«Ничего, ничего! — мысленно подбадривал себя Тиллим. — Лучше стерпеть от нее тысячу оскорблений, чем однажды попасться ей под горячую руку».

Когда словоизвержение Авдотьи закончилось, Тиллим, чтобы хоть как-то оправдаться, окончательно не потерять расположение Каталовой и остудить ее воинственный пыл, а также дабы не умалить своих кавалерственных способностей перед ее подругой, явившейся свидетельницей Авдотьиного фиаско, не нашел ничего лучше, как предложить дамам дождаться его в уютной атмосфере ресторана. Он препроводил их в ближайший ресторан «Невский», гнусавя по пути, что им нужно немного подождать в этом заведении и что он сейчас привезет деньги, которых у него дома в избытке.

Тиллим тут же сделал широкий жест, подарив Попадаловой целую кипу радужных бумажек — фальшивых купюр для оклейки туалета, как бы намекая на то, что он готов так же обращаться с настоящими — нужно только их привезти. Придя в ресторан, Папалексиев усадил дам за свободный столик, сам же подошел к официанту:

— Дружище, организуй столик для девчонок по полной программе.

— Понял. Все устрою в лучшем виде! — заверил его дружище.

Сделав ценные указания, Тиллим отправился домой.

На Невском Тиллим попытался поймать машину.

— Довези до дома, шеф! — попросил он таксиста. — Денег у меня с собой нет, но на месте заплачу — сто процентов.

Водитель отрицательно покачал головой и уже собрался сняться с тормоза, но Тиллим схватил его за руку, вспомнив, как с утра пришлось обниматься с шофером и как при этом ему передались навыки вождения автомобиля. «Сейчас память прояснится, и я смогу сесть за руль своей иномарки», — мыслил Папалексиев, забывший о том, что его неординарные способности истощились. В общем, когда такси умчалось, Тиллим несолоно хлебавши поплелся к месту парковки «тойоты-карины».

С трудом вспомнив, как завести машину, Папалексиев сел за руль, но средство передвижения завелось только с пятой попытки. Капризы техники всегда возмущали Тиллима до глубины души, оскорбляя его человеческое достоинство. «Тоже мне — груда железа, а с характером! Машина должна служить человеку, а не человек машине. Или я ей не хозяин?» — рассуждал Тиллим. Резко тронувшись, он отъехал с места парковки и в тот же миг в зеркале заднего вида увидел занимавшую освободившийся участок улицы легковую машину, которая была незамедлительно разбита хвостом троллейбуса, вильнувшего им при заносе. Тиллим стер холодный пот со лба, соображая: «Хорошо, что успел отъехать, иначе на его месте оказался бы я».

Он с благодарностью помянул прабабку Авдотью, подозревая ее ревностное участие в своем спасении, машину же решил вести следующим образом: наблюдать за тем, как управляют другие водители, и повторять их действия. Однако оказалось, что этому правилу следовать не так-то просто: засмотревшись на какого-нибудь шофера, лихо крутящего баранку, Папалексиев отвлекался от того, что происходит на проезжей части, таким образом, переставал контролировать ситуацию вокруг своей машины и не справлялся с управлением. Пешеходы с любопытством наблюдали за «тойотой», которую кидало из стороны в сторону, из одного ряда в другой и в любой момент могло занести на встречную полосу или на тротуар. Видя эти безумные метания, можно было заключить, что какой-то изрядно подгулявший новый русский торопится на свидание с подружкой и не дай бог оказаться у него на пути. Соседние автомобили шарахались от бешеной иномарки, тормозя и уступая дорогу. Сигналя и шурша по крышками, «тойота» пролетела перекресток на красный сигнал перед самым носом у пешеходов материализовавшимся призраком роскошной жизни. Это Тиллим по простоте душевной вместо тормоза нажал на газ. Каким-то чудом автомобиль миновал набережную, при этом умудрился несколько раз выехать на встречную полосу, создавая одну за другой аварийные ситуации и радостно сигналя, очевидно, от сознания собственной неуязвимости и безнаказанности.

Конечно, постовые милиционеры пытались взнуздать шальной лимузин, однако тот игнорировал всякие действия гаишников и как ни в чем не бывало продолжал следовать своей дорогой на очень приличной скорости.

За Троицким мостом автомобиль резко свернул направо. При заносе он врезался в фонарный столб и застыл на месте. Выйдя из машины, взмыленный Папалексиев увидел, что здорово покорежил крыло. «На одном крыле не улетишь!» — с грустью заключил он. Оглядевшись по сторонам, Тиллим сообразил, что находится в непосредственной близости от загса, и сразу вспомнил, что обещал зайти к Авдотье, заключающей браки на небесах. Отпустив многоэтажную фразу по поводу ее бабки, он напоследок с таким остервенением пнул злополучную «тойоту», что едва не вывихнул ногу. Ковыляя по Петровской набережной в сторону Дворца бракосочетания, Папалексиев пытался разрешить сложную лингвистическую проблему: «Почему все же ругаются по матери, а не по бабке? Можно было бы даже по прабабке и так далее: чем больше „пра-“, тем сильнее ругательство».

Увидев Авдотью Троеполову, Тиллим отметил, что сегодня она как-то особенно хороша и в то же время выглядит необычно строго. По спине у него даже пробежали мурашки, но наглости это в нем не убавило. Улучив момент, когда Авдотья отдыхала после напутствия очередной паре брачующихся, Папалексиев подскочил к ней с выражением неизбывной тоски на физиономии и скорбным тоном заявил:

— Здравствуй, Авдотья! Вынужден тебя разочаровать, сегодня мы встретиться не сможем — у меня неприятности. Непредвиденные обстоятельства. Нужно срочно домой, а денег на такси нет, выручи, если можешь…

— А где мои конфеты? — с изумлением спросила внучка таинственной актрисы.

Тиллим, не ожидавший от нее такой осведомленности, растерялся:

— Постой! Какие еще конфеты? Откуда ты знаешь про конфеты? Ну да, я действительно хотел купить конфеты, но не успел — разные обстоятельства, понимаешь? А с чего ты вообще взяла, что я тебе конфеты должен?

— Так. Показалось, что ты хотел их мне подарить, — тихо произнесла Авдотья, протягивая Тиллиму деньги.

Он почувствовал, как краска стыда заливает лицо.

— Ну сдаюсь, сдаюсь. Осознал свою ошибку… Что поделаешь — забегался, закрутился… Но конфеты я обязательно занесу, вечером. Обещаю.

Издерганный, Папалексиев добрался до дома на такси. Он наконец обрел относительный покой — состояние, когда можно предаться размышлениям. Вспоминая события сегодняшнего дня, он теперь знал, кого следует благодарить за случившееся. История с конфетами была последним пунктом в мучительных раздумьях Тиллима, связанных с покушением на его свободу. Всякая попытка вмешательства в личную жизнь раздражала вольнолюбивого Папалексиева. Пробудившийся в нем сегодня воздыхатель Авдотьи Каталовой не желал быть игрушкой в чьих-либо руках и внутренне протестовал против любой опеки:

«Она что же, хочет контролировать мои чувства? Ишь ты, размахнулась! Воспитывать меня вздумала, поучать. Чуть не разорила, машину сломала… Кого хочу, того и люблю! Кого люблю, тому и подарки буду делать… Вот специально влюблюсь еще в кого-нибудь, и не в одну, а в нескольких сразу. Чем я хуже этого араба? Вообще стану ловеласом… А внучка-то вся в бабку — мысли читает! Ну и семейка!»

Обида душила Тиллима, и он осмелился доказать бабке Троеполовой свою правоту.

У входа в подъезд он кивнул уже знакомому стражу порядка и, предвкушая скорое завершение своих сегодняшних мытарств, буквально взлетел на четвертый этаж, но тут оказалось, что ключи от комнаты остались в сумке, которую Тиллим прихватил с собой на всякий случай, когда ехал в «Европейскую» выручать из беды шейха, сумка же лежала на заднем сиденье в машине, беспомощно застывшей вблизи Авдотьиного загса. Обезумев от отчаяния, Папалексиев подпрыгнул и с воинственным кличем саданул в дверь больной ногой. Устрашающий вопль сам собой плавно перешел в болезненный стон: старая, на совесть сработанная дверь не получила ни одной царапины и по-прежнему надежно преграждала вход в комнату, а страдалец Тиллим корчился на полу в коридоре. На шум из кухни выполз Лева.