Он никогда больше не будет никого убивать. Возможно, сейчас он в последний раз выполняет заказ экологов. У него будет несколько дней отгула, надо постараться как можно быстрее оформить документы, найти безопасный выезд за границу. Хорошо бы еще и Гуле помочь. В последний раз… Он больше не чувствовал себя экологом, он был просто человеком! Он был счастлив.

И тут Черного Ягуара вдруг затошнило от мысли, что он идет убивать человека. До сих пор это была его обязанность, работа, хлеб, смысл существования, никогда это не было его бременем, он знал — придет время — и про его душу также придет эколог; но теперь он не чувствовал себя связанным с этим городом нитью долга, ему не нужны были больше деньги, и смысл жизни он вдруг ощутил в самой жизни. И острей острого он почувствовал, что права на то, чтобы отнимать жизнь у другого человека, у него нет. Он понял, что страшный мертвый Бог все еще живых христиан может простить ему всё: ненависть к Нему, тайную жизнь, неоправданную жестокость, прокрадывающегося в его сознание второго, Он может простить ему даже все совершенные им убийства, даже смерть девочки Маши Севастьяновой, но то убийство, которое ждет его впереди, — зачеркнет путь Черному Ягуару к Новой Зеландии.

«Не время сжигать за собой мосты, — сказал он себе. — Если я не выполню заказ сегодня, мне придется пойти на работу завтра. Если я не приду на нее завтра — может, и отговорюсь — то послезавтра точно нагрянут с проверкой. Не найдут — объявят розыск. Очень мне надо светиться и попасться в последний момент».

Но что-то ныло внутри, кажется, второй забился куда-то в самую глубину груди и тихонечко там поскуливал. «А куда я дену девочку и Ирину? Вдруг им не удастся завтра выбраться из города? — ему вдруг остро захотелось снять с себя крестик Гули, но он отмахнул от себя морок — прошло время бояться второго, прокравшегося в сознание, — Это не сумасшествие, это всего лишь совесть — так сказал Лорд, — дурацкий атавизм. Надо будет глянуть потом в библиотеке, что это все же такое».

Он ускорил шаг и перешел на легкий бег, по привычке он перепрыгивал через кресты трещин, но они его сейчас не страшили. Когда бежишь — сомнения не мучают. Когда бежишь — знаешь, что надо делать дело. А обдумать можно его и потом. Он побежал быстрее, сопротивляясь норд-осту, который разгулялся уже не на шутку.

Через десять минут он был во дворе клиента. Последнего в своей жизни клиента. Стоп. Об этом потом. Все раздумья потом. Он открыл ком, чтобы проглядеть информацию о клиенте. Экран был белый. Ни фамилии, ни имени, ни возраста — ничего. Только адрес. Сначала он испугался. Если заказ отменили, то, значит, отгулов не будет. И завтра, и послезавтра придется опять выходить на работу. А этого так хотелось бы избежать.

Он послал запрос диспетчеру. Та подтвердила заказ. Да, информация скрытая, убийство не стандартное — политическое. Каждого кто окажется в квартире, Черный Ягуар должен убить, никакого бромабола. Есть ли у клиента семья? — неизвестно. Но в любом случае желательно, чтобы смерть выглядела, как всегда, естественной. Да, подтверждение дается: клиент живет по этому адресу. Ориентироваться по обстоятельствам. Сделай дело — и гуляй смело. Впереди отгулы. Вот так-то…

Черный Ягуар вздохнул, посмотрел на окна квартиры, в которую он собирался — они были на седьмом этаже. Ну что же, пора идти выполнять работу…

Листок бумаги был пожелтевшим и ломким. Он прятался между страниц книги Оруэлла — подлинной книги — которая попала ко мне много лет назад. На листке акварельными красками был нарисован закат. Не знаю, кто рисовал его — наверное, ребенок. Кто-то бережно хранил свидетельство своего — или чужого — детства. Сохранив книгу, я сохранил и рисунок. Теперь он лежал передо мной, в ожидании гостей я медленно пил остывающий кофе и записывал на нем огрызком карандаша хокку. Хокку заката.

В 10 лет у меня умер отец. Я почти не помнил его, я вообще почти не помнил своего детства. Через год не стало матери, и меня отправили на восток вместе с группой таких же малолетних сирот. В Трудовой лагерь. Нас везли по железной дороге, в товарных вагонах, а на улице стояла одна из последних холодных зим. Но нам повезло. Мы все выжили. А дальше были угольные шахты, почти полностью выработанные, труд за социальный минимум — жалкую подачку государства, завалы, смерть друзей. Я выкарабкался. Я научился быть жестоким.

Буквы были неровными, я почти совсем разучился писать. В какую сторону пишется «в»? Последний глоток кофе, сигарета, дым над акварельным рисунком…

В двадцать два я вернулся домой. Нет, дома уже не было — но были места, которые я еще помнил. Парк, в котором мы гуляли с мамой. Здание бывшего театра, только-только тогда закрытого. На ступеньках каждый день сидел старый музыкант во фраке и играл на скрипке. Его почему-то не трогали. Но однажды исчез и он. Несколько недель после этого на ступеньках каждое утро появлялись цветы. В сети развернулась шумная кампания о вреде «чистого искусства». Тогда же, кажется, стали изымать книги. Пока еще добровольно. Всё это проходило мимо меня — я шел своей дорогой. Я хотел власти. Сейчас я понимаю, что власть сама по себе мне была не нужна. Мне нужна была свобода. Неровные буквы пути…

Книги нашли меня позже — лет в тридцать. Меня назначили цензором… Тогда ко мне и попало настоящее издание Оруэлла. И много других книг. Днем я выезжал в найденные цензурщиками библиотеки, составлял акты об изъятии и уничтожении, а ночью взахлеб читал Толстого, Достоевского, Кафку… Книг в стране было много, но я быстро понял, что могу сохранить для себя только их электронные версии. И я перевелся в Отдел по контролю за сетью. В каком-то смысле это было счастливое время…

Книги делали меня другим. Вот только позволить себе быть этим другим я не мог. Пока не встретил в сети Ягуара.

За окном в серой дымке вечного полутумана-полусмога наступали сумерки. По старому пожелтевшему листу бумаги плыл закат.

Черный Ягуар, не торопясь, поднимался по лестнице. Седьмой этаж — не двадцать пятый, с карточкой служащего Департамента он имел право пользоваться лифтом не только в своем доме — в любом — но предпочитал не оставлять видимых следов, даже если эти следы электронные. Кроме того, он всегда старался убедиться заранее, что путь к отступлению свободен, да и два-три этажа выше квартиры заказчика лучше проверить — мало ли что? Земля и Небо милостивы к тому, кто беспокоится о собственной безопасности. Машинально он отмечал, на каких этажах нет света, где разбросаны на площадках кучи мусора, где сломаны перила, заклинены двери лифта. Да, дом ведомственный, но определенно не правительственный, здесь живут не чинократы, а геморрои уровнем пониже. И чем-то очередной геморрой явно не угодил чинократам. И почему именно сегодня, когда Черному Ягуару совсем не хочется пачкать свою радость, когда серый дальтонический мир вдруг заиграл разноцветными красками, ему нужно совершить не просто убийство — убийство, которое никак не оправдаешь милосердием, избавлением от мучительного прозябания старости, убийство человека, который выступил против продажной чинократической сволочи, неизвестно как, но сумел ей насолить настолько, что эта сволочь обратила на него внимание, подняла голову, протянула руку и не поленилась нажать кнопку, запускающую машину убийства. Барин вызвал холопа, который прихлопнет надоедливую муху. Ну что же, если это цена свободы Черного Ягуара, значит, придется ее заплатить. Геморрой обречен, а лишать себя Новой Зеландии из-за него Черный Ягуар не намерен. Только постарается, чтобы умер он максимально достойно.