Заметив, что огонь не берет их, Буа воскликнул:

— Retro me, satanas![12]

Солдаты лихорадочно крестились, а Мишель де Нотрдам подошел поближе, чтобы лучше видеть лица заключенных. Молодой студент удивленно покачал головой, когда Янус Калдий поднял голову к небу, где уже появилась полная луна, и закричал:

— Боже, если ты есть, дай нам сгореть, позволь умереть!

— Богохульник! — крикнул Буа. — И ты еще осмеливаешься усомниться в самом существовании Господа, когда смерть заглядывает тебе в глаза!

Калдий, казалось, не слышал его:

— Господи Боже, Исус Христос, Яхве, Аллах, как бы тебя не называли, молю тебя, если только ты существуешь, позволь нам умереть… умереть… умереть… пусть огонь поглотит нас!

— Янус! — выкрикнула женщина сквозь рев пламени. — Начинается… Начинается, Янус…

И вдруг она, а следом и ее друг начали кричать и корчиться от боли, и на мгновение у присутствующих мелькнула надежда, что пламя одержало все-таки верх над демоническими силами. Но эта надежда тут же умерла, как только Янус и Клаудиа начали менять свой облик.

Мишель Нотрдамский прищурил глаза, в полной уверенности, что это мерцающие блики костра в сочетании со странным лунным сиянием сыграли с его зрением злую шутку, потому что то, что происходило у него на глазах, не могло быть правдой. Но уже через несколько мгновений, когда крики пленников превратились в звериное рычание, толстые веревки затрещали под ударами когтистых лап, слюняво заблестели клыкастые челюсти, а голодное ворчание сменилось злобным рыком, юноша резко повернулся и со всех ног бросился в лес. Разорвав сдерживающие путы, гости из преисподней накинулись на своих мучителей, карая их смертью.

Тогда молодой Мишель Нотрдамский счел себя счастливчиком, благословенным и хранимым святым ангелом Господним, ведь ему удалось пережить эту ночь.

…И вот теперь, 45 лет спустя, весной 1566 года, Мишель Нотрдамский, давно уже старик, одетый в расшитую золотом шелковую мантию, стоял в своем кабинете в самом сердце Парижа, не в силах отвести взгляда от этих отмеченных печатью проклятых лиц.

Он многое успел за эти сорок пять лет: заслужил репутацию пророка и провидца, чье имя известно теперь любому мало-мальски образованному европейцу.

Однако ни его авторитет, ни слава, ни самообладание не избавили его от безотчетной дрожи в коленях, когда он лицом к лицу столкнулся с демонами.

— Вы пророк Нотрдам? — спросил Янус Калдий.

Старик медленно кивнул.

— Мы наслышаны о вашей мудрости и могуществе, — сказала Клаудиа. — Нам нужна помощь.

Нотрдам сглотнул.

— Я… Я знаю вас, — произнес он, его голос дрожал, — я был… я был в Полиньи в 1521 году. В ту ночь… когда Жан Буа собирался предать вас огню. Я вас помню… помню обоих.

Клаудиа и Калдий облегченно переглянулись, и последний сказал:

— Я очень рад, господин астролог, что не придется рассказывать мою историю или убеждать вас в ее правдивости.

— Что вам от меня нужно? — спросил старик.

— Мы хотим умереть, — коротко ответила женщина.

Нотрдам судорожно кивнул.

— Я попробую, — сказал он. — Не могу обещать, что получится, но попробую.

Но он не стал пробовать, ибо он знал, что убить их невозможно. Он провел их в свой кабинет и дал недавно появившуюся книгу Каспара Пейсера о ливонских оборотнях «Commentarius de Praecipibus Divinatinum Geribus», пояснив, что в ней в какой-то степени приоткрывается тайна случившегося с ними несчастья. Янус не знал латыни, однако к своему удивлению Клаудиа обнаружила, что понимает текст, поэтому она читала вслух и сразу переводила на французский, в то время как Нострадамус под предлогом безотлагательного дела, порученного ему самим королем, удалился, пообещав вернуться как можно скорее.

Он и впрямь вернулся быстро с целым взводом солдат из дворцовой стражи. Старый астролог знал, что с демонами можно совладать, покуда они пребывают в человеческом обличье, а до следующего полнолуния осталось три дня. У него было всего семьдесят два часа, чтобы приготовить для демонов надежную темницу, и он принялся за осуществление этой задачи со всем пылом и самоотверженностью старца, которому представилась возможность оказать Богу последнюю услугу, перед тем, как он навсегда покинет этот мир.

Нострадамуса хорошо знали, уважали и даже побаивались в сферах, приближенных к правительству, и ему без труда удалось узнать, что в подземных бастионах Бастилии, этой огромной тюрьмы в центре Парижа, существует секретный бункер, который пустует со времен Филиппа Августа. Он предназначался для хранения золота и серебра, а в случае необходимости должен был служить убежищем для самого короля, и представлял собой небольшую комнату с каменными стенами толщиной в четыре фута и единственным окном, если так можно назвать узкую щель в стене шириной не более десяти дюймов и четыре дюйма высотой, щель, которая и с внешним миром-то не сообщалась, а лишь соединяла бункер с другой камерой, затерянной в недрах огромной тюрьмы, и через которую внутрь никогда не проникал ни солнечный, ни — что еще более существенно — лунный свет.

Вот сюда и предстояло поместить демонов. Янус Калдий спокойно воспринял пленение, Клаудиа же кусалась и царапалась как разъяренная кошка, пока солдаты проталкивали ее сквозь дыру в потолке.

В страшном волнении седоволосый пророк ожидал первой ночи полнолуния, гадая, случится ли превращение ведь демоны надежно скрыты от лунного света; мучась вопросом, какую роль сыграла в этом луна — была ли она предвестником ужасного проклятия, а, может быть, первопричиной его, или всего лишь сопутствующим фактором; вновь и вновь спрашивая себя, суждено ли ему пережить эту ночь или его ждет та самая смерть, которой ему удалось избежать сорок пять лет назад. Он сидел в своем кабинете, читал и ждал. Опустилась мгла, однако демоны не переступили его порога. Настала полночь, а он был по-прежнему один. И наконец, когда часы пробили два, не в силах совладать с любопытством, он бросился в Бастилию.

В полном одиночестве он спускался по длинной темной лестнице, все ниже и ниже, в огромное чрево тюрьмы. Стражники, с белыми как снег лицами и трясущимися руками, наотрез отказались его сопровождать. И вот теперь, стоя прямо над бункером, он с удовлетворением отметил, что сквозь громадные каменные глыбы и железные плиты, которыми он приказал заложить узкое входное отверстие, снизу не проникало практически ни единого звука. Он убедился, что толстые стены и потолок создают как бы звуконепроницаемый барьер между внешним миром и демоническими силами, бушующими внутри бункера.

И тем не менее даже сквозь толщу стен и мощный слой железа, даже несмотря на тридцатифутовое пространство между полом и потолком камеры, он все же услышал — приглушенно, но довольно отчетливо — яростное рычание, вой и визг загнанных в ловушку оборотней, воистину адских созданий, обуреваемых демонами столь могучими, что даже отсутствие прямого лунного света не в состоянии обуздать их. Но вырваться на свободу они не могли, ибо даже им было не под силу сдвинуть многотонный груз.

На следующую ночь Нострадамус вновь пришел сюда, но все было по-прежнему. Ему удалось сделать то, чего не смог в свое время Буа: спасти мир от несущих смерть демонов.

Спустя несколько месяцев, в июне 1566 года, Мишель де Нотрдам, прозванный Нострадамусом, пророк и провидец, алхимик и астролог, почувствовал приближение смерти. За два дня до своей кончины Нострадамус сделал следующие три дела:

Во-первых он, как и положено, составил завещание.

Во-вторых, он отдал секретный приказ коменданту Бастилии, запрещающий когда-либо открывать бункер или под каким-либо предлогом выпускать содержащихся в нем заключенных. Причем этот приказ комендант должен был передать своему преемнику и преемнику его преемника и так далее, на протяжении веков.

И в-третьих, старик-астролог сел в кресло и, глядя на мерцающее пламя свечи, как это частенько бывало все последние тридцать лет, он предался еще одному, на сей раз последнему трансу, и его посетило еще одно, последнее видение будущего. И еще раз он узрел, как ничтожны все человеческие усилия перед неумолимым ходом времен. Он увидел 1789 год. Разъяренная парижская чернь, охваченная революционным порывом атакует Бастилию. Он увидел, как рушится этот ненавистный символ королевской власти. Он увидел Януса Калдия и Клаудиу, выходящих на белый свет, ошеломленных, оглушенных, ослепленных солнечным сиянием, после столетий, проведенных во тьме. И — далекое ночное небо, которое начиная с этого момента и на протяжение двух последующих веков, будет освещаться холодным светом полной луны.