— Я вижу, ты так и не понял, что за народ эти талшамарцы, у них какие-то дикие понятия. Эта служанка вовсе не станет ее уламывать, она скорее сдохнет от голода вместе со своей госпожой, чтобы только досадить мне. Ненавижу!.. — в бессильной ярости потрясая кулаками, воскликнула она. — Ненавижу всех талшамарцев, всех до единого!

Эскобар проворно попятился.

— Может быть, прикончить ее рыцарей? Тогда она не сможет выдвигать вам условия.

Мелесант вскинула на него удивленные глаза.

— Превосходно! Ты нашел именно то, что нужно!

Эскобар недоуменно моргал, не понимая, что же такое он нашел. Впрочем, главное, что королева им осталась довольна, решил наконец он.

— Дурак! Нам надо только пригрозить, что мы расправимся с ее людьми — и она сразу станет как шелковая. — Глаза Мелесант сверкали от удовольствия. — Если понадобится, я своими руками выпущу кишки из ее драгоценного Хэмфри.

Мелесант распахнула дверь и стремительно вошла в комнату Джиллианы. В каждом ее движении сквозила неприкрытая злоба.

Джиллиана медленно встала, держась за кроватный столбик.

— Я давно вас ждала, Мелесант.

— Значит, вы догадываетесь, для чего я здесь. Джиллиана бесстрашно взглянула на нее.

— Освободите моих людей — тогда я согласна остаться на Фалькон-Бруине.

— Согласны вы или нет, мне неинтересно — вам придется тут остаться по моему желанию! — Мелесант толкнула Джиллиану в грудь, так что ей пришлось снова опуститься на кровать, и остановилась, глядя на нее сверху вниз. — Так вот, Ваше Величество королева Талшамара. Я слышала, вы как будто отказываетесь от еды? Если вы и впредь намерены вести себя подобным образом, вашим рыцарям придется расплатиться за ваше упрямство.

Джиллиана перебралась на другую сторону кровати и снова встала.

— Что вы хотите этим сказать?

— Все очень просто. Каждый раз, когда вы пожелаете оставить себя без пищи, кто-то из ваших рыцарей лишится одного пальца… И начну я, пожалуй, с вашего любезного палатина.

Джиллиана побледнела.

— Вы не посмеете совершить такое злодейство.

— Посмею, милочка. И даже спать буду совершенно спокойно. Я не люблю пустых угроз. Просите любые кушанья — ваша служанка будет их вам приносить. Но если у вас паче чаяния опять исчезнет аппетит — постарайтесь представить себе вопли лорда Болдриджа, когда ему будут отрубать пальцы. Трижды откажетесь от еды — ему отрубят три пальца.

Все поплыло у Джиллианы перед глазами, и она обессиленно опустилась на кровать.

— Я буду есть. Оставьте моих людей в покое. Мелесант торжествующе расхохоталась:

— Право, я восхищаюсь вами более, чем прежде! При всей вашей глупой гордости вы умеете признать свое поражение. Все чудесно устроилось.

Джиллиане очень хотелось лечь, но она не желала показывать матери Ранена, как она ослабела.

— Отступить ради спасения своих ближних не значит потерпеть поражение, — сухо произнесла она.

Довольная, Мелесант отвернулась. Королева Талшамара страдала, хотя и пыталась это скрыть, и ее страдания доставляли Мелесант особо утонченное удовольствие. Не говоря больше ни слова, она вышла и заперла за собой дверь.

Джиллиана уронила голову на руки, пытаясь собраться с мыслями.

Слезы, которые она долго сдерживала, хлынули из ее глаз. Она плакала, покуда силы не покинули ее окончательно.

Положение было отчаянное, надежды не было — ни для нее, ни для ее будущей дочери. Она оказалась во власти сумасшедшей!

Райен ехал в отцовский охотничий домик в надежде, что там на него снизойдут мир и покой, как не раз бывало прежде. Сегодня, однако, покой не шел к нему.

На земле его предков царили голод и беззаконие, его люди уже изнемогали от страданий. Им нужна была его помощь, его твердая рука, но как он мог им помочь, когда душа его пребывала в таком смятении? Его властолюбивую, но неспособную заботиться о благе страны мать надо было остановить, и никто, кроме него, не мог это сделать. Для решительного шага ему требовалась помощь рыцарей отца и всех жителей государства. Пойдут ли они за ним, согласятся ли поднять оружие против своей королевы? И, что еще важнее, сможет ли он сам пойти против родной матери?

По крутой каменистой тропе он забрался на береговой утес, с которого открывался великолепный вид на остров.

Слева, далеко от берега, трепетали на ветру паруса талшамарского корабля. Корабль увозил от него Джиллиану, увозил навсегда.

Что ж, тем лучше. Эта женщина с первого до последнего дня приносила ему одни только неприятности. Сама она, по-видимому, не нуждалась ни в ком и ни в чем, ибо умела вершить свою судьбу по собственному разумению. Всякий раз, когда жизнь бывала к ней неблагосклонна, она неизменно находила способ изменить обстоятельства в свою пользу.

Пока морской ветер холодил лицо Райена, мысли его снова обратились к Фалькон-Бруину и свалившимся на него бедам. Глядя с обрыва на охотничий домик, он вспоминал, как они с отцом мчались верхом на лошадях по зеленым холмам, преследуя оленя или кабана. Если бы не мать, эти счастливые дни могли бы повториться…

Размахнувшись, он бросил в море камешек и проводил его глазами. Камешек исчез в белой пене. Потом он сбежал по тропинке к морю и побрел по песчаной отмели, а волны, подбиравшиеся к самым его ногам, слизывали его следы.

Ветер швырял в него мелкие брызги, соленая влага пощипывала лицо, яснее становились мысли. Он понял, что сделала бы Джиллиана, нависни подобная опасность над ее родным Талшамаром. Она собрала бы в кулак все силы, чтобы одним мощным ударом разгромить врага. Что ж, он поступит так же. При воспоминании о Джиллиане губы его тронула мечтательная улыбка. Джиллиана… Она великолепна, и никакая другая женщина на свете, в прошлом или настоящем, не могла бы с нею сравниться.

Внезапно он застыл на месте, изумившись самому себе. Когда любовь к Джиллиане успела завладеть его сердцем целиком? Случилось ли это в тот первый день, когда она стояла перед Генрихом, бесстрашно бросая ему вызов, или в ту первую ночь, когда он впервые обнял ее и прижал к себе? Райен прищурился, и взгляд его стал как будто еще яснее. Как он мог отпустить ее, даже не сказав ей о своих чувствах? Она его жена и, черт побери, останется его женой — если только он переживет эту войну.

Решительно развернувшись, он взбежал обратно на утес и оттуда начал спускаться к охотничьему домику, ведя коня в поводу.

Ступив на поляну перед домиком, принц Райен остановился от неожиданности. Казалось, все его подданные — мужчины, женщины и дети — собрались здесь и молча стояли перед ним. Он медленно двинулся вперед, и люди, расступившись, кланялись ему, когда он проходил мимо.

— Зачем вы пришли сюда? — спросил Райен, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Вперед шагнул убеленный сединами рыцарь. Принц узнал его. Это был сэр Пьермонт. Сын его Байран был в Англии и погиб там. Лицо сэра Пьермонта состарилось и словно поблекло с годами, но в темных живых глазах сиял мятежный и упрямый дух.

— Я хорошо знал вашего сына, — сказал Райен. — Он был храбрым воином. Семья может гордиться им.

— Мы им гордимся, Ваше Высочество. А будь он жив, он, как и все мы, пришел бы сегодня сюда, чтобы предложить вам свой меч, свою рыцарскую верность и свою жизнь, — с достоинством произнес сэр Пьермонт.

Райен не ожидал, что преданных ему людей окажется так много. Рыцари и крестьяне, мужчины и женщины — с каждой минутой все больше народу стекалось на зеленую поляну. Они стояли плечом к плечу, готовые идти в огонь и в воду за тем, кого считали своим законным королем.

С минуту Райен молчал, тщательно взвешивая каждое слово, и наконец заговорил:

— Всякий, кто слышит меня, пусть знает, что внутренняя война есть худшая из войн, ибо в ней нам придется сражаться против своих же соотечественников — братьев, отцов, сыновей.

— Мы знаем это, — отвечал за всех сэр Пьермонт. — Но то, что нам приходится терпеть от проклятых кастильцев и наших братьев, принявших сторону врага, — стократ хуже.