— Опять двадцать пять! Какое сообчество? Вы меня за что взяли? Снова за восстание? Так при чем же здесь Шолохов? Он тогда ишо в лапту играл.

Чекист тонко улыбнулся.

— Теперь он, очевидно, играет в другие игры. По поступившим агентурным донесениям, в последнее время вы неоднократно встречались в конспиративных условиях, на чужой квартире, с Шолоховым М. А. При обыске у вас изъято письмо Шолохова, в котором тот сообщает, какие сведения хотел бы от вас получить. — «Сопливый» полистал «дело», прочитал вслух: — «Сведения эти касаются мелочей восстания В.-Донского». Теперь вам ясно, что дальнейшее запирательство не имеет смысла?

— А я, мил-человек, и не запираюсь! Михаил книгу пишет и выспрашивает меня про разные войны — а я их, будь они неладны, много видел. Ну и про восстание тоже… Что ж в этом такого?

Чекист поиграл негустыми бровями.

— Сообщили ли вы Шолохову требуемые сведения о Верхнедонском восстании? — вкрадчиво спросил он.

— Ну, сообчил.

Следователь довольно осклабился:

— А между тем на следствии во время первого ареста вы утверждали, что ваше участие в восстании носило случайный, вынужденный характер. Теперь же оказывается, что вы имеете сведения о нем вплоть до мелочей.

«Под монастырь подводит, — сообразил Харлампий. — Ушлый».

— Шолохову я говорил то же самое, об чем сообчил раньше на следствии, — сказал он.

— Ой ли? — прищурился чекист. — Ведь это же легко проверить, гражданин Ермаков. Шолохов-то записывал за вами.

Харлампий понял, что зацепился за него «сопливый» серьезно. Михаилу он, и впрямь, рассказывал о восстании не только то, что сообщил года три назад чекистам. Однако Михаил записывал его рассказы не всегда, и неизвестно еще, чем они на самом деле обладают. То, что в ГПУ и милиции любят «брать на пушку», Ермаков узнал еще во время предыдущего ареста.

— Проверяй, — как можно равнодушней сказал он.

Чекист смотрел на него все с той же усмешечкой.

— Полагаю, вы понимаете, что своим новым арестом вы во многом обязаны Шолохову? Мы его допросили, и вы знаете — он во многом винит вас. Вы, мол, хотели его вовлечь в контрреволюционную организацию, имеющую своим центром село Базки. Это, вы знаете, если приплюсовать сюда Верхнедонское восстание — верный расстрел. А какова была на самом деле роль Шолохова? Может быть, это он, приехав из Москвы, имел задание втянуть вас в какую-нибудь организацию, возникшую среди столичной интеллигенции? Они, знаете ли, сами слабоваты в поджилках и нуждаются в людях действия вроде вас. Используют, а потом выбросят. От них, этих оторванных от трудового народа умников, все беды, не так ли? — Чекист подмигнул Ермакову. Видимо, он был хорошо осведомлен о его воззрениях на интеллигенцию. — Пока мы знаем о базковской контрреволюционной организации только со слов Шолохова. Теперь бы хотелось послушать вас. Расскажите нам о том, что утаил Шолохов. Это могло бы существенно облегчить вашу участь.

— Что ж, давайте послухаем, чего он там гутарит, — спокойно предложил Ермаков. — Устройте нам эту, как ее… очковую ставку.

«Сопливый» метнул на него злобный взгляд.

— Обязательно устроим, когда это понадобится, — елейно молвил он. — Но очная ставка — это, знаете ли, когда вас обличают. Выйдет уже не добровольное признание, которое учитывается судебными органами, а вынужденное.

— Пущай, — махнул рукой Ермаков. — Там ишо неизвестно, кто кого обличать будет: он меня али я его.

«Жидковат ты, парень, супротив меня, жидковат!» — думал он, насмешливо глядя на чекиста.

Закончив допрос, никакого протокола тот Ермакову подписывать не дал (хотя время от времени записывал что-то), из чего опытный сиделец Харлампий извлек, что «сопливый» ему, по выражению ростовских уголовников, «лепил горбатого».

Через несколько дней Харлампия перевели в Миллеровский исправдом. Там был новый следователь, косолапый полный человек с заплывшими глазками. Он тоже поначалу требовал дать «сведения» на Михаила, но, убедившись, что Харлампий этого делать не будет, жестко и неуклонно повел дело к обвинению его в организации Вешенского восстания. Действовал он умело: шаг за шагом доказывал эпизоды, которые на первом следствии Харлампий либо обошел молчанием, либо попытался смягчить, — как, например, гибель от его руки в бою под Климовкой 18 матросов карательного батальона Балтфлота или службу в Донской армии Краснова в 18-м году. Следователя не интересовало, по каким причинам Харлампий оказывался то у красных, то у белых, он видел свою задачу в другом.

— На первом следствии вы утаили ряд важных обстоятельств, — утверждал он. — Что вы делали в январе — феврале 19-го года, когда советская власть простила вас за участие в белом движении?

— Был заведующим артиллерийским складом 15-й Инзенской дивизии…

— Та-ак. А какую должность вы занимали в марте этого же года, после второго антисоветского восстания на Дону?

— Первое время я должностей никаких не занимал, а посылался начальником боевого участка правой стороны Дона есаулом Алферовым в разведку по хуторам. Потом все восставшие разбежались, в том числе и я пришел домой. По прибытии, где-то 5 марта, старики-казаки выбрали меня командиром сотни, на чем и настояли… Я пытался отказываться…

— Это неважно, — выставил большую пухлую ладонь чекист. — Дальше.

— Дальше… Когда Алферов выбыл в распоряжение командующего Кудинова Павла Назаровича, я остался его заместителем и принял командование отрядом. Алферов больше не возвращался, а я получил предписание от Кудинова, что назначен командующим отрядом Каргинского района.

— Уточните: отрядом или дивизией?

— Отряд был большой, назвали потом дивизией… Хотя какая энто дивизия по сравнению…

— Это неважно. Будем исходить из того, как назвали. Назвали бы полком, я бы записал — полком. Кстати, а в чьи руки попали снаряды из артсклада, который доверила вам советская власть?

— Кубыть, в руки повстанцев…

— А не вы ли их захватывали со своим отрядом?

— Мною был получен приказ занять Каргинскую. Я и занял. А снаряды — энто уже между делом. По-моему, инзенцы не успели их вывезти.

— Они не успели, потому что были вами уничтожены.

— Да убегли они, потому и не успели! А пленных я не трогал.

— Это мы выясним. В каком чине вы были, когда Белая армия соединилась с повстанцами?

— С германской я был хорунжий. А у повстанцев чинов не было, как в Красной армии.

— А какой чин вы получили у белых, когда повстанческие силы перешли в подчинение генералу Сидорину?

— Сотника, потом есаула.

— Так и запишем…

— Вы запишите ишо, что я полком у Буденного командовал! А то у вас дюже складно получается: сотник, есаул…

— Я записываю то, что имеет отношение к делу. Кстати, поступая на службу в Красную армию, сказали ли вы, что были одним из руководителей Вешенского контрреволюционного восстания?

— Как я мог им руководить, ежели оно начиналось без меня? Я был мобилизован повстанцами как воинский командир…

— Вы уклоняетесь от ответа. Что вы сказали по этому поводу в Особом отделе 14-й кавдивизии?

— То и сказал. Командовал, мол, отрядом у повстанцев.

— Так и запишем. Представился не бывшим командиром дивизии, а командиром отряда, — скрипел пером чекист.

Точно так же, комочек к комочку, лепил он обвинение о создании Харлампием в Базках контрреволюционной организации.

Работая в исполкоме и крестьянском обществе взаимопомощи, Ермаков демонстративно не обращал внимания на то, кто из казаков, пришедших к нему за помощью, «лишенец», а кто нет. Когда проходили выборы в волостной и хуторской Советы, Харлампий призывал выбирать не крикунов-бездельников, а многое повидавших фронтовиков, среди которых было немало таких, как он, послуживших и белым, и красным. Следователю об этих фактах кто-то услужливо донес. Он в дотошной своей манере спрашивал:

— Вы пытались провести в Совет Крамскова Каллистрата?

— Было дело. Так на то ж они и Советы, чтобы…