Когда пришел отец, у меня в палате дежурил Финн, но он тут же вышел и закрыл за собой дверь. Я посмотрела на отца, и мне не понравилось выражение его лица — сосредоточенное и… усталое. Я подняла спинку кровати так, чтобы сесть поудобнее, потому что мне показалось, что разговор предстоит долгий.

Все это время я так волновалась за маму, не говоря уже о впечатлении, произведенном на меня купанием во рву, что я как-то ни разу не задумалась: а что должен был испытывать папа? Но теперь, вглядевшись в него, я поняла, что за чувства он пытается скрыть: ему было больно и обидно.

Я невольно отвела глаза и опустила голову. Я познакомилась с ним совсем недавно, а он вообще узнал о моем существовании меньше месяца назад, но он заслужил лучшего отношения к себе. А я сбежала из его дома, среди ночи, и даже записки не оставила. Даже если бы мой план удался, он-то все равно думал бы, что меня похитили у него из-под носа или убили.

— Прости, что я сбежала, — сказала я, глядя в сторону. Я не могла поднять на него глаза.

Отец не отвечал. Не вынеся молчания, я наконец посмотрела на него. Он качал головой, и мне потребовались все мои силы, чтобы снова не отвернуться, так мне было стыдно.

— Ты могла погибнуть, — сказал он тихо. — Ты чуть не погибла. А если бы Грейс удалось забрать тебя в Волшебный мир, было бы еще хуже.

Я снова опустила глаза.

— Знаю. Но вы втроем хотели запереть меня неизвестно где, и ты ясно дал мне понять, что мое мнение вам безразлично. С этим смириться я не могла!

— А что, лучше стать собакой Грейс в Волшебном мире?! — рявкнул он. — Нет, уж лучше жить взаперти, чем умереть!

Никогда еще я не видела отца таким злым. Это было страшно. Лицо его побагровело, глаза метали молнии, кулаки были сжаты так, что побелели костяшки пальцев. Я даже ощутила электрические разряды, несмотря на то, что камея лежала в шкафу. Видимо, мне больше не требовалась ее помощь, чтобы ощутить магические токи.

Я вся сжалась в комок и молчала; я едва осмеливалась дышать. Я не верила, что отец может ударить меня или что-то еще, но я чувствовала, что он на грани.

Наконец отец глубоко вздохнул и разжал кулаки. Электрические покалывания утихли, а его лицо стало почти нормального цвета. Он по-прежнему был зол на меня, но уже не настолько, чтобы ему хотелось прибить меня самому.

— Я изо всех сил старался обращаться с тобой как со взрослым, ответственным человеком, — медленно отчеканил он. — Я говорил тебе правду, хотя солгать было бы удобнее. Но, похоже, я ошибся в тебе.

Я моргнула. Отец оказался профессиональным манипулятором, как и все родители. Он заставил меня чувствовать себя настолько виноватой, что я принялась оправдываться.

— Дело не только в том, что я хотела сбежать из Авалона, — сказала я. — Мама пообещала, что если я поеду с ней, она постарается завязать с алкоголем и обратится за профессиональной помощью.

Я посмотрела на свои руки, теребившие уголок пододеяльника.

— Ты не знаешь, каково это: видеть, как она день за днем убивает себя! Она никогда раньше не признавала, что у нее проблемы, и уж тем более не соглашалась обратиться к врачу. И тут мне вдруг представился шанс! Как я могла его упустить?

Отец присел на край моей кровати. Я не хотела смотреть на него, не хотела снова прочесть на его лице горечь, а еще хуже — разочарование. Он накрыл своей ладонью мои руки. Но я все равно не могла поднять глаз.

— Дана, девочка моя, я уже совсем не молод. Вот уже несколько веков я живу в Авалоне среди простых смертных. И одно я понял точно: никто не может помешать им разрушать себя, пока они сами не захотят остановиться. Человека нельзя спасти насильно. Я понимаю, ты сочла возможным шантажировать мать, чтобы она бросила пить. Тебе это казалось выходом. Но поверь, даже если бы вы уехали и она сдержала обещание обратиться за помощью, из этого все равно ничего бы не вышло. Ты не можешь заставить ее бросить пить, во всяком случае, надолго. Может быть, она смогла бы удержаться от спиртного несколько недель, а возможно, и месяцев. Но потом она снова начала бы пить.

Я выдернула руки из-под его ладони.

— Ты не можешь этого знать! Если бы она прекратила пить, она бы увидела, сколько всего она пропускает, пока пьяна! Она увидела бы, что жизнь проходит мимо нее, и она захотела бы оставаться трезвой. Раньше у нее просто не было возможности осознать, что она творит!

Отец вздохнул.

— Я думаю, в глубине души ты знаешь, что я прав. Ты не случайно нашла меня и приехала в Авалон. И сделала ты это вовсе не потому, что надеялась, что твоя мать бросит пить…

Теперь пришла моя очередь разозлиться, и я метнула в него взгляд, полный ярости.

— Не пытайся говорить мне, что я думаю и что я чувствую!

От его сострадания я разозлилась еще сильнее, но он не дал мне сказать всего, что рвалось наружу.

— Подозреваю, нам придется согласиться, что в этом вопросе наши мнения расходятся, — спокойно сказал он.

Он выпрямился и стер сострадание с лица, меняя тему разговора.

— Медсестра сказала, в течение часа придет с осмотром врач, а потом тебя выпишут. У меня днем назначена встреча, но Финн проводит тебя домой и будет охранять, пока я не освобожусь. Когда я вернусь, мы перевезем тебя в безопасное место.

Ах да, ну конечно! Это страшное «безопасное место»! Иными словами, тюрьма. Спорить бесполезно, это я хорошо понимала. Но я скрестила руки на груди и упрямо вздернула подбородок.

Отец слегка улыбнулся.

— За глупость с побегом ты будешь сидеть взаперти неделю. Потом ты будешь жить в доме, где будешь в безопасности. Ты будешь жить там все время. И если ты расценишь это как тюремное заключение, — что ж, дело твое.

Я открыла рот. Меня никогда в жизни не запирали. А он говорит об этом, как о чем-то в порядке вещей. Конечно. Его мысль запереть меня казалась строже, чем простое человеческое наказание.

— По истечении недели, — продолжал он, — тебе будет позволено выходить, но только туда, где безопасно. Решать это будем мы.

— Кто именно «мы»?

— Алистер, я и… твоя мама.

У меня глаза на лоб полезли.

— Мама?

Отец кивнул.

— Она остается в Авалоне. Кстати, она передала мне право генеральной опеки над тобой. Так что, если ты вздумаешь снова сбежать, бежать тебе будет некуда.

Я помотала головой.

— Да мама ни за что на свете не отказалась бы от меня!

После всего, что она делала, чтобы удержать меня подальше от Авалона, она не согласилась бы стать частью плана по удерживанию меня здесь.

— Тем не менее это так. Я — генеральный опекун.

Выражение его лица смягчилось.

— Все, чего она хочет, — это чтобы ты была в безопасности. И она понимает, что здесь ты в большей безопасности, чем в Реальном мире.

Насколько я знаю, раньше отец никогда меня не обманывал. Но это не значит, что он не решил начать сейчас. Держу пари, он употребил все свое красноречие, чтобы убедить маму, что здесь мне будет лучше, но я все еще не верила, что мама могла «купиться» на это.

— Если она согласна с тобой, я хочу услышать это от нее лично.

— В данный момент это невозможно.

Сердце у меня упало, адреналин пробежал по венам.

— Почему нет? Что с ней? Все говорят, что с ней все в порядке, но…

— С ней все хорошо, Дана. Но она не пила вот уже три дня, и она… немного не в себе.

У меня челюсть отвисла; я не нашлась что сказать.

— Это не исцеление, — сказал отец, — я добился того, что ее по закону признали недееспособной, и теперь она под моим патронажем так же, как и ты. Я не дам ей пить и лишу возможности самой доставать алкоголь. Но стоит мне вернуть ей свободу, она снова уйдет в запой. Алкоголизм не лечится насильно.

Я задумалась.

— Ты добился, чтобы ее признали больной и поместили под твою опеку, — сказала я, и он кивнул. Боюсь, я поняла, что это значит. — Иными словами, она — такой же твой пленник, как и я.

— Да.

Я скривилась. Я забыла, каким до жестокости честным он может быть. С ударением на слове «жестокость».