заикаясь, прошептал учитель, — что ты делаешь?

— Пороть тебя хочу. Не умничай!

Один из связистов сдернул с учителя брюки. В комнате загоготали. Посыпались ядреные шутки.

— Ну что, учитель, кто кого? — спросил Сторожев.

Никита Петрович заплакал.

— Выкинуть его к дьяволу! — сказал Антонов. — Еще обпачкается.

Натянув штаны и кое-как оправив платье, учитель выскочил из комнаты, провожаемый хохотом комитетчиков.

В этот же день, поздно вечером, Никита Петрович заехал в село Грязное и напился. Утром он проснулся в незнакомой избе рядом с толстой бабищей. И этот и следующий день учитель пил беспробудно. В каком-то селе он наткнулся на отряд атамана Ворона — разбойника и монархиста, который бродил по губернии со своим автономным от Антонова отрядом.

Ворон — рыжий, потный мужик, одетый в капитанский мундир, чем-то покорил пьяного учителя. Они проговорили почти весь день. Кончился этот разговор тем, что Ворон объявил себя диктатором, а Никиту Петровича поставил начальником «центрального штаба спасения России».

Два месяца учитель шатался с Вороном. Домой он не появлялся — стыдился сына. Голова начала пошаливать: Никита Петрович часто заговаривался. В минуты просветления он начинал понимать происходящее, хотел куда-то бежать, но Ворон ловил его, уговаривал, и они снова жгли села, пороли и расстреливали мужиков, а по ночам пили и развратничали. Потом он пропал.

Напрасно Лев ждал отца, от него не было вестей, и никто не знал, где он.

Однажды по селу проходил большой антоновский отряд. Лев выбежал на дорогу.

— Антонов, вона, приехал! Гляди, — кричали девки, собравшиеся у колодца.

— Где Антонов?

— Да вот передний, на сером жеребце!

Лев хотел догнать Антонова, но отряд перешел на рысь. Лев, переводя дыхание, остановился и вдруг заметил скачущего Санфирова.