— Нет, никаких сведений, — коротко ответил он мне.

Остальные офицеры, находившиеся на посту, готовились ложиться спать.

— А как вы, доктор, не собираетесь отдохнуть? — спросил Нойхофф. — В конце концов вы ведь ничего не можете предпринять в данной ситуации. Возможно, завтра будет еще большее Schweinerei (свинство) — вам следует поберечь себя и хотя бы немного поспать.

— Ну, я по крайней мере дождусь возвращения Генриха, — ответил я. — У меня там в лазарете есть кое-какие дела — так что будет чем занять время. Спокойной ночи!

Мюллер до сих пор восседал на ящике с бинтами все в том же окаменелом безмолвии и неподвижности. Я попросил его дать мне наш батальонный список убитых, раненых и пропавших без вести. В нем было сто восемнадцать имен. В общей сложности сто восемнадцать человек убитых и раненых за период начиная с 22 июня. Много ли это? Нет, на самом деле не так уж и много — чуть менее пятнадцати процентов от общей численности личного состава.

В самом начале списка стояли имена лейтенанта Штока и унтер-офицера Шафера. Далее, но тоже в начале, были Дехорн и Якоби. Потом Крюгер и Шепански, Штольц и Хиллеманнс, Макс Штайнбринк… Для меня все эти имена выделялись на фоне остальных, будто пропечатанные более жирным шрифтом. Я понимал, однако, что в эту обычную с виду конторскую книгу будет вписано в дальнейшем еще больше имен и что многие из них будут помечены сбоку крестом, означавшим смерть. Это вообще была Книга Смерти, Страданий и Боли. К счастью, я тогда не мог даже предположительно догадываться, насколько длинным получится этот список, сколькими именно именами он пополнится — в том числе многими очень дорогими для меня — при подведении итогов года.

Голоса снаружи! Мы с Мюллером, сталкиваясь друг с другом, бросились на улицу. К нам приближалась вереница конных повозок и сопровождавших их людей. Я быстро подсчитал: пять повозок, четыре лошади, Тульпин, Генрих, Кунцль и четверо русских добровольцев.

Тульпин подошел ко мне и доложил:

— Все раненые доставлены в госпиталь. Один санитар-носильщик оставлен там тоже, будучи раненым; один доброволец убит; один конь убит и один ранен; повозки-медицинское оборудование в сохранности.

Как же все это отличалось от тех ужасных картин, что я представлял в своем воображении! Я приветствовал их возвращение с такой радостью, как будто сам загробный мир сжалился и решил сделать всем нам бесценный подарок, отпустив их обратно. Меня просто распирало от радости!

— Спасибо, Тульпин, — сказал я. — Очень рад, что вам удалось вернуться обратно.

Я осмотрел колонну более пристально. Маленький Макс тащил сразу две повозки — вторую повозку подцепили к первой, когда был убит тот, другой конь. Мюллер уже тщательно осмотрел маленького Макса с головы до самых копыт.

— Все в порядке, Мюллер? — спросил я его.

— Да, герр ассистензарцт. Он не ранен.

Повозки были выстроены в ряд сбоку от лазарета, а все оборудование и одеяла внесли внутрь. Тем временем Кунцль и другие русские добровольцы отвели коней в конюшню. Когда все мы собрались на перевязочном пункте, я попросил Тульпина рассказать нам, что там у них произошло.

Он благополучно доставил всех наших раненых в тыловой госпиталь, а затем, как я и велел ему, направился в соседнюю деревню. Там им пришлось спрятаться и затаиться, пока не уйдут русские танки. Раненых было как раз пятеро, по числу повозок, — один в живот, другой в легкое и еще трое в бедро. К тому времени, когда они разместили всех их в повозках, уже совсем стемнело. Почти сразу после выезда из деревни они угодили в засаду, но защищались настолько отчаянно, что русские махнули на них рукой и оставили в покое. Вокруг было настолько темно, что отстреливаться приходилось, ориентируясь только на вспышки от выстрелов врага. В самом начале перестрелки русский доброволец, правивший Морицом, был убит прямым попаданием пули в голову. Как только он упал с козел, Мориц припустил галопом и скрылся. Еще один конь был застрелен насмерть, а санитар-носильщик — ранен в руку.

Отбившись от засады, Тульпин и его люди вернулись обратно в деревню, где от соседнего батальона, раненых из которого они везли, им было выделено сопровождение вплоть до самого госпиталя. Всю дорогу Тульпин напряженно вглядывался, как он рассказал мне, в темноту, стараясь высмотреть где-нибудь Морица и увезенного им раненного в живот, но все тщетно. Доехав до места стычки с красными, они подцепили повозку убитого коня к повозке Макса, и дальше колонна уже добралась до госпиталя без дополнительных приключений.

— Генрих к тому времени был уже там, а раненный в живот — на операционном столе. Вот так оно все и было. Это все, — закончил Тульпин.

Когда я добрался до штаба батальона, все там уже спали. Однако Нойхофф, страдавший вот уже много последних недель расстройством сна, бодрствовал.

— Вернулись? — спросил он меня шепотом.

— Да, герр майор, — прошептал я в ответ.

— Все?

— Почти. Все раненые были доставлены в госпиталь. Тульпин угодил в засаду, но проявил себя весьма похвальным образом, герр майор. Я считаю, что его следует рекомендовать для награждения Железным Крестом 2-го класса.

— Подайте мне подробное донесение об этом завтра утром, доктор. Я подключу его к другим ходатайствам о награждениях.

С этими словами Нойхофф пожелал мне спокойной ночи и повернулся на другой бок. Через пару минут, задув свечу, заснул и я, надеясь на то, что в эту ночь русские уже больше не побеспокоят нас.

Они действительно вели себя тихо не только всю оставшуюся ночь, но и значительную часть следующего дня, пока не потеплело и не начал подтаивать снег. Ближе к полудню на батальонном посту боевого управления появился Больски. Отсалютовав, он доложил Нойхоффу:

— Герр майор, я приказал арестовать унтер-офицера Шмидта по обвинению в трусости перед лицом врага, а также в неподчинении приказу.

Повисла неуютная тишина; Нойхофф выглядел раздосадованным и выведенным из душевного равновесия. Это означало, что рапорт должен был быть отправлен в штаб полка, а за этим последовал бы трибунал и расстрельная команда — если Больски был прав. Все то время, пока Нойхофф ознакамливался с содержанием рапорта, Больски с самым решительным и непреклонным видом стоял по стойке смирно. Нойхофф бросил рапорт на свой стол и ничего не сказал.

— Это какой Шмидт? — спросил я. — Шмидт-юрист?

— Да, он самый, — резко ответил Больски.

— Но он же славный парень! — протестующе воскликнул я.

— Если вы полагаете, что он славный, то я тогда уже даже и не знаю, что же такое трус, — грубо перебил меня Больски.

— Не могу понять, — озадаченно проговорил Нойхофф. — Он всегда был хорошим солдатом. Железный Крест 1-го класса, Железный Крест 2-го класса…

После небольшой паузы он обратился прямо к Больски:

— Не желаете ли провести тщательное дополнительное дознание по этому случаю?

— Если данный случай трусости оставить безнаказанным, герр майор, это обязательно скажется самым отрицательным образом на дисциплине во вверенном мне подразделении. Сожалею, но я вынужден настаивать на правильных ответных мерах по моему рапорту, — непреклонно ответил Больски.

— В таком случае пусть все происходит в установленном порядке. Благодарю вас, — отрывисто-грубо проговорил Нойхофф.

Больски отдал честь и вышел.

— Вечно с ним какие-нибудь неприятности, — устало проговорил Нойхофф вслед ушедшему Больски. — Теперь мне придется представить это на рассмотрение в штаб полка. Для Шмидта это конец. Этот рапорт будет означать для него расстрел!

Он кинул мне бумаги через стол. Вот что мне удалось из них выяснить.

Русские атаковали правый фланг 10-й роты; все схватились за оружие и кинулись к своим боевым постам. Все, кроме Шмидта, который остался сидеть в блиндаже, ничего не предпринимая. Больски проходил вдоль траншеи и увидел его. Шмидт выглядел неестественно возбужденным, дико вращал глазами, но было понятно, что он скован ужасом. Больски сразу же приказал ему отправляться к своему месту по общему распорядку. Шмидт нерешительно проследовал за ним к находившемуся под его командованием пулеметному отделению, но продолжал оставаться совершенно неактивным и не отдавал никаких приказаний своим подчиненным. Больски вторично — на этот раз уже в присутствии подчиненных перепуганного Шмидта — приказал ему исполнять свои обязанности, но ответа, подтверждающего получение приказа, опять не последовало. Будучи занят организацией противодействия нападению красных, Больски вынужден был оставить Шмидта, но вернулся к пулеметному расчету позже и обнаружил, что Шмидта там уже нет. Он нашел его опять прячущимся в блиндаже. После завершения отражения атаки Больски арестовал Шмидта и собрал подробные показания свидетелей, которые и присовокупил к своему рапорту.