Жака, отца шестерых детей, захлестнули чувства, когда маленькая фигурка, спотыкаясь, подошла к нему и протянула ручки. Он вытащил ребенка на морской воздух и, с трудом сдерживая слезы, повернулся к своим коллегам. Они впали в такой же шок, как и он. За все годы работы они не видели ничего подобного.

Водитель грузовика сначала не понял, что произошло, а затем ему пришлось схватиться за край брезента, чтобы не упасть в обморок.

— Откуда он взялся? — От потрясения голос Джонатана сорвался. Он знал, что думают о нем другие мужчины, знал, что многие считают, будто геи и педофилы — одно и то же. Так, например, полагал отец Джонатана и дружки отца, старые ослы.

Когда все таможенники уставились на Джонатана, ему захотелось крикнуть, что он тут ни при чем, но горло у него перехватило, и он только беспомощно открывал рот.

Теперь ребенок громко плакал, словно солнечный свет и свежий ветер вдохнули в него жизнь. Французы пытались успокоить его и согреть, завернув в чье-то пальто. Один где-то раздобыл плитку шоколада, другой налил из банки в пластиковый стаканчик немного кока-колы. Ребенок хотел пить и есть и сразу перестал плакать, обратив внимание на еду, в которой сейчас так нуждался.

Ребенка окружили люди, которые не переставали удивляться его красоте, стойкости и чудовищности ситуации, в которой он оказался. Они все горячо сочувствовали малышу, а на Джонатана кидали такие свирепые взгляды, словно собирались линчевать его прямо здесь и сейчас. Прибыла полиция, Джонатана задержали для дачи показаний, а ребенка передали женщине-полицейскому, которая хорошо говорила по-английски. Малыш так крепко ее обнял, что на глаза присутствующих навернулись слезы.

Джонатан был в ужасе. Он объяснял, что ехал из Грантли со своим обычным грузом и не имел ни малейшего понятия о том, что везет ребенка. Но он видел: ему не верят. Он понимал: его гомосексуальность, которую он так отчаянно пытался скрыть, сделает его подозреваемым номер один. От этой мысли ему становилось плохо. Человек из Интерпола приехал с кофе и бутербродами. По его словам, полиция Грантли уже связывалась с Интерполом относительно пропавших детей и у французов нет иного выбора, кроме как отпустить водителя после допроса. Но Джонатан тем не менее оставался подозреваемым в похищении ребенка. Осознав это, Джонатан горько заплакал.

После того как врач тщательно осмотрел ребенка, его вымыли и переодели в чистую одежду. В огромных голубых глазах малыша отражался искренний интерес к происходящему, но он не переставал звать маму. Стараясь успокоить найденыша, полицейские и работники порта обрушили на него целую лавину шоколадок, игрушек и одежды. Малышу явно нравилось быть в центре внимания, и он ел все, что ему давали. В тот же день его отправили домой, и предстоявшее путешествие тоже привело его в восторг.

Джонатана держали в камере до тех пор, пока его не допросили как французские, так и английские полицейские. Он дал показания, и его отпустили без предъявления обвинения, но было ясно: этим дело не кончится. Джонатан возвращался домой в слезах, лишенный и своего грузовика, и душевного покоя. Он вполне мог потерять и работу, и мужчину своей мечты.

Каролина Андерсон по-прежнему не говорила ничего определенного ни о своей работе, ни о своей жизни. Кейт начинала злиться. Она закурила, пытаясь скрыть нарастающую злость.

— Брось, Каролина, ты знаешь больше, чем говоришь нам.

— Я ничего не могу вам сказать о своей работе…

Дженни прервала ее:

— Это очень подозрительно, дорогая. Сама посуди: будь ты на нашем месте, что бы ты подумала о человеке, который отказывается отвечать на вопросы, хотя дело касается его ребенка?

Каролина закусила губу, сразу сделавшись моложе и беззащитнее.

Голос Кейт прозвучал мягко:

— Просто скажи, на кого ты работаешь. Обещаю, мы никому не причиним никаких неприятностей.

Каролина заколебалась. По опыту Кейт знала: страх может заставить молчать кого угодно.

— Я знаю, чтó вы обо мне думаете, и не виню вас. Но я боюсь человека, на которого работаю. Он для меня страшнее полиции. — Каролина почти плакала. — Он убьет меня, если узнает, что я рассказала о нем.

— Мы гарантируем тебе защиту.

Каролина в ужасе затрясла головой:

— Только не от него. — Она была на грани истерики: ее голос начал срываться, а руки дрожали так сильно, что ей пришлось зажать их между коленями. — У него не меньше власти, чем у вас. Он достанет меня где угодно: в камере ли, на свободе.

Каролина начала плакать. По ее лицу катились огромные слезы, которые она даже не пыталась вытирать.

— И кто же может быть настолько всемогущ? — спросила Дженни. Нотки недоверия, прозвучавшие в ее голосе, казалось, проникли в сознание Каролины.

— Сами думайте, леди. Зря вы решили, будто я собираюсь вам все выложить.

Дженни тихо рассмеялась и произнесла с насмешкой:

— Отдаю тебе должное, Каролина, ты молодец. Правильно действуешь. Ты намекаешь на то, что это полицейский?

— Я ни на что не намекаю. Я вообще ничего не говорю. Я и так слишком много сказала. Вы можете меня здесь запереть и выбросить ключи, можете пытать, если хотите. Больше я не скажу ни единого слова.

После этого заявления Каролина отказалась отвечать на вопросы — просто сидела и тихонько всхлипывала. Когда ее увели в камеру, Кейт поделилась с Дженни своим мнением:

— Она все-таки пыталась нам что-то сказать.

Дженни только отмахнулась:

— Все обвиненные в сексуальных преступлениях пробуют полицию на прочность. Если бы каждый раз, слыша подобное заявление, я клала себе в карман по фунту, я была бы уже миллионершей. Это обычная практика. Она забросила удочку и ждет, что мы клюнем.

Кейт не ответила, и Дженни продолжала:

— Смотри, она заинтриговала тебя. Цель достигнута: пока мы с тобой будем выяснять, кто же этот мерзавец, мы не станем задавать ей действительно важные вопросы. Например, почему она не хочет нам сказать, где была в ту ночь? Или: находилась ли она дома, когда произошло похищение детей? Знает ли она, как произошло похищение? Лучшая защита — нападение, не стоит об этом забывать. Особенно, если дело касается полиции, которой нужно заморочить голову.

— Ты права, но мы не должны сбрасывать со счетов страх. Что-то или кто-то мешает ей все рассказать…

— Какой-то сукин сын, не больше и не меньше. Какой-то негодяй, кусок дерьма, который использует и мучает детей. Извращенец, подонок, который богатеет на растлении других людей.

— Педофил — не обычный преступник, — заметила Кейт. — Обычные преступники ненавидят педофилов и насильников, поэтому-то тех и изолируют в тюрьмах.

Несколько секунд они молчали. Кейт поняла, что подсознательно защищает Патрика и его образ жизни. Это открытие ее расстроило. Патрик и ему подобные испытывали просто патологическую ненависть к тем, кого они называли извращенцами.

Дженни разбередила рану. Кейт знала, что эта рана не заживет до тех пор, пока она не забудет о существовании Патрика Келли. И совсем не случайно она сейчас попыталась сказать словечко в его пользу.

Обе женщины молчали, погруженные в собственные мысли.

— День ото дня дело становится все более странным, мисс Берроуз. — Привычный шуточный тон исчез из голоса Роберта Бейтмана.

— По-моему, самое странное еще впереди, — сухо ответила Кейт. — Вы можете мне рассказать еще что-нибудь об этих женщинах?

Он покачал головой:

— В последние дни я общался только с бедняжкой Региной, хотя должен быть в курсе всего, что происходит и с другими нашими клиентами. Вам лучше поговорить с другими работниками опеки, они помогут чем смогут. Но, как я вас уже предупреждал, они будут защищать своих клиентов. Таков уж наш кодекс поведения.

Кейт улыбнулась:

— Я понимаю. Были ли зарегистрированы другие случаи насилия, о которых мы не знаем? Или, допустим, кто-нибудь из вашей команды предполагает, что насилие имело место, но не может это доказать? Уверена, вы понимаете, о чем я говорю, Роберт.