Лев ему нравился.
Жилец рано уходил на работу, возвращался поздно, дома вел себя чрезвычайно скромно, сидел в комнате и читал.
По вечерам за ним заходила Женя, и они шли гулять. Частенько Лев ночевал у Камневых.
Богданов не решался еще на откровенные разговоры со Львом, присматривался к нему, проверял.
Однажды, когда Лев, Юля и Николай Николаевич сидели за чаем, Богданов спросил Льва:
— Вы что грустный какой? Неприятности какие-нибудь?
— Какая у сапожника может быть неприятность? — ответил Лев. — Ни кожи, ни резины, вот и вся наша неприятность.
— Мало ли чего у нас нет! Честных людей не стало, а вы о резине толкуете.
— Ну, знаете, честные люди еще есть! — Лев бросил на Богданова пристальный взгляд.
— Что за ребятишки к вам ходят? — безразлично спросил Богданов.
— Хорошие ребятишки, — в тон ему ответил Лев.
— Комсомольцы есть? — спросил Богданов и зевнул.
— Комсомольцев нет. Будущие комсомольцы.
— А вы сами почему не в партии?
— Не готов. Вот поработаю в мастерской, пойду на завод… там уж… Неграмотный я политически… Вот у вас какие-то споры идут, чего-то кричат, а я не разберу… Кто у вас там прав, кто виноват?
— М-да, — протянул Богданов. — Нехорошо в такое время быть в стороне!
— Да ведь кто же поймет, какая сторона правая! Ваша или другая…
— Надо разобраться. Молодежь — это дрожжи. Я не прочь побеседовать с вами, так сказать, помогу.
— Вот это будет замечательно! Как-нибудь соберу ребят и к вам.
— С великим удовольствием!
— А то, знаете, блуждаешь, как в лесу. Приходят разные мысли. Ну и выдумываешь сам ответы…
— Какие же мысли? — Богданов добродушно улыбнулся. — Поделитесь. Не секрет?
— Какой там секрет! Да все глупости разные.
— Ну, ну, не стесняйтесь.
— Еще придеретесь!
— Фу-ты, как мальчик стесняется! Говорите — мне интересно. Ну, что вас заело?
— Понимаете, Николай Николаевич. Мне в голову мысль такая пришла, пустяшная, глупая, может быть, мыслишка. Мне думается, что все-таки в истории России личность играла, играет и будет играть огромную роль.
— А кто же отрицал это? — насмешливо спросил Богданов.
— Нет, нет, не то! Отрицать никто не отрицал. Но говорят, что, мол, масса выдвигает вождя, и вождь лишь выразитель стремлений этой массы. А мне, знаете, это кажется абсурдом. По-моему, наоборот: вождь — он так и рождается вождем. Он организует для своей идея массы.
Богданов нахмурился и искоса поглядел на Льва.
— Тут вот в чем суть, — продолжал Лев. — В России героев было мало…
— Мм… это как сказать… А Степан Разин! Хотя вы, конечно, правы. — Богданов улыбнулся. — Я вот чистокровный русак, но, признаюсь, нацией своей не горжусь. То ли дело Европа, Лев Никитич! Вы не были в Европе?
— Нет.
— Ага. Ну, ну, продолжайте, я вас перебил.
— Да, вот о русской нации. Тут я с вами согласен. Но, знаете, и с ней кое-что можно сделать… Для Европы слова Маркса насчет личности правильны. Там герой — ничто. А у нас героям раздолье. У нас человек, личность эта самая, много еще может сделать…
Лев говорил, увлекаясь, но не забывал искоса поглядывать на Богданова. Тот тянул из стакана чай и внимательно слушал.
— Н-да, — протянул он. — Знаете, у вас мысли о-о! — Николай Николаевич повертел около головы пальцами. — Вы с умом. Учились?
— Только что окончил. Полный курс наук прошел, — сказал Лев и отодвинул пустой стакан.
— Это видно. А знаете, мысли у вас смелые. Я бы вам советовал поосторожнее с ними.
— Да это только с вами. Ведь вам-то я не поврежу, своими глупостями. Вы ведь крепче дуба стоите!
Богданов оборвал разговор и ни с того ни с сего начал; рассказывать Льву об охоте. Тот и здесь обнаружил богатейшие познания.
Богданов в упор поглядел на Льва и тихо спросил его:
— А Маркевича вы видели?
— Он сейчас «в положении»…
— А, вот как. Да вы… Сапожник я, Николай Николаевич. Сапожник и только… И вам признателен, что не гнушаетесь нашим обществом.
Богданов внимательно посмотрел на Льва, допил чай и ушел.
Лев подмигнул Юленьке.
— Непонятные у вас какие-то разговоры! — сказала она.
— А зачем вам понимать, Юленька? Все будете понимать — подурнеете.
— А вам не все равно — дурнушкой я буду или?..
— Избави бог, не люблю дурнушек. — И, понизив голос, Лев спросил: — Он что, уезжает?
— Да, на две недели.
— Сегодня?
— Вечером.
— Ну, хорошо. Я сегодня ночую дома. Вы откроете мне?
Юленька опустила глаза.
4
Работа начала прибывать как-то сразу. Верхнереченцы, рискнувшие попробовать резиновую подошву, разнесли по городу весть о необыкновенной прочности и чистоте работы Льва. От клиентов не стало отбоя.
Лев начал подумывать о том, чтобы вместо мифического Ваньки, которым он напугал Зеленецкого, завести настоящего помощника; надо было освобождаться от галош и начинать настоящую работу, ради которой его послали в Верхнереченск.
Лев часто получал письма, он их грел на огне, смачивал какой-то жидкостью, снова грел.
Сообщения в письмах были невеселые. Читая их, он хмурился, ругался про себя, обзывал кого-то идиотами, с трудом заставлял себя успокоиться и снова сесть за галоши.
И вот однажды он вспомнил просьбу Петра Ивановича Сторожева о том, чтобы взять его сына, Митю, из Двориков.
По расчетам Льва выходило, что Мите сейчас десять — одиннадцать лет.
«Самый милый возраст для такой работы, как у меня», — подумал Лев.
Были у Льва и другие соображения, которые требовали его поездки в село. Соображения эти были более серьезными, чем те, которые касались Мити Сторожева и обещания, данного Львом Петру Ивановичу.
Неделю спустя после своего разговора с Богдановым Лев получил письмо, которое тут же сжег.
На следующий день вечером он отправился на вокзал. В десятом часу должен был прибыть скорый поезд из Москвы. В Верхнереченске он стоял двадцать минут.
Лев прошел по безлюдному вокзалу, заглянул в буфет, где подвыпившая компания нэпманов налегала на коньяк, посмотрел книги в киоске, купил местную газету.
Не успел он прочитать статьи о съезде частных торговцев, в которой автор доказывал необходимость снижения налогов на розничную торговлю, как раздался удар колокола, — скорый подходил к Верхнереченску.
Лев вышел на перрон, остановился около закрытой продуктовой палатки и стал ждать поезда, — уже слышно было дыхание паровоза.
Когда поезд остановился, из мягкого вагона вышел человек с холеной бородой, в бархатной пижаме, без фуражки. Это и был Апостол — шеф Льва. Зевая, он подошел к продуктовой палатке и, облокотившись на прилавок, закурил.
По перрону бегали пассажиры, носильщики, со звоном катились багажные тележки — стояла обычная вокзальная сутолока, сопровождающая приход поезда.
Никто не обращал внимания на Льва и на стоящего рядом с ним человека. И они, казалось, не замечали друг друга. Тем не менее между ними шел разговор.
— Довольны районом? — спросил Апостол, безразлично осматривая платформу и поправляя очки в золотой оправе.
— Вполне, — ответил Лев.
— А помните наш разговор?
— Я ошибался.
— Вам нельзя ошибаться, запомните. Ошибка хуже смерти. Теплоцентраль будут строить. Вы об этом знаете?
— Да. Говорят, торфа хватит на пятьсот лет.
— Докажите обратное.
— Но я…
— Никаких «но» в нашей работе нет.
— Да, но…
— Теплоцентраль не должны строить — это раз. Во-вторых, здесь предполагаются военные постройки. Снять!
— Как?
— Как угодно.
— Слушаюсь.
— О гарнизоне сведения есть?
— Да.
— Ну?
— Две, три, сто пять, семь, двести, ноль, сорок один.
— Запомнил. Здесь куча людей, которых можно использовать.
— Я веду работу с молодежью.
— Не это главное. Вы не умеете находить сердцевины. Вами недовольны.
— Позвольте…
— Мне некогда. Извольте слушать. Делайте ставку на активные силы. Понятно?
