Нас догнал Штольц и сразу же прямо спросил у Кагенека:

— Что происходит?

— Чертовски многое. Проклятье! — с ожесточением воскликнул Кагенек. — Русские уже прорвались через Васильевское, и никто не знает, где в настоящий момент их голова, а где задница! Враг может быть где угодно — сзади нас, с флангов, даже прямо перед нами! Придется разослать патрули во все стороны.

— По таким-то сугробам и при такой видимости? — с сомнением спросил Штольц.

— А что делать? Придется… — хмуро ответил Кагенек.

— А что там насчет остального фронта? — не отставал Штольц. — Ведь не может быть, чтобы и везде было так же скверно!

— Мы отступаем от Москвы по всему фронту Группы армий «Центр». Три германских армии — и все повернуты спиной к Москве!

— Положение ухудшилось до самой критической степени, — вставил зачем-то Ламмердинг в той же минорной тональности.

— А самое гнусное в том, — взорвался наконец Кагенек, — что почти все наши генералы смещены со своих должностей…

— Как?! — удивленно вскинул брови Штольц. — И Браушиц?

— Да.

— И Гудериан? — Да.

— А фон Бок?

— Тоже.

— А Клюге?

— Фельдмаршал Клюге — чуть ли не единственный, кто остался от всей этой старой гвардии. Он уже принял у фон Бока командование Группой армий «Центр». Штраус освобожден от командования 9-й армией, Рунштедта больше нет, Хота — тоже, даже у Аулеба забрали его 6-ю дивизию…

— Тогда кто же, черт возьми, нами теперь командует, если не осталось ни одного генерала?! — недоуменно воскликнул Штольц и даже схватил при этом Кагенека за руку, а все мы остановились от этого вопроса как вкопанные, не замечая, что вокруг нас разыгралась тем временем уже целая снежная буря.

— Это рождественский подарок, господа, — как никогда серьезно проговорил Кагенек. — Теперь у нас новый командир.

— Кто же?! — нетерпеливо воскликнул Штольц.

Кагенек натянул потуже на уши свою Kopfschutzer и, строго глянув на Штольца, четко и внятно произнес:

— Единоличное командование всем германским Вермахтом принял на себя ефрейтор Адольф Гитлер.

На какую-то минуту — если не считать завывания ветра — повисла гробовая тишина, нарушенная в конце концов Штольцем:

— Что ж, с этим придется смириться. А каковы же приказы нашего нового командира?

— Прекратить наше отступление, невзирая на атаки русских, — без всяких эмоций произнес Кагенек. — Шестой и еще какой-то одной дивизии надлежит немедленно занять линию обороны перед Старицей. Это будет называться «линией Старицы». И с этого рубежа — ни шагу назад.

— А где именно находится эта «линия Старицы»? — спросил Штольц. — Я что-то никогда не слыхал о такой. И в любом случае как мы можем сформировать непрерывную линию обороны в такой беспорядочной ситуации? Я бы сказал, что это попросту невозможно.

— Ты, как всегда, наблюдателен, Штольц! — саркастически заметил Ламмердинг.

— Заткнись, глупец! — гневно рявкнул вдруг Штольц. — Положение и так достаточно скверное, без твоих дурацких шуточек!

— Положение воняет как канализация, и все мы по уши в дерьме, — отозвался Ламмердинг. — Я достаточно понятно изъясняюсь, Штольц?

Штольц недовольно пробурчал что-то сквозь застегнутую на лице, заледеневшую Kopfschuster и пошагал обратно к своей роте, раскачиваясь как огромный пингвин.

Ламмердинг и Беккер немного поотстали от нас, и, пользуясь случаем, пока мы одни, я спросил у Кагенека:

— Что ты думаешь по поводу этой «линии Старицы»?

— Тут и думать особенно нечего. Насколько я понимаю, «линия Старицы» — это всего лишь линия, нанесенная недавно на карту в ставке фюрера в далекой Восточной Пруссии. Она соединяет собой ряд деревень, которые для них там, в ставке, не более чем названия на карте. По словам оберста Беккера, линия эта нанесена даже без какого бы то ни было соотнесения с физическими особенностями местности.

— Как вообще может кто-то, сидя в Восточной Пруссии, знать, каковы здесь реальные условия?! — риторически воскликнул я.

— А теперь Гитлер еще и пытается подражать Сталину, — продолжил Кагенек. — Он издал прямой приказ — по некоторым причинам я пока просто еще не упомянул о нем, — чтобы мы сжигали каждую русскую деревню перед тем, как оставить ее.

— А как же русские гражданские жители?

— О них ничего не сказано.

В моей памяти возникли русские женщины и девушки, энергично помогавшие нам управляться с ранеными в лазарете. Воображение услужливо напомнило мне, как они бережно массировали отмороженные ступни наших солдат, и тут же я представил их стоящими на снегу, в то время как мы сжигаем их дома.

— И что же ты теперь собираешься делать? — спросил я Кагенека.

— Не знаю пока, но приказ есть приказ. Видимо, придется вначале сгонять всех жителей деревни в несколько домов — для того, чтобы у них по крайней мере оставалась хоть какая-то крыша над головой, а затем уже поджигать все остальные дома. Одного я не сделаю точно — я никогда не оставлю женщин и детей без защиты от этого ужасного холода.

После полудня, уже ближе к вечеру, мы заняли Кознаково. За десять последних дней мы отступили с боями на пятьдесят километров, и русские ожесточенно преследовали и атаковали нас на каждом километре этого пути. В эту ночь в соприкосновение с врагом мы не вступали. А на следующий день, 26 декабря, нам было приказано занять Шитинково — большую деревню на так называемой «линии Старицы», в которой — в соответствии с приказом Гитлера — нам предстояло обороняться до последнего человека.

Шитинково было большой деревней примерно в сотню домов, выстроенных, как и практически в каждой русской деревне, по обе стороны от дороги. От одного конца деревни до другого было около полутора километров вдоль этой дороги, тянувшейся точно в направлении с востока на запад. На заднем дворе почти каждого дома, метрах в двадцати-тридцати от него, имелась баня. Русские должны были атаковать нас с севера, это представлялось несомненным — так что нам предстояло держать оборону по довольно протяженному фронту. К югу от Шитинково, примерно в двух с половиной километрах по дороге, отходившей под прямым углом от главной улицы деревни, находилось Терпилово, где был расположен госпиталь Шульца. Дальше, за Терпилово, простиралась Волга. Штаб полка оберста Беккера располагался в небольшой заброшенной деревушке недалеко от Терпилово. Оттуда Беккер руководил также действиями 1-го батальона, занимавшего еще одну небольшую деревушку по правому флангу.

Возглавлявшаяся маленьким Беккером разведывательная группа, высланная вперед, определила, что врага в Шитинково нет и что там находятся всего около сорока наших людей из 2-го батальона 37-го пехотного полка. Нашему чрезвычайно ослабленному батальону, численность которого составляла теперь уже менее четверти от первоначальной, был придан в усиление взвод из 13-й роты с двумя легкими артиллерийскими орудиями, а также взвод с противотанковыми ружьями из 14-й роты. Вместе с ними, а также вместе с теми сорока человеками из 37-го пехотного полка, имевшими в своем арсенале несколько крупнокалиберных пулеметов, наша общая численность составила теперь около трехсот человек. Все руководство подготовительными мероприятиями и собственно самой обороной было возложено на Кагенека.

Он располагал едва достаточным количеством людей для того, чтобы обеспечить эффективную оборону деревни вдоль всей полуторакилометровой линии. Дополнительное осложнение состояло в том, что со стороны предполагаемого удара русских имелось значительное количество естественных укрытий, позволявших врагу скрывать свои намерения до самой последней минуты. Главным из них являлась подступавшая к Шитинково с севера широкая и густая лесополоса, примыкавшая к тому же с восточной части деревни почти к самым нашим позициям.

Мы получили донесение о том, что русские, прорвавшись значительными силами у Васильевского, закрепились в Тащадово, Горках и Ушаково — то есть именно в тех трех деревнях, откуда удобнее всего было осуществить удар по Шитинково. Теперь уже ни у кого не оставалось никаких сомнений в том, что в самое ближайшее время всем нам предстоит отчаянное и жестокое сражение.