— Хорошо, заткнусь. Начинай.

— Ты… тебе будет неприятно это слышать.

— Ничего.

— А потом, это всего лишь сплетня. Глупая уилтширская сплетня.

— Прекрасно. Обожаю сплетни. Начинай, пожалуйста.

— Будь по-твоему, Шарлотта. Я только поражен, что ты до сих пор ничего об этом не слышала.

— Ничего о чем?

— Вот об этом. Об этой сплетне.

— Так вот случилось, не слышала. Ты будешь самым первым, кто мне расскажет. Главным Сплетником. Начинай, Тоби.

— Н-ну… ладно. Только не говори потом, будто это я сам все выдумал.

— Ну что ты, мне бы и в голову не пришло.

Наступила долгая пауза. Тоби с отчаянием во взгляде смотрел в окно. Шарлотта сделала движение, чтобы открыть дверцу. Он схватил ее за руку и так и держал, удивительно нежно.

— Мне страшно не хочется говорить об этом, — произнес он, — не хочется причинять тебе боль. Ты мне всегда очень нравилась. Может быть, сегодня вечером я не сумел этого показать, но это действительно так. Ну а сплетня, Шарлотта… суть ее в том, что ты и твоя сестра на самом-то деле дочери не вашего отца. И что у твоей матери было много связей на стороне.

Повисла долгая тишина. Очень долгая. Шарлотта сидела, не шевелясь, с неподвижным лицом, и молча, неотрывно смотрела на него, не отдергивая свою руку. Потом спросила:

— Когда ты об этом услышал?

— Ну, — ответил он, — я это слышал несколько раз. Честное слово. Но никому об этом не рассказывал. Даже говорил, что я всему этому не верю.

— От кого ты это слышал?

— Ну… от пары девчонок. Девчонки всегда сплетничают, ты же знаешь.

— Нет, не знаю.

— Но они действительно сплетничают. А один раз я слышал, как об этом говорили моя мать и ее подруга на теннисном корте. Георгина там с кем-то играла, а тебя не было. И моя мать сказала что-то насчет того, какие вы разные, а ее подруга ответила, что недаром говорят, что вы обе не… ну, что вы — дети не лорда Кейтерхэма… Шарлотта, не смотри на меня так, ты и Георгина и вправду поразительно не похожи друг на друга. Уж это-то верно. И ни одна из вас ничуточки не напоминает Макса. А вот он похож на вашего отца.

— Да, он действительно похож, — как-то рассеянно сказала Шарлотта. — Это верно. — Голос ее звучал странно, она говорила словно бы в состоянии шока. — Но видишь ли, Тоби, какое дело, я страшно похожа на бабушку Прэгер. Это все говорят. А Георгина, она… в ней от каждого что-то есть. Бабушка Кейтерхэм тоже очень высокая. И у Георгины мамины глаза. У нас у обеих глаза от мамы. Дедушка Прэгер говорит, что это глаза львицы. Так что все эти разговоры — сплошная чушь. Просто обычные сплетни. Спокойной ночи, Тоби. Спасибо тебе за ужин.

Она вылезла из машины, очень медленно поднялась по ступенькам ведущей к дому лестницы, повернула за угол, где с южной стороны дома была небольшая дверь, которой часто пользовались члены семьи, и вошла, так ни разу и не оглянувшись назад.

Шарлотта прошла вниз, на кухню, и постояла там некоторое время, оглядываясь по сторонам. У нее было такое ощущение, будто она попала сюда впервые в жизни, никогда раньше не видела того, что ее сейчас окружало; она даже вообще не могла понять, где находится.

Потом она подошла к шкафу с посудой, достала кружку и согрела себе немного молока. Усевшись за стол, она уставилась перед собой и принялась обдумывать услышанное, пытаясь и осмыслить суть того, что узнала, и разобраться в собственных чувствах.

Разумеется, она сейчас в замешательстве, но этого и следовало ожидать. И паникует. Однако, поразмыслив, Шарлотта поняла: замешательство это вызвано не столько услышанным ею, сколько собственной спокойной, безропотной готовностью допустить, что в этом услышанном может быть изрядная доля здравого смысла. Во всяком случае, по сравнению с их прежней версией о том, что они приемные, такой вариант представлялся куда более возможным.

Вся ее душа восставала и против такой возможности, и против внутреннего примирения с ней. Но тем не менее она признавала эту возможность, хотя сама не могла бы объяснить почему. Большинство людей, столкнувшись с тем, с чем пришлось столкнуться ей, испытали бы гнев, возмущение, стали бы все отрицать. Почему же она ничего подобного не чувствует и не делает? Ее родители всегда производили впечатление вполне счастливой пары. Конечно, мама часто отсутствовала, но когда она возвращалась из своих поездок, отец всегда был страшно рад ее видеть, он веселел уже накануне ее возвращения, ходил по дому, что-то напевая. Они никогда не ссорились, ну почти никогда. Отец ни разу в жизни не сказал ничего хоть в малейшей степени дурного о Вирджинии; напротив, он всегда изо всех сил оправдывал ее отлучки, объяснял детям, почему для нее так важно не бросать работу, вести свою собственную жизнь. И быть уверенной в том, что дети знают, как она их любит. И мама тоже никогда не говорила об Александре ничего плохого. Она и спорила-то с ним чрезвычайно редко. Конечно, она держалась немножко холодновато и как бы отстраненно, но уж такой она человек. Тут она была не похожа на Александра, который открыто выказывал свою любовь, демонстрировал свои чувства. Но было совершенно очевидно, что и она его тоже любит.

Они часто отправлялись на длинные пешие прогулки вокруг имения; при этом обычно шли, держась за руки, и бесконечно, безостановочно о чем-то говорили друг с другом. Прогулки эти пользовались даже определенной славой и известностью. Макс особенно любил присоединяться к ним, и его часто брали, но иногда и отказывали, с улыбкой объясняя, что хотели бы побыть вдвоем.

Да, конечно, у мамы были свои проблемы. Она пила, и время от времени такие запои повторялись; но это в прошлом, и она сумела это преодолеть, причем с огромной помощью и поддержкой со стороны отца. Если жена настолько неверна своему мужу, что двое из ее детей не от него — да пусть даже не двое, а хотя бы один, — муж ведь не станет с ней возиться, когда она целыми днями ходит пьяная, когда ее задерживает полиция, когда ее помещают в клинику; несомненно, все это могло бы стать вполне уважительной причиной для развода.

А потом, Шарлотта еще очень хорошо помнила, в какую ужасную депрессию впала мать после смерти первого мальчика, как она упала и потеряла сознание на его могиле, как ее потом отправляли в Америку; и она помнила, как терпелив был тогда отец, как спокойно и ласково звучал его голос, как он никогда не выходил из себя, не раздражался, — а ведь мама плакала тогда и за столом, и в машине, и по всему дому. Разве мог бы он так вести себя, если бы существовали какие-то, хоть самые малые сомнения в отношении того, кто был действительным отцом ребенка!

А потом, был же ведь Макс. Уж если какой ребенок и похож на своего отца, так это именно Макс. Блондин с голубыми глазами, высокий, стройный. Макс, несомненно, его ребенок. Так что даже если ее отцом и отцом Георгины был кто-то другой, то с тех пор их брак улучшился настолько, что стало возможным появление Макса. Стало возможным начать все сначала. А разве было бы это возможно, если бы жена продолжала демонстрировать такую вопиющую и откровенную неверность?!

Кроме того, было и еще кое-что. Александр относился и к ней, и к Георгине с любовью, с огромной любовью. Если у него и ходил кто-то в любимчиках, так это был не Макс, а Георгина. Разве мог бы он так держать себя, если бы знал, что они — не его дети? Или хотя бы только подозревал это?

Конечно, было и кое-что другое. Она как-то сразу об этом не подумала. Она исходила из того, что если все это правда, то Александр должен был бы обязательно об этом знать. Но возможно, он ничего не знает? Хотя, с другой стороны, он же не дурак. Если жена часто уезжает, если у нее одна беременность за другой и если дети даже отдаленно не похожи ни на мужа, ни на других членов семьи и родственников, то надо быть полным кретином, чтобы ничего не заподозрить.

А потом, господи, подумала Шарлотта, ведь мама — современная, образованная светская женщина; если бы у нее и в самом деле были романы налево и направо, то она бы не забеременела. Она была бы страшно осторожна, да и сейчас не XIX век. В наше время заблудшие жены не приносят домой незаконных детей… Незаконных? «Так что, может быть, я — незаконнорожденный ребенок? — подумала она. — Я?!»