Тоби было девятнадцать лет, он учился в Оксфорде, уже успел соблазнить там половину своих однокурсниц и был уверен, что ему не составит труда добиться того же и от умненькой и сексуальной леди Шарлотты Уэллес. Как-то после обеда он подстроил так, что они остались вдвоем, предложил ей покататься на лодке, потом причалил лодку к берегу в укромном уголке, под тем предлогом, что здесь можно искупаться, а когда они поплавали и устроились на берегу, начал неторопливо и уверенно целовать Шарлотту; ей это и польстило, и понравилось, она чувствовала некоторое смущение, но одновременно и подступавшее сильное желание.

После примерно получаса таких поцелуев его рука забралась под верхнюю часть ее бикини; раз или два она довольно вяло оттолкнула эту руку, но потом закрыла глаза и отдалась нарастающему чувству наслаждения; рука его двигалась все более настойчиво и уверенно и вскоре очутилась уже под нижней частью ее бикини и принялась поглаживать то место, которое было скрыто под волосами. Это оказалось еще приятнее; но в тот самый момент, когда она уже почти утонула в этом наслаждении, равно как и в удовольствии от осознания того, что ее счел столь явно желанной сам великолепный Тоби Лейвенхэм, он вдруг оторвался от нее и принялся стаскивать с себя трусы.

— Нет, — твердо сказала Шарлотта, садясь и поправляя на себе бикини. — Нет, Тоби. Извини.

— Дорогая, я ничего тебе не сделаю, — ответил Тоби, — честное слово. Я просто хочу лучше тебя чувствовать, только и всего.

Шарлотта снова опустилась на песок и задумчиво посмотрела на него. Он был очень высокого роста и хорошо сложен, с копной небрежно взлохмаченных каштановых волос, с серыми, чрезвычайно сексуальными глазами. Тело у него было стройное, но не тощее, густо поросшее темными волосами, а тот предмет, который до сих пор был скрыт под спортивными трусами, оказался обескураживающе большим и довольно страшным на вид. Шарлотта попыталась представить себе, как она сумеет его принять, но представить это было нелегко. «И не надо, — подумала она, — я ведь все равно не собираюсь этого делать».

— Откровенно говоря, — Шарлотта улыбнулась предельно холодно, — я тебе совсем не верю. Надевай трусы, Тоби, мне кажется, что мы зашли слишком далеко.

Тоби минуту-другую смотрел на нее, потом, насмешливо усмехаясь, произнес:

— Ну и ладно. Школьниц я не трахаю. Вставай, пошли домой.

Всю оставшуюся часть недели он с ней не разговаривал, разве только за столом, если надо было попросить что-нибудь передать; но в самый последний день их всех позвали на вечеринку; Шарлотта там сильно напилась и пригласила Тоби потанцевать, а потом он вывел ее на улицу подышать воздухом; здесь он принялся целовать ее, и занимался этим так долго и с таким знанием дела, что она уже перестала соображать, где она и что делает, ей только хотелось его, хотелось изо всех сил; казалось, она уже не контролирует собственное тело, оно ей не принадлежит, в нем где-то глубоко-глубоко возникло ощущение странной пустоты, дрожащего, почти болезненного жара; Шарлотта чувствовала, как все ее тело само рвется к Тоби.

— Ты потрясающе сексуальная девчонка, — пробормотал он наконец, отрываясь от нее и тяжело дыша, — так бы тебя и заделал, прямо здесь.

— Ну так в чем же дело, — тоже с трудом произнося слова, ответила Шарлотта, — почему не попробуешь?

— А тебе хочется? — ухмыльнулся Тоби.

— По-моему, да. Да, да, хочется.

Он взял ее за руку и повел к стоявшей в конце лужайки беседке; Шарлотта испытывала смешанные чувства — одновременно и страх, и огромное возбуждение — и сама не могла поверить, что все это может происходить именно с ней. Она начала уже с беспокойством думать о том, не поздно ли еще что-нибудь сделать и что именно, чтобы предохраниться, но тут сверху, из широкого французского окна, послышался голос миссис Лейвенхэм:

— Тоби! Шарлотта! Вы там? Пора домой.

— Черт! Вот черт! — выругался Тоби. — А точнее, ни черта не выйдет. Извини, Шарлотта. Как-нибудь в другой раз.

С того самого времени ее тело стало жить совершенно новой, своей собственной жизнью, доставлявшей Шарлотте немало беспокойства: оно не находило себе покоя, отличалось любопытством и сгорало от желания. После этого случая Шарлотта часто и много думала о сексе: что это такое, что при этом чувствуешь, каким может быть диапазон получаемых от секса удовольствий; она была заворожена и заинтригована сексом, страстно его хотела; однако больше всего остального ей нравилось доводить мальчишек до такого состояния, когда они хотели ее. Она еще оставалась девственницей; но ей не терпелось расстаться со своей девственностью.

И вот теперь, всего лишь за один вечер, за какой-то час, да практически за одно мгновение, она вдруг обнаружила, что должна стать взрослой. И на этом фоне проблема того, когда и с кем она ляжет в постель и произойдет ли это вообще, потеряла свое значение, стала выглядеть мелкой, даже ничтожной.

После всего происшедшего было очень трудно снова вернуться в школу, подчиняться ее распорядку и правилам, опять надеть школьную форму и превратиться в ребенка. У нее резко изменилось мироощущение, по-иному стала она теперь смотреть и на саму себя. Отныне все, что она делала, было подчинено той огромной цели, которая целиком и полностью захватила ее. Почти ни о чем другом Шарлотта просто не могла думать. Она притворялась: делала вид, что рада, но не больше, чем рада; что напугана теми последствиями, которые неизбежно вытекают из ее нового положения и предстоящего ей наследования — например, тем, что придется оставить родных и переехать жить в Америку, — и что вся ее жизнь уже фактически расписана наперед; но на самом деле она не испытывала никаких подобных ощущений и переживаний, а была во власти отчаянного возбуждения и лихорадочного нетерпения. Шарлотта также обнаружила, что у нее появилась какая-то странная уверенность в себе. Даже мысли о том, что Фредди настроен к ней враждебно, не волновали ее всерьез. Она была уверена, что сумеет справиться и с этой его враждебностью, и с предстоявшей ей работой, и со всем тем новым миром, в который теперь окуналась; свою будущую роль, в привычных и знакомых ей понятиях, она воображала как что-то вроде заместителя старосты класса; она не имела ни малейшего представления о том, с чем ей придется столкнуться на самом деле, но ни секунды не сомневалась, что сумеет добиться успеха.

Два заключительных года в школе, которые давали право сдавать экзамены высшего уровня — «А», открывавшего дорогу в любой университет, — Шарлотта проучилась с огромным удовольствием. Учеба давалась ей легко, а углубленные знания по некоторым предметам доставляли истинное наслаждение. Она читала намного больше всех своих сверстниц, и при этом круг вопросов, интересовавших ее, был гораздо шире; и тем не менее, когда пришло время экзаменов, она страшно переживала, была в постоянном напряжении, вся вымоталась, в любой момент из глаз у нее готовы были политься слезы, она даже не могла нормально спать по ночам. Никто не мог понять, в чем дело, все ей говорили, что она обязательно сдаст хорошо, она такая умная, а если и не сдаст, тоже ничего страшного не будет. Но подобные утешения только делали Шарлотту еще более раздражительной. Взгляды всего мира — или, по крайней мере, той части мира, которая лично для нее была наиболее значима, — будут следить за тем, какие результаты покажет она на экзаменах; и просто из уважения к самой себе она должна была продемонстрировать всем, что способна сдать эти экзамены не хорошо, а блестяще; что величайший подарок судьбы достался ей не просто так и не потому, что она была любимой внучкой баловавшего ее дедушки, но потому, что она заслужила этот подарок и может доказать это каждым своим прожитым днем.

Накануне того дня, когда должны были прийти результаты экзаменов, Шарлотта почти не сомкнула глаз: она пролежала всю ночь, молча и неподвижно глядя в темноту, потея и трясясь от страха; ее даже дважды стошнило. К рассвету она наконец заснула и очнулась — как ей показалось, буквально в следующий же момент — оттого, что до нее донесся возбужденный голос Макса: