Мы двигаемся до широкой улицы, абсолютно свободной: нет никаких фонарных столбов или опрокинутых автобусов. Абель сбавляет шаг, Джо и я медленно следуем за ним.

— Абель — отец ребенка? — спрашиваю я, когда он оказывается вне зоны слышимости.

— Абель? Нет, — она набирает воздух в легкие. — Отец в Секвойе. Он — порядочная свинья.

— Как и большинство отцов, — говорю я.

Джо внезапно останавливается и хватает меня за руку.

— Это не шутка. Если ты спутаешь планы Макса, он убьет тебя.

Она отпускает меня и идет быстрее, чтобы догнать Абеля. Я смотрю им вслед и немного завидую им.

Мне не хватает Беа

Улица — единая слякоть, украшенная блоками цемента. Осколки стекла и деформированный металлический столб. Я бы сфотографировал эти детали, но сейчас не время для художественных дум.

Едва Джад исчез, я позволил себе насладиться уединенностью. Я еще никогда не был один. Никогда мне не было так хорошо.

И было прекрасно: чувствовать свободу и небо. В Куполе сложно найти уединение от кого-либо, не далее чем на расстояние руки.

Но теперь я уже злоупотребляю этим чувством, хотя я всего один день нахожусь в одиночестве. На самом деле Пустошь не такое уж и мирное место, скорее кладбище.

Нет ничего, кроме человеческих костей, и всюду признаки упадка: разрушающиеся матрасы, помятые чайники, высохшие руки и сморщенные пни.

Смешно пытаться прятаться здесь. Как я смогу дышать здесь, если мой баллон опустеет? Как я должен питаться? С кем говорить? Через несколько месяцев я либо сошел бы с ума, либо бы умер.

Поэтому я ищу Квинна, так как он - мой единственный шанс выжить. Пусть и как второй.

Это будет гораздо лучше, чем смерть.

Это должно быть лучше, чем смерть.

Или все же нет?

Медсестра, к которой меня послали, выглядит так, будто ее искусственно вытянули, сделав высокой и сухой. Даже ее нос необычно посажен.

Она протягивает мне бокал и три таблетки: белая овальная и две крохотные красные пилюли.

— Глотай, — приказывает она.

— Что это?

— Это настоятельно предписано.

Я пью воду и делаю вид, что выпиваю таблетки, пока тайком сразу убираю их под язык, а затем сразу выплевываю в руку, когда сестра поворачивается. И сую в карман брюк.

— Вот сюда, — говорит она. Я забираюсь на стол и ложусь. Она завязывает резиновую тесьму вокруг руки и подает мне маленький мяч. — Сжимай, — приказывает она.

Она несколько раз хлопает по вене, а затем, прежде чем я успеваю среагировать, втыкает в меня иглу. Я вскакиваю и подавляю крик протеста.

— Перестань дергаться, — зло ругается она, после чего она расслабляет шнур и наполняет ампулу кровью.

Когда она, наконец, наполняет пять полных ампул, она разворачивается. Резиновые подошвы издают отвратительный звук от трения по полу, когда она убирает мою кров в колбах в холодильник. Затем открывает шкаф и достает бутылочку с прозрачной жидкостью.

— А теперь усилитель, — она встряхивает бутылочку, втыкает иглу в крышку и наполняет шприц, затем несколько раз ударяет по нему пальцем.

Она осматривает прозрачную каплю, которая стекает с конца иглы. Это должно быть шприц с эритропоэтином, который повысит количество красных кровяных телец и снизит наше потребление кислорода.

Точная противоположность обязательным прививкам, которые нам делали в Куполе, но для меня у них нет различий. Я не хочу прививаться. Не здесь. И нигде в другом месте тоже.

Я думаю просто отказаться, что не ускользает от внимания медсестры, о чем говорит ее пристальный взгляд поверх очков.

— Какие-то проблемы? — она протирает мою руку спиртом, я закрываю глаза, и она втыкает иглу.

Надеюсь это все, думаю я, опираясь на локти. Но не тут-то было. Улыбаясь, медсестра бросает мне колючее одеяло.

— Сними все ниже пояса и положи это под бедра. Я скоро вернусь, - она закрывает за собой дверь и исчезает.

Я смотрю на одеяло, затем на набор необычных инструментов на столе, встаю и брожу по небольшой лаборатории.

Мысль о том, что кто-то посторонний будет ощупывать нижнюю часть живота, была во всех отношениях унизительной. И дело не только в том, что я боялась того, что медсестра будет на меня глазеть и запихивать в меня какие- то предметы или что-нибудь выскабливать. Мои волосы пахнут так, как будто кого-то на них стошнило. Мои ноги тоже пахли, когда я вчера сняла сапоги. Не хочу даже думать о том, как пахнут остальные части тела.

Я не плакса, но впервые за долгое время я чувствую, что мне щиплет глаза. Я тру их, но это не помогает. Тогда я даю сама себе пощечину. Именно это мне и нужно было.

— Приди в себя, Алина, — говорю я себе.

Я бросаю сапоги в угол комнаты и внимательно смотрю на мои растянутые и влажные носки, которые я не буду снимать. Я вылезаю из штанов и трусов и швыряю их к сапогам.

Дверь открывается. Я запрыгиваю на стол и натягиваю одеяло на ноги.

Медсестра хватает маску с рабочей поверхности и натягивает ее на рот и нос. Это не кислородная маска, а просто защита от возбудителей болезни. В моих и, прежде всего, в ее интересах.

Она садится на табуретку и поправляет установленные на столе пластины.

— Просунь туда ноги и ляг на спину.

— Зачем это? — спрашиваю я. — Анализ крови выдаст вам все, что вы нужно знать. Я переносчик болезни, если вы это имеете в виду. Вы знаете, я из Купола. Там постоянно проводят профилактические обследования. Я чистая.

Медсестра гримасничает.

— Чистой я бы тебя сейчас не назвала. Ложись уже.

Я продолжаю сидеть.

— Зачем это?

Она неодобрительно щелкает языком.

— Может, мне позвать Ваню, чтобы она тебе по буквам продиктовала? Или лучше Макса?

Я трясу головой. Чего доброго они еще захотят присутствовать при осмотре. Нет уж, спасибо.

Я ложусь.

— Подвинь попу вниз до самого края, — говорит медсестра. Она поднимает одеяло и раздвигает мои колени. — Сейчас будет немного давить, — говорит она. Но это — не давление, это — боль, как будто меня разрезали.

Я цепляюсь за край стола и гужу я под нос. "Все в порядке", — успокаиваю я себя. "Это же не убьет тебя".

Через мгновение она снова натягивает одеяло на ноги и освобождает меня от накладок.

— Ты можешь встать.

На шатких ногах я оборачиваю одеяло вокруг бедер, что-то вроде фартука, и опираюсь на рабочую поверхность, зажав голову между локтями. Странное чувство — эта беспомощность, и в тоже время не совсем приятное.

— Заключительный вопрос: начало последнего периода? — она снимает латексные перчатки с рук и бросает их в мусор, пока я спешно натягиваю трусы.

У меня огромное искушение выдать ей что-нибудь, так как ее это совершенно не касается, но я могу так же плохо оценить эти исследования, как и последовательности, которые они хотят получить из результатов. Поэтому я говорю правду.

— Девять дней назад, — я снова натягиваю брюки и сапоги.

Она кивает.

— Как долго длились?

— Шесть дней, — говорю я.

Она записывает дату в старый Pad и открывает дверь.

— Иди в комнату 28. Сначала вниз, первый поворот налево и затем четвертая дверь справа, — зевая, она демонстрирует имеющуюся челюсть. — Тебе нужна тряпка для крови?

— Ах, оставь же меня в покое, — я захлопываю за собой дверь лаборатории и ухожу.

Повернув налево, я чуть было не сталкиваюсь с Максом. Он смотрит на меня свысока, скрестив руки на груди, чтобы похвастаться своими мускулами.

— Закончилось обследование?

Я краснею.

— Да.

Он улыбается сжатыми губами и убирает мне за ухо выбившуюся прядь волос. Я вздрагиваю и ненавижу себя за то, что позволяю ему так легко поставить себя в неловкое положение.

— Ну, значит самое трудное уже позади. Браво за выдержку.

Это сейчас был сарказм или нет? Он гладит мой подбородок, улыбается и уходит прочь. За поясом его брюк торчит пистолет.