Она услышала в трубке щелчок, означавший, что ее соединяют, и облизала пересохшие губы. Ну вот он, этот момент. Теперь только бы не провалить все с треском. В трубке послышался голос: низкий, очень красивый, звучный, поставленный даже лучше, чем у его брата.

— Это Шарлотта? Дочь Вирджинии? Как чудесно! Я очень много думал все эти годы о вас и о ней. Вы бы не согласились встретиться и пообедать вместе? Мне страшно хочется на вас посмотреть.

— Да, конечно, — ответила она. — С удовольствием. Больше всего на свете мне бы хотелось именно этого.

Вирджиния, 1960–1961

— Да, конечно, — ответила она. — С удовольствием. Больше всего на свете мне бы хотелось именно этого.

Стоило столько времени терпеть этот ужасный вечер, чтобы услышать от Вирджинии Кейтерхэм такие слова.

Чарльз не хотел идти на этот коктейль. В последнее время он страшно много занимался, очень устал, собирался уехать на выходные из города, и стоять два часа подряд, держа в руке бокал теплого джина с тоником и стараясь перекричать галдящую толпу, — нет, уж этого-то он хотел сейчас меньше всего!

Но коктейль устраивал его наставник, выразивший очень настойчивое пожелание, чтобы он там присутствовал, и Чарльз понимал, что у него нет абсолютно никакого выбора.

Поэтому в половине шестого вечера в туалете юридической фирмы Лайонела Крейга, в которой он работал, Чарльз переоделся в чистую, чуть менее поношенную рубашку, перезавязал галстук (и понял, что лучше бы он этого не делал, потому что с узлом, завязанным на новом месте, галстук стал выглядеть еще более грязным и заношенным, чем казался до этого), почистил ботинки, потерев ими по очереди о брючину другой ноги, причесал довольно непокорные темные волосы (в очередной раз подумав о том, где ему взять три шиллинга на стрижку, отвечающую вкусам Лайонела Крейга, — тот уже неоднократно намекал на это Чарльзу) и вышел на Чэнсери-лейн, а с нее на Стрэнд, где и стал тоскливо дожидаться одиннадцатого автобуса. Сам Лайонел Крейг уехал из конторы в своем «роллс-ройсе» полчаса тому назад; ему, разумеется, и в голову не пришло предложить подвезти своего нищенствующего молодого стажера.

Движение было ужасающее; только почти уже без четверти семь автобус наконец выбрался из пробок и с трудом свернул на Слоан-сквер. Чарльз соскочил, не дожидаясь, пока автобус остановится полностью, и лихорадочно устремился вперед по Слоан-стрит, взлетел галопом по ступенькам внушительного особняка и нажал кнопку звонка. Дверь дома Лайонела Крейга открыла горничная, одетая в черное платье; она впустила Чарльза, заметив ему, что прием уже почти заканчивается; и, на ходу приглаживая всклокоченные ветром волосы и стараясь ввести в какое-то подобие нормы запыхавшееся дыхание, он небрежно, как ни в чем не бывало вошел в гостиную. Неподалеку от двери стояла Барбара Крейг; это была очень крупная, производившая внушительное впечатление женщина с такой объемистой грудью (в тот вечер упакованной в красные кружева), что на нее можно было бы что-нибудь поставить, как на полку, с безукоризненно уложенными волнами седых, отливающих металлическим блеском волос и со строгим, но приятным лицом.

— А, мистер Сейнт-Маллин, — приветливо обратилась она. — Как жаль, что вы так поздно, все канапе уже съели. — Чарльз ей нравился, он был очень красив, с этой своей копной темных волос и синими глазами, и она сочувствовала ему, потому что он был так худ и столь очевидно беден.

— Простите, миссис Крейг, — проговорил он, — автобуса долго не было. — Он все еще не до конца отдышался.

— Да, они очень плохо ходят, я знаю. — Она сочувственно потрепала его по руке. — Мой тоже очень часто опаздывает. Так, давайте мы возьмем вам что-нибудь выпить. Джервис, принесите-ка сюда поднос, пожалуйста. Ну, что бы вы хотели? Здесь все как обычно. Я бы посоветовала вот этот коктейль, «шипучий», он очень приятный, а кроме того, в нем как-то по-особому полно ощущаешь прелесть шампанского.

Чарльз истолковал ее слова в том смысле, что ей бы понравилось, если бы он выбрал именно этот коктейль; он его и взял, и восторженная реакция хозяйки подтвердила правильность его предположения.

— А теперь пойдемте, я вас кое с кем познакомлю.

Секунд через шестьдесят или около того, однако, Чарльз потихоньку улизнул от нее и направился к столу, на котором еще оставалось некоторое количество канапе, почему-то не получивших признания гостей. Чарльз заглатывал уже третий мини-бутерброд с ветчиной, думая одновременно о том, удастся ли ему съесть целую вазу фаршированных маслин и остаться при этом незамеченным, и тут он услышал, как слегка насмешливый голос у него за спиной произнес:

— Похоже, вы крепко изголодались. А что, там, откуда вы приехали, обедать не принято?

— Принято, — ответил Чарльз, оборачиваясь с несколько смущенным видом и пытаясь проглотить те шесть маслин, которые уже успел сунуть в рот, — но это было шесть часов назад и… — И тут он поперхнулся. Но еще прежде, чем это произошло, и прежде, чем он, закашлявшись, принялся ловить ртом воздух, сплевывая в то же время в носовой платок и стараясь не оплевать всю комнату той смесью маслин и ветчины, что была у него во рту, — еще до всего этого он успел осознать, что голос принадлежал высокой красавице с шелковистой кожей, копной темных, слегка тронутых рыжиной волос и с очень необычными глазами: золотистыми, но словно испещренными маленькими карими пятнышками. На ней было простое белое платье, оттенявшее ее красоту так, что она казалась полным совершенством, шею украшал изящный стоячий воротничок из жемчуга с бриллиантами. После этого Чарльз потерял способность что-либо воспринимать; сквозь какую-то туманную пелену он ощущал, как кто-то стучал ему по спине, и решил, что это была обладательница насмешливого голоса; потом дыхание у него восстановилось, легкие снова наполнились воздухом, мир обрел привычные очертания, и обладательница голоса тоже выплыла из дымки, она протягивала ему стакан воды и казалась одновременно и всерьез обеспокоенной, и потешающейся над происходящим.

— Попробуйте-ка вот это. Держите. Как вы, в порядке?

— Да, спасибо. Все в порядке. Спасибо вам за помощь.

— Не за что. По-моему, это я виновата.

— Ничего подобного. Поделом мне, нельзя быть такой жадиной.

— Но вы действительно выглядите порядком изголодавшимся.

— Вовсе нет, — возразил Чарльз. — Это у меня просто такой способ завоевывать к себе симпатии на коктейлях. Чарльз Сейнт-Маллин. — Он протянул ей руку.

— Вирджиния Кейтерхэм, — протянула она свою. Она была американкой, ее выдавал акцент мягкий, но вполне явственный.

— По-моему, вы не местная?

— Нет, я из Нью-Йорка.

— А ваш муж тоже оттуда?

— Нет, он самый настоящий англичанин, как раз из этих самых краев. Его зовут Александр Кейтерхэм.

— Случайно, не граф Кейтерхэм? Владелец имения Хартест?

— Тот самый. Вы очень хорошо информированы.

— Видите ли, я работаю, если это можно назвать работой, у хозяина сегодняшнего приема. Ваш супруг как-то прибегал к его услугам.

— Правда? Как интересно!

— Боюсь, ничего интересного. Все это было связано с одним земельным законом и чересчур жадным соседом. Я хочу сказать, жадным на землю.

— А, да, я помню, Александр мне что-то рассказывал. Одному из наших соседей не нравилось, что мы охотимся на его земле. Да, по-моему, именно так. Но все это было еще до того, как я стала хранительницей имения в Хартесте. Александр — и Лайонел — тогда выиграли, разумеется. Бедняга куда-то уехал. — Тон у нее был насмешливый, и Чарльз улыбнулся ей.

— Тогда, естественно, выиграли. А вам нравится быть хранительницей Хартеста?

— Конечно, нравится. — Говорила она быстро, улыбаясь при этом ослепительной улыбкой. — Это такой великолепный дом. Да и все имение тоже. Изумительное место, жить там одно удовольствие.

— А до замужества вы там бывали?

— Нет. Я выросла в Нью-Йорке. И никогда, ни разу не была в Англии.