После небольшого исследования Шнабель обнаружил, что проблема не имеет отношения к жене Африди. По его словам, «в пистолете Африди не осталось патронов, и он испытывал ужасные эмоциональные мучения». Судя по всему, Африди вымещал свои переживания на представителях соперничающих племен, и в конце концов разразилась ссора, которая привела в ужас медсестер. Афганцы раскололись на два лагеря: фундаменталистов и умеренных, а также разделились по племенам. Шнабелю позвонили из клиники с паническим предупреждением о неизбежной резне.

Когда он приехал в клинику, афганцы уже потрясали ножами. «Я слышал, вы хотите убить друг друга, — сказал он. — Вы должны знать, что все отправитесь домой следующим рейсом, если не одумаетесь. А теперь отдайте мне ножи». Никто не подчинился. Тогда ветеран политических компромиссов попробовал обратиться к их здравому смыслу. «Аллах любит вас обоих, — убеждал он, встав между ними. — Аллах любит и тех и других. Вы должны помириться».

Речь Шнабеля была очень прочувствованной, но афганцы лишь угрожающе переглядывались. «Они кричали, спорили как безумные и тыкали друг в друга пальцами, — вспоминает Шнабель. — Но вдруг спор прекратился, и они обнялись. Мы все обнялись — знаете, на правую сторону, потом на левую и опять на правую. Мы обнимались так долго, что они исцарапали мне лицо своими бородами».

Шнабель вернулся в Вашингтон почти как герой, вполне уверенный, что он мастерски справился с ситуацией. Но через несколько дней раздался следующий ночной звонок из клиники. Моджахеды снова перессорились, и на этот раз положение было действительно серьезным.

Нельзя было допустить, чтобы подопечные Чарли перерезали друг друга в респектабельной техасской клинике. На кону стояла репутация Уилсона. Фактически вся программа лечения афганских раненых находилась под угрозой, и это в определенной степени угрожало военной операции ЦРУ в Афганистане. Менее стойкий человек отступился бы от этих закоренелых фанатиков, но Шнабель не зря возглавлял «лучший маленький бордель в Техасе». Он обдумал план действий, пока летел на запад.

Афганские фундаменталисты были недовольны своей едой. Их религия требовала, чтобы животные проходили церемонию освящения перед убийством. Шнабель ухватился за эту возможность, чтобы заручиться сотрудничеством главного смутьяна по имени Африди: он предложил афганцу стать местным муллой. Вскоре изобретательный помощник Уилсона и бородатый мусульманин оказались среди целого моря цыплят на местной птицефабрике. Африди с подобающей торжественностью произнес молитву, заканчивавшуюся словами «Аллах акбар». В тот вечер новоявленный мулла был очень доволен собой и ужином из курицы.

Но через некоторое время Авриди снова начал мутить воду: он сказал моджахедам, что каждый из них имеет право на два звонка домой в неделю, зато его личный враг из соседней палаты по имени Рашид звонит домой сколько хочет. После этого ножи снова были вынуты из ножен. В отчаянии Шнабель позвонил афганскому полевому командиру в Пешаваре, и тот предупредил Африди о возможных последствиях. Но ничто не могло успокоить распоясавшегося фундаменталиста, и, по словам Шнабеля, когда его вернули домой следующим рейсом, «соплеменники незамедлительно повесили его в назидание остальным».

Тем не менее программа помощи раненым оказалась поразительно эффективной для обработки общественного мнения в Америке. Случались и другие осечки, но, как правило, врачи и медсестры в клиниках, куда поступали афганцы, видели чрезвычайно храбрых и впечатляющих людей. До тех пор средства массовой информации не уделяли особого внимания афганской войне, но теперь местные газеты полнились статьями о доблестных воинах.

Все программы, которые Уилсон организовывал самостоятельно или помогал создать, вскоре начинали жить собственной жизнью. Более того, они начинали дополнять друг друга, словно по генеральному плану, у которого не было другого архитектора, кроме целеустремленного конгрессмена, теперь ведущего трезвый образ жизни. Его офис напоминал голливудскую съемочную площадку, на которой все чаще появлялись разнообразные экзотические персонажи: бородатые командиры моджахедов, пакистанские генералы, агенты Моссада из Израиля, саудовские принцы, торговцы оружием и фельдмаршалы из Египта, начальники оперативных пунктов и отделов ЦРУ, аналитики разведслужб, эксперты по России, специалисты по взрывчатым веществам и конструкторы оружия из Пентагона. Они говорили о войне, которая разворачивалась за тысячи миль от них, о конфликте, мало волновавшем большинство американцев. Но если бы кто-нибудь из либеральных коллег конгрессмена смог узнать, какие планы и смертоносные устройства обсуждались и разрабатывались на этих удивительных совещаниях, они несомненно пришли бы в ужас.

Несообразность происходящего бросалась в глаза каждому посетителю, проходившему через кордон высоких очаровательных секретарш из Техаса в приемной и приветствовавшему добродушного, похожего на ковбоя конгрессмена, который вел себя так, словно он в одиночку отстаивал американские интересы в Афганистане. Его коллеги-демократы вели шумную кампанию против ЦРУ: они организовывали парламентские расследования и старались закрыть тайные военные программы в Центральной Америке. Но в комнате № 2265 офисного здания «Рейберн» Уилсон делал вид, будто демократическое большинство в Конгрессе и почти все остальные прилагают героические усилия по выдворению русских из Афганистана. Он спокойно убеждал Конгресс выделять огромные суммы, которые никакой президент или директор ЦРУ даже не думали просить у парламентариев.

По мере эскалации военных действий в Афганистане роль конгрессмена становилась все более очевидной. На стене его офиса, где уже красовались фотографии моджахедов, вскоре появился огромный снимок самого Уилсона, восседающего на белом коне и окруженного воинами ислама, корчившими свирепые рожи, словно в голливудском блокбастере. Очень странно, что никто не воспринимал всерьез эти намеки на его подлинную роль в происходивших событиях. Многие полагали, что техасский конгрессмен всего лишь разыгрывает свои детские фантазии. По мнению Авракотоса, это было одно из лучших прикрытий, какое только можно представить.

Выехав из лос-анджелесского аэропорта, вы можете попасть на фабрику по производству «Стингеров», если будете двигаться на восток по автостраде Санта-Моника. После часовой поездки в сторону гор вы попадаете в совсем другую южную Калифорнию — мир маленьких городков, автомоек и придорожных кафе. Фабрика компании General Dynamics вырастает словно из ниоткуда за приютом Гуманитарного общества в Кукамонге.

«Здание 600» — безликая структура, какие можно найти в любом штате США. Осенью 1985 года женщины из Кукамонги трудились там, не покладая рук и отливая «серебряную пулю», которая вскоре стала проклятием для Советской армии в Афганистане. Если бы кто-нибудь из борцов за свободу увидел эту фабрику в 1985 году, то пришел бы в глубокое смятение, так как она несомненно показалась бы ему «гнездом неверных».

Начать с того, что почти все рабочие были женщинами, причем из Калифорнии. Большинству из них было около тридцати лет, многие были блондинками, и все носили плотно обтягивающие джинсы. Как правило, это были молодые матери из бедных семей, где работали оба родителя, или матери-одиночки, самостоятельно воспитывающие детей.

Их работа — соединение миниатюрных проводов и пайка микросхем под микроскопом или большим увеличительным стеклом — требовала огромного терпения и тщательности. Заработок составлял от 4,8 доллара в час и доходил до 11 долларов в час для старших работниц. Обычно они работали восьмичасовыми сменами, но в 1985 году «Стингер» приобрел настолько важное значение для обороны США, что работа в «Здании 600» продолжалась круглые сутки.

Некоторые зоны фабрики были герметично отделены от остальных, и там поддерживался строгий температурный режим. Женщины и немногочисленные мужчины работали в белых халатах и пластиковых шапочках. Они сооружали крошечные гироскопы и миниатюрные электромоторы; расстояние между некоторыми витками обмотки составляло лишь ¹/₅₀₀₀ дюйма. Это была чрезвычайно тонкая работа, которая в конце концов чудесным образом приводила к созданию двадцатикилограммовой темно-зеленой трубки, которую можно было ронять на землю, замораживать, опускать в воду или хранить в течение примерно десяти лет.