— Давно пора, — вставила Бетси, и ее реплика, вызвав новый взрыв хохота, разрядила сгустившееся было напряжение.

— Верно. И без тебя, дорогая, я бы никогда не пришел к таким радикальным переменам в своих взглядах. Но мои взгляды изменились, и с этим связаны и некоторые практические соображения. Я хочу, чтобы банк оказался в состоянии воспринять этот щедрый подарок, который преподносит нам судьба. Я хочу, чтобы он был чуток ко всем происходящим в жизни переменам. А потому я хочу, чтобы в банке на высоких постах работали женщины. И вношу изменения в устав банка.

Под тентом стояла такая тишина, что, казалось, ее можно было потрогать руками; никто даже не шелохнулся.

— В соответствии с имеющимся у меня правом, в пределах той доли акций, которой я распоряжаюсь, я делаю одно изменение в уставе. — Он выдержал паузу, нашел глазами ту, кого искал, и остановил на ней добрый, ласковый взгляд. — Я вношу условие, что моя старшая внучка, Шарлотта, наследует банк вместе со своим двоюродным братом, Фредди, в равных долях. Я прошу всех встать и выпить за Шарлотту. И за то новое будущее, которое она олицетворяет.

Все снова поднялись, но несколько неуклюже, неловко, испытывая какое-то замешательство и неудобство; послышались возгласы «За Шарлотту!», но звучали они как-то странно: без всякого воодушевления, вяло, почти равнодушно.

Малыш посмотрел на Фредди — тот сидел совершенно белый, неподвижно глядя перед собой ничего не видящим взором, — а потом перевел взгляд на Шарлотту — раскрасневшаяся, ошеломленная, растерянно улыбавшаяся, но полностью сохранившая свое обаяние, она принимала поздравления, и было очевидно, что чувства переполняют ее, — и ощутил такой приступ ненависти к ней, что в тот момент вполне мог бы ее убить.

Шарлотта, 1978–1980

Впоследствии Шарлотта не раз повторяла, что именно в тот самый момент она и повзрослела — сразу же, решительно и бесповоротно. Прямо на глазах у всех она резко изменилась, превратившись из миловидной и обаятельной девочки в молодую женщину, на которой уже лежала печать успеха, невероятного богатства и — потенциально — значительного влияния. Именно последнее больше всего и возбуждало, приятно волновало, но и пугало ее. Она сидела там, вместе со всеми, опустив взгляд на сложенные на коленях руки — само воплощение скромности, — и чувствовала, как при одной только мысли о том, какой подарок она только что получила, в ней поднимается волна почти физического возбуждения и восторга. А потом это ощущение вдруг прошло, и она сразу же вспомнила о Фредди и подумала о том, что должен был чувствовать он. Впоследствии Шарлотта этим всегда гордилась: значит, она все-таки лучше, чем сама о себе думала. Похоже, время остановилось: никто за столом не пошевелился, не произнес ни слова. Шарлотта посмотрела на сидевшего рядом с ней Фредди: он был бледен, яростно глядел прямо перед собой, то сжимая, то разжимая кулаки; ей стало нехорошо, но она не знала, что надо делать или говорить; и тут она увидела, что к ним подходит Малыш; его мягкий и озабоченный взгляд был устремлен на Фредди, он подошел, положил руку на плечо сыну, что-то сказал ему на ухо; Шарлотта вскочила и проговорила: «Садитесь на мое место, дядя Малыш»; он очень приветливо улыбнулся ей и ответил: «Спасибо, Шарлотта. Поздравляю тебя», и она даже подумала, какой он благородный и щедрый человек, раз не испытывает к ней никакой ненависти и ему не хочется удавить ее или хотя бы двинуть ей под столом ногой (в тот же самый момент ей пришла в голову удивившая ее непрошеная мысль, что если он и вправду такой хороший, то, значит, им легко манипулировать, а это может оказаться очень плохо и для него самого, и для того положения, в котором он отныне пребывал); она стала спускаться с возвышения в зал, и ее обступила толпа улыбающихся людей, каждый из которых считал для себя удовольствием и обязанностью поздравить ее.

— Шарлотта, — услышала вдруг она чей-то голос, — извините… леди Шарлотта! Могу я пригласить вас на первый танец?

Шарлотта подняла глаза и увидела прямо перед собой весьма привлекательного молодого человека. Он был высок ростом, очень плотного телосложения, с темными, слегка вьющимися волосами и карими глазами, с потрясающе ровными, идеальной формы зубами, которые отличают очень многих богатых американцев; от него исходили волны несомненной и очень сильной сексуальности.

— В последний раз мы виделись, когда вам было двенадцать лет, — сказал он, протягивая руку. — Меня зовут Габриэл Хоффман. Или просто Гейб. Мой отец один из партнеров в «Прэгерсе». Похоже, со временем нам предстоит работать вместе.

— Вот как? — холодно произнесла Шарлотта. Почему-то, несмотря на всю его внешнюю привлекательность и сексуальность, он ей не понравился. — А вы сами уже начали там работать?

— Не совсем, — ответил Гейб. — Но начну. Я буду партнером, как и отец. Так что, как я и сказал, будем работать вместе.

— Я и не знала, что партнерство передается по наследству, — все так же холодно проговорила Шарлотта. — Так что не исключено, что и не будем. Извините, мне нужно кое о чем поговорить с Фредди.

Она прошла мимо Гейба и направилась к Фредди, который стоял в одной из дверей с таким видом, словно наступил конец света, и пристально смотрел на нее через бокал с шампанским. Она обратила внимание — и удивилась, что никогда не замечала этого раньше, — на его глаза: они были точно такие же бесцветные и холодные, как у его матери, и в тот момент в них читалась только откровенная, жуткая неприязнь.

— Пойдем, Фред Пятый, — сказала она, забирая у него бокал и ставя его на ближайший стол. — Потанцуй со мной. И давай будем друзьями. Ведь нам все-таки придется заниматься всеми делами вместе.

Несколько мгновений Фредди просто смотрел на нее, ничего не говоря; потом процедил:

— Извини, Шарлотта, я не люблю танцевать. И по-моему, наивно воображать, будто мы сможем быть друзьями. Деловыми партнерами — да, возможно, но друзьями — нет.

Он повернулся и вышел.

Шарлотта молча смотрела ему вслед. Она вдруг почувствовала себя совершенно одинокой, ощутила озноб, ее охватила паника, в груди возник какой-то холодный, почти материальный комок. Она поняла в тот момент, с полной силой и отчетливостью, всю меру ненависти Фредди к себе; поняла, как была глупа и наивна, рассчитывая, что сумеет разговорить его, расположить к себе, сможет внушить ему, что она вовсе не та жуткая, смертельная угроза, какой он привык ее считать, и совсем не покушается на то, что принадлежит ему от рождения, что он с самого раннего детства привык считать своим и только своим. Шарлотту нелегко было испугать, но сейчас она испугалась; она поняла, что вместе с банком получила в придачу и войну, от которой ее ничто не может спасти, войну, которую ей предстоит вести долгие-долгие годы; но потом, вслед за первоначальным испугом, быстро пришла знакомая волна той безрассудной храбрости, с которой Шарлотта всегда встречала опасность; девушка улыбнулась вслед удалявшейся спине, обернулась к залу и поискала глазами Гейба Хоффмана. Но на прежнем месте его не было; Шарлотта увидела, что он уже танцует с какой-то очень симпатичной девушкой намного ниже его ростом и оба они смеются; Гейб оглянулся, заметил, что Шарлотта наблюдает за ними, и взгляд его сразу же стал холодным и недружелюбным. Шарлотта ответила ему тем же и вдруг до боли ясно поняла, что успела совершить серьезную тактическую ошибку. Гейб был ей нужен; ей вообще нужны были любые союзники, которых удалось бы заполучить. Она проиграла уже даже не одну, а две первые стычки в войне, которая со всей очевидностью обещала быть очень долгой. Впрочем, все равно невозможно выигрывать подобные стычки при помощи глупого флирта и любовных игр.

Шарлотта открыла для себя силу своей собственной сексуальности еще прошлым летом; и, совершив это открытие, в дальнейшем с удовольствием пользовалась этой силой. В то лето она неделю гостила у своей подруги Джоанны Лейвенхэм в доме ее родителей неподалеку от Сэлкомба, в Девоне. Там же был и брат Джоанны, Тоби, который не только пришел от Шарлотты в восторг, но и попытался пробудить в ней интерес к себе.