Итак, давай сейчас же голосовать (скажи Чернову).

Кроме того, нужно послать туда кого-либо (скажем, т. Шкирятова) выяснить дело и привлечь к ответу Овчинникова и всех других, натворивших безобразия. Это можно сделать завтра. И. Сталин».

Но перед тем как комиссия Шкирятова выехала на Дон, Михаилу пришло еще одно послание Сталина, на этот раз письмом:

«6 мая 1933 г.

Дорогой тов. Шолохов!

Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже.

Для разбора дела приедет к вам, в Вешенский район, т. Шкирятов, которому — очень прошу Вас — оказать помощь.

Это так. Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов.

Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите не плохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов…

Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести заслуженное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали.

Ну, всего хорошего и жму Вашу руку.

Ваш И. Сталин».

Комиссия Шкирятова работала в духе этого письма Сталина. Она рассмотрела более 4000 дел, возвратила несколько тысяч голов скота, незаконно конфискованные курени, домашние вещи, распорядилась заплатить деньги за вещи, пропавшие после конфискации. 4 июля Политбюро приняло постановление «О Вешенском районе». В нем осуждались методы Овчинникова и прочих, но сурового наказания они не понесли. Овчинникову объявили строгий выговор, лишили поста секретаря Ростовского горкома и воспретили ему работу в деревне (то-то он опечалился!).

Резник же и другие гэпэушники, расстрелявшие свыше полусотни человек и посадившие тысячи, не получили даже устного взыскания.

В новом объединенном Союзе советских писателей, созданном после неожиданного, стремительного, вызвавшего у напостовцев нескрываемый ужас разгрома Сталиным РАППа в 1932 году, Шолохов по-прежнему не играл особо заметной роли, хотя, в отличие от РАППа, был избран в руководящие органы. На Первом съезде ССП, состоявшемся в августе 1934 года, Михаил, как всегда, держался в тени. Правда, он сидел в президиуме, в числе 52 избранных писателей, но чувствовал откровенный холодок к себе со стороны Горького, Ставского, Фадеева и других. Бывшие вожди РАППа, вероятно, не могли простить ему, что он посадил их в лужу, добившись печатания третьей книги «Тихого Дона», а Горький — что Михаил не поехал вместе с другими писателями — с Безыменским, Инбер, Киршоном, Светловым, Ясенским, Славиным, Габриловичем, Катаевым, Исбахом — на Беломорканал писать о «перековке» зэков. Даже похабник Шкловский поехал, остряк Зощенко, чистокровный князь Святополк-Мирский!..

Но на самом съезде прозвучали такие слова о «Тихом Доне», которые не оставляли сомнений, кто же из сидящих здесь является главной фигурой. Бывший «леф» Третьяков, работавший в ту пору в Англии, от которого Михаил не ждал никаких похвал ни себе, ни «Тихому Дону», назвал с трибуны роман «книгой-полпредом». Это было не метафорой: Третьяков, некогда апологет «литературы факта», метафор не жаловал. «Шолохов, — рассказывал он, — ворвавшись в читательский мир Англии со своим «Тихим Доном», стал фигурой легендарной и даже сенсационной… Издательство в Лондоне, в котором вышел «Тихий Дон», получило в течение одного дня свыше ста вырезок из всех крупнейших газет и литературных еженедельников Англии, которые отмечали выход этого романа как выдающееся событие. В мае 1934 года лондонская газета «Санди график» в воскресном приложении начала печатать главы из «Тихого Дона» в связи с огромным успехом в Англии первых двух книг. В июле 1934 года «Санди график» писала о романе как сенсации года».

Все это поневоле заставило организаторов съезда вспомнить, что «легендарная фигура» сидит рядом с ними. Они, как водится, посовещались и предоставили Михаилу честь закрыть съезд. Едва ли при этом они подумали о символике: получалось, что открыл «эпохальное мероприятие» Горький, а закрыл — Шолохов… Что ж, если гонишь правду в дверь, то она лезет в окно.

После съезда советским вождям, очевидно, стало неловко, что автор «книги-полпреда» не бывает за границей. Ведь «Тихий Дон» и «Поднятая целина» были переведены уже на основные европейские языки и даже на японский… В конце 1934 года (опять на «Кристмас», как и в 1930 году) Михаил с женой отправился в большую поездку по Европе. Сначала были они в Дании, где прямо на границе их встретили датские писатели во главе с Мартином Андерсеном-Нексё, человеком, видевшим еще первый триумф Михаила на банкете у Серафимовича 8 ноября 1927 года. Датские газеты дружно называли Шолохова «всемирно известным», «мировым писателем». Из Дании Михаил переехал в Швецию, а оттуда, в январе 1935 года, в Англию, где почитался «фигурой сенсационной». Закончилась его поездка во Франции.

На родине Михаила ждало много забот. Еще в минувшем году он затеял строить новый дом, двухэтажный, деревянный, с большим кабинетом-мансардой, изолированным от остальных комнат. Работать в обычном для его старого куреня многолюдье ему уже стало трудновато. К тому же в семье намечалось прибавление — Мария Петровна ждала третьего ребенка.

21 апреля 1936 года произошло долгожданное событие — «Известия» опубликовали постановление ЦИК о снятии ограничений с казачества по призыву на военную службу. Через два дня нарком обороны издал приказ о переименовании ряда кавалерийских дивизий в казачьи и о том, что комплектование как территориальных, так и кадровых казачьих дивизий будет производиться со всего населения Дона, Терека, Кубани и Ставрополыцины, исключая горцев. Казакам возвращалась традиционная форма с лампасами и цветными околышами на фуражках, но без погон. Одним из первых надел казачью форму тогда еще мало кому известный Георгий Константинович Жуков, ставший командиром 4-й Донской казачьей дивизии.

24 мая, в день своего рождения, Михаил был у Сталина на даче. Сталин подарил ему бутылку выдержанного коньяку, а он сказал, что лучшим подарком стало для него решение по казачеству. Тут же, под застольный разговор, Михаил легко договорился о статусе Вешенского казачьего театра, под который уже построили здание. Сталин был в хорошем расположении духа, шутил, что в последнее время случалось нечасто. С тех пор, как покончила с собой его жена, он не то что бы ожесточился, а как-то замкнулся, оставался отстраненным при самом заинтересованном разговоре, хотя никогда не упускал его нить. В конце ужина, немного захмелев, Михаил решился и задал Сталину вопрос, который давно хотел задать:

— Иосиф Виссарионович! Мы знакомы с вами уже скоро шесть лет. Ни разу за это время у меня не было поводов усомниться, что вы один из самых выдающихся вождей в нашей истории. Подавляющее большинство людей, которых я знаю, считает точно так же. Но неужели вам нравятся эти безудержные восхваления в ваш адрес, статьи в газетах, резолюции, приветствия, пышные эпитеты? На мой взгляд, истинно великое не нуждается в многословии, в бесконечном повторении, что оно — великое.