Русский журналист и писатель Александр Проханов, который был близко знаком с членами советского генерального штаба и с самого начала освещал события афганской войны, так описал поведение пилотов Ми-24 до и после появления «Стингера»: «Раньше они были царями Афгана, и все считали за честь приветствовать их. Но после появления «Стингеров» они стали летать очень высоко, чтобы оставаться за пределами поражения. Там от них было мало толку, и пехотинцы стали называть пилотов “космонавтами”».

В 1987 году моджахеды ежедневно сбивали по меньшей мере один вертолет или самолет советского производства. Теперь, когда Ми-24 уже не летали низко, чтобы расстреливать караваны мулов и верблюдов, повстанцы получали гораздо больше оружия и боеприпасов.

Все это произошло не сразу. Понадобилось время, чтобы обучить бойцов, и в любом случае количество «Стингеров» было ограниченным для страны размером с штат Техас. Но команды охотников стали выдвигаться ко всем главным авиабазам, и русские не знали, когда будет нанесен следующий удар. Верден доложил в Лэнгли о чудесных переменах, происходивших с моджахедами. Теперь они имели психологическое преимущество и их боевой дух был высок как никогда. Применение «Стингеров» резко изменило расклад сил при нападении на советские военные конвои. Теперь моджахеды уже не прятались от советских штурмовых вертолетов, а фактически выманивали их на себя. Они не только подкрадывались к взлетно-посадочным полосам, но иногда атаковали гарнизоны с единственной целью привлечь советский вертолет и сбить его.

«“Стингер” стал их амулетом джу-джу, медальоном святого Христофора и так далее, — объясняет Верден. — Раньше эти ребята ждали, когда они смогут принести себя в жертву, теперь они ходили открыто и умышленно нарывались на неприятности».

После того как Джафар и его соратники успешно отстрелялись из «Стингеров» под Джелалабадом 26 сентября, они тщательно упаковали использованные цилиндры, навьючили их на мулов и лишь потом направились к горному укрытию. У них имелась причина для спешки, но правила отчетности для этого оружия были очень строгими: они могли получить новый «волшебный снаряд», только сдав уже потраченный. Кроме того, Джафар имел особые виды на зарядное устройство для «Стингера», сбившего первый штурмовой вертолет. Его нужно было подарить особому другу

После того как весть об успехе Джафара достигла Исламабада, Верден воздержался от торжеств до следующего утра, когда спутник ЦРУ на рассвете прошел над Гиндукушем и сфотографировал остатки сбитых машин в конце взлетно-посадочной полосы под Джелалабадом. Несколько минут спустя в кабинете Чарли Уилсона раздался звонок от Авракотоса.

В течение трех лет Чарли Уилсон каждый день ложился спать с предчувствием, что его может разбудить грохот вертолетных пулеметов и крики гибнущих людей. Этот кошмар был его неизменным спутником, одновременно ужасавшим его и придававшим ему дополнительную энергию. Но после звонка из Лэнгли кошмары прекратились. После того как штурмовые вертолеты перестали кружить над афганскими деревнями, а их пилоты превратились в «космонавтов», Чарли мог спать спокойно.

Когда Гасту Авракотосу сообщили о попаданиях «Стингеров», этот момент для него был исполнен сладостной горечи. Он уже давно привык сразу же делиться такими сведениями с Чарли Уилсоном, но в сентябре 1986 года он находился глубоко в недрах Африки и больше не принимал участия в афганской программе. Насколько он мог судить, его отправили в ссылку в эту жаркую Сибирь и даже не разрешили связываться с Чарли по телефону.

Уилсон не имел представления, что произошло на самом деле; он знал лишь то, что Гаст неожиданно пришел к нему и заявил о своем новом назначении. Он представил Чарли своего преемника, высокого ирландца, с которым Уилсон сразу же хорошо поладил. Тем не менее творилось нечто странное. Старый телефон его друга больше не отвечал. Норман Гарднер, отвечавший в ЦРУ за связи с Конгрессом, мог лишь сказать, что это стандартная оперативная процедура и что Гаст получил важную новую работу.

По правде говоря, теперь Авракотос находился в чистилище, и когда «Стингеры» начали приносить первые плоды, его заслуженной победой воспользовались другие сотрудники ЦРУ. Они получали награды и благодарности, денежные премии и признание коллег, но самое главное, стремительно двигались вверх по карьерной лестнице. Авракотос мог утешаться лишь своими воспоминаниями и помнить о своей чести.

Независимо от того, сколько раз Авракотос переживал события, из-за которых он снова впал в немилость у руководства, он никогда не сомневался, что поступал так, как следует. Отец научил его двум самым важным вещам: нет ничего такого, чего он не может сделать для своей страны и он должен чувствовать себя правым каждый раз, когда смотрится в зеркало. Он поступил в ЦРУ не ради денег и не из карьерных соображений. Он был всего лишь американским патриотом из второго поколения иммигрантов, одержимым идеей совершить что-то большое и важное для своей страны. Именно поэтому отец гордился им, когда Гаст вернулся из Греции, но не стал рассказывать, чем он занимался на службе в ЦРУ «Все в порядке, Гаст, я горжусь тобой», — сказал Оскар Ласкарис Авракотос. Несмотря на риск для своей карьеры, Гаст без колебаний попытался помешать Агентству ввязаться в громкий скандал, который вскоре получил название «Иран-контрас».

Авракотос не рассказывал Уилсону о своих растущих трениях с Клэром Джорджем и бюрократической системой. Они начались в 1985 году во время первой большой эскалации боевых действий в Афганистане и достигли кульминации перед его последней поездкой в Пакистан, Тогда Гаст все еще отвечал за связь с Ираном, поэтому он одним из первых узнал о намерении администрации Белого дома заключить сделку с Хомейни.

Сначала Агентство имело лишь косвенное отношение к сделке. Движущей силой хитроумной схемы были израильтяне. Они убедили Бада Макфарлейна и Оливера Норта, что в Афганистане есть люди умеренных взглядов, с которыми можно иметь дело. В то время Иран проигрывал войну с Ираком, и израильтяне считали, что если президент разрешит им продать часть ракет «Хоук» американского производства, это приведет не только к освобождению заложников, но и к созданию нового стратегического союза, который помешает СССР закрепиться в Иране.

Такие оперативники, как Авракотос, всегда задаются вопросом: «Кому это выгодно?» рассматривая подобные предложения. Авракотос сразу же пришел к выводу, что Израиль больше всего выиграет от продажи оружия Ирану, но он не мог понять, какую пользу это могло принести Соединенным Штатам.

Авракотос много знал о сложных отношениях Израиля с Ираном и о том, что Моссад до революции «содержал половину иранских мулл на своем довольствии». Главный вопрос заключался в том, почему Израиль хочет помочь режиму Хомейни. Ответ был прост: самым опасным противником Израиля был Ирак, где правил Саддам Хусейн, и как раз в тот момент казалось, что Ирак вот-вот одержит победу в войне с Ираном. Что могло быть лучше для Израиля, чем разделаться со своим противником и восстановить союз с Ираном за счет США? Этого было достаточно, чтобы усомниться в бескорыстности Израиля. Но прежде всего Аракотоса бесила мысль о том, что Норт и другие ведут переговоры с группой иранских «умеренных», которые на самом деле жаждут возмездия над Большим Сатаной.

Одним из наиболее ценных навыков Авракотоса, приобретенных за годы работы в ЦРУ, было интуитивное понимание политических механизмов Старого Света. Он никогда не позволял своим пристрастиям брать верх над привычкой моментально оценивать образ мыслей и действий определенных этнических групп. События в Боснии не стали сюрпризом для Авракотоса; он уже видел все это во время пьяных драк между сербами и хорватами в Эликиппе, когда развозил пиво по их «дискуссионным клубам». И он знал, что иранцы будут неизменно обманывать США, после того как аятолла Хомейни сверг с трона человека, который пришел к власти с помощью ЦРУ.