— Тебе, брат, повезло — я ведь еще известный драматург! Расплачусь с тобой покруче. — Он протянул шоферу журнал «Театр», открыл на нужной странице, ткнул пальцем в заголовок пьесы. — Вот — моя работа! Я и паспорт могу показать, если не веришь. А соавтор — Безруков, тот самый, из сериалов.
Водитель махнул рукой:
— Да ладно, верю! Думаешь, я первого писателя подвожу? И певцов подвозил, и диджеев. Случалось. Ты лучше возьми скрепку, прикрепи к обложке десятку и прямо на ней распишись — люблю автографы.
На червонце Гвидон нетвердой рукой вывел: «Я, ведущий артист БДТ, Мельников Гвидон Иванович, рад видеть Вас и Вашу спутницу на любом спектакле с моим участием. Надеюсь оставить у Вас неизгладимые впечатления».
Дома его встретил возбужденный Бяня, который стремился поведать ему «что-то архиважное». Засыпая на ходу, Гвидон мысленно выругался: «Опять этот хрен со своими идеями! Вечно у него что-нибудь, а мне расхлебывать».
Сосед вещал:
— Я вижу, что ты «хорош», — премьеру обмывали? Ну ладно, дело в следующем. Так как я наблюдаю у тебя полное отсутствие какой-либо изобретательности, а меня все время мучает чувство вины перед тобой, я придумал, как ее загладить. Все гениальное просто: женись на бабке! Пропишут, никуда не денутся: я все узнал.
Опрокинув стакан, он с удовольствием продолжил инструктаж:
— Значит, так. Необходимы только справки, что вы дееспособные: бабушка и ты. Ты должен эти справки взять в психдиспансере, где подтвердят, что на учете вы не состоите. — Бяня оценивающе посмотрел на Гвидона. — Ты ведь не псих?
— Наверное, нет, хотя при нашей профессии…
— В общем, не парься! В дурке не лечился, значит, не псих. Бабка тоже не производит впечатления шизофренички. В общем, скажешь в диспансере, что вам на работу надо устроиться, но не вздумай про женитьбу сболтнуть — тогда сразу поставят на учет, а то еще упакуют и запрячут в Скворечник[6]. А когда будете документы подавать, оба должны уверять всех в любви до гроба. Будь всегда изобретательным, скрывай свою скованность, в этом и есть известное изящество.
Гвидон заглянул в полученный в качестве залога бабушкин паспорт и, узнав дату рождения, поморщился:
— Какая любовь?! У нас же разница шестьдесят четыре года и три месяца!
— Да кого это волнует. Слушай меня! Ты должен сначала ее уговорить (думаю, долго не придется), в загсе стоять на своем и требовать, чтобы вас расписали. Придумай, что она твоя няня и ты любишь ее с детства, наплети там что угодно. В конце концов, я обеспечу свое скромное участие, моральную поддержку. С вами пойду. Ну скажи, к примеру, что она гениальная поэтесса, как Анна Ахматова, что ей нужен молодой друг для ухода и вдохновения. А лучше, если она сама это скажет. Поженитесь, и переезжай к ней. Бабка долго не протянет, а там ты — законный наследник — женишься на своей Зиночке. Видишь, какой я избрал спасительный исход? Учись, артист! Только пьяным в загс не заявись.
— Да что я, алкоголик?! Как артист я водку применяю исключительно в качестве метода психологической реабилитации, освобождая свое подсознание, — обиделся Гвидон.
— Я этого не говорил. Просто упреждаю, чтобы накануне не пил. Все ясно?
Гвидону было ясно, что интрига выходит на новый виток, и Бог знает, какие мытарства ждут на этом пути, быть может, придется сменить один набор трудностей на другой, но отступи он сейчас, и деньги, большую часть из которых помогла накопить Зина, придется отдавать назад. Такая перспектива Гвидона вовсе не устраивала, и он принял новый план.
Бабушку долго уговаривать не пришлось: на предложение расписаться она согласилась сразу. Сомнительно, чтобы она поверила, что околдовала Гвидона своими женскими чарами, но ей, конечно, было лестно, что артист, которому всего ничего — немного за тридцать, предложил ей «руку и сердце», к тому же прежнее воспитание подсказывало старушке, что она в долгу перед этим «порядочным» человеком. И зря Бяня с опасением напутствовал «молодых»: «Запомните дни рождения друг друга, а то не поверят, что вы влюбленные». По крайней мере, «невеста» прекрасно запомнила все, что касалось жениха.
Подавать заявление «молодые» направились не в загс, а во Дворец бракосочетания. Бабуля извлекла из глубин допотопного комода платье по моде тридцатых годов — память свадьбы со своим «бедным» Леонидом, в мирное время изготавливавшем памятники на Смоленском кладбище, а в сорок втором сгинувшем под Мясным Бором без погребения, — и, как ее ни отговаривали Гвидон с Бяней, отправилась именно в этом экстравагантном наряде. Гвидон был в единственном выходном костюме, заготовленном для свадьбы с Зиной, а «контролирующий обстановку» Бяня, по обыкновению, в чем-то старом, замызганном — чуть ли не в спецовке, зато «освежеванный» — и свежевымытый, и свежевыбритый, как настояла Клава. В этот день во Дворце бракосочетания была торжественная суета, точно там собрался весь Петербург. Множество юных пар стремились поскорее скрепить узы законного брака, на странную чету никто не обращал внимания. Естественно, когда очередь дошла до Гвидона со Светланой Анатольевной (так звали фиктивную невесту), девушка, регистрирующая новые семьи, только сделала большие глаза и, фыркнув, металлическим голосом произнесла:
— Так, граждане, не до шуток! Следующие.
— Какие еще шутки? — возмутился подскочивший к столу Бяня. — Два взрослых человека столько лет взвешивали все, так сказать, pro et contra и вот наконец-то изъявили желание объединить свои судьбы, а вы…
— Вот что. Вы пока посидите, а я скоро… — И чиновница удалилась из зала.
Девушка за соседним столиком стала толкать в бок другую регистраторшу: «Смотри, смотри!» Молодожены, стоявшие в очереди, раззадорились. Какой-то жених похлопал Гвидона по плечу:
— Вперед и с песней! Ни шагу назад! В этом есть известное изящество.
Бяня успокаивал бабушку, которая не могла взять в толк, почему не хотят удовлетворить их с Гвидоном законную просьбу.
Наконец вернулась «брачующая» девушка, ведя за собой благообразную матрону, видимо, заведующую дворцом. Заведующая села за столик, заглянула в документы новобрачных и укоряюще потрясла перед самым лицом Гвидона его паспортом, раскрытым на странице четырнадцать:
— И не стыдно вам, мужчина, нигде не проживающий? Думали втереться в доверие к пожилой женщине и обмануть государство?!
Гвидон, собрав остаток моральных сил и наглости, выпалил:
— Ни к кому я не втирался! Я ее люблю, и мы все равно поженимся, хотя бы через суд. Я личность творческая, давно с ней живу, и только она понимает мое искусство. А в подобном стиле я не могу с вами разговаривать. Вы мне плюнули в душу. Регистрируйте! Есть у вас чувство долга? Не имеете права отказать! Мы давно живем с ней! У нас даже свидетель есть! — И Гвидон обернулся в сторону Бяни. Бяня, краснея, обернулся тоже, делая вид, что ищет свидетеля за спиной.
Заведующая потупила взор и предупредила, что имеет право потребовать справки из диспансера. Гвидон невозмутимо предъявил бумаги.
Наконец заведующая вынесла вердикт:
— Отказать я вам действительно не имею права. Как писал поэт, двухсотлетие которого недавно отмечала вся страна: «Любви все возрасты покорны», но отложить бракосочетание на три месяца для проверки ваших чувств я правомочна.
Гвидон чуть было не наговорил лишнего: что она все-таки не «правомочна», что они с «невестой» ждут ребенка, Бог знает, что он наговорил бы еще, если бы не заметил Бяню, который жестами объяснял: нужно согласиться и уходить.
После того как троица вышла из дворца, Бяня заклинающе произнес:
— Все в порядке: не заметишь, как пройдут три месяца. Сейчас главное — поскорее занять площадь. Вот и бабушка не против.
— Я согласна, конечно! — заверила старушка. — Только верните мне, пожалуйста, паспорт, а то мне завтра пенсию принесут.
Паспорт вернули тут же — какие могли быть препирательства?
На следующий день Гвидон позвонил бабушке с работы (из кафе) и предупредил, что вечером перевезет часть своих вещей в комнату. Светлана Анатольевна посетовала, что ему не привезти сразу весь скарб. А потом сообщила, что у нее «несчастье» (при этих словах Гвидон чуть трубку не выронил): пенсию ей не выдали, потому что она вчера где-то, видимо возле Дворца бракосочетания, паспорт выронила и теперь не знает, как быть, но самое неприятное было в том, что аппаратом завладел непонятно откуда взявшийся «Дима». Он был уже в курсе всех дел, знал о предстоящем бракосочетании и, конечно, пообещал «обнаглевшему вконец молокососу» физически с ним расправиться и отправить на сей раз уже не в «Кресты», а в солнечный Магадан.
