Помощник коменданта надрывался от крика, грозил заключенным всеми карами. Он объявил, что все чехи понесут наказание: завтра никто из них не получит пищи.

Всем было приказано разойтись. На широкой площади остались только чехи, все еще стоявшие на коленях, в окружении вооруженной охраны.

— Товарищи, будьте стойкими! — шептали проходившие заключенные. — Мы не забудем вас!

Лишение пищи на целые сутки людей, у которых и без того душа еле держалась в теле, было крайней жестокостью. Администрация лагеря прекрасно знала об этом. Уборщики трупов готовились на завтра к нелегкой работе. Но душегубы не учли одного: они обрекли на голодовку и смерть один барак, но тысячи узников из других бараков протянули руку помощи бедствующим чехам. Если народ сложится по зернышку — будет ворох.

Эсэсовцы проверили, чтобы со склада не было отпущено ни грамма продуктов для чехов. Чешские дневальные в тот день не показывались на кухне. Но русские заключенные из тридцатого, двадцать пятого и сорок четвертого блоков первыми вынесли решение: поделиться с чехами своим дневным пайком. Не остались безучастными и другие блоки. Когда наступил час обеда, из многих бараков, один по одному, незаметно потянулись люди с термосами, котелками, консервными банками. Люди несли пищу голодным. Скудную, невкусную, но все же пищу, — другой ведь не было. Чехи-заключенные еще с вечера упали было духом. Но теперь глаза их засияли радостью, наполнились слезами. Они кинулись пожимать руки друзьям. Они благодарили и клялись, что никогда не забудут этой помощи в трудную минуту.

Назимов, пряча под курткой термос, тоже незаметно свернул к чехам. Еще в дверях он услышал голос своего земляка — бравого Сабира.

— Подходите, друзья, смелее, не стесняйтесь! — приговаривал он, разливая горячую похлебку. — У нас в Татарии говорят: если угощают от души, и вода покажется лакомством. Нынче «диетический» обед; сквозь похлебку не только Веймар, даже Берлин можно разглядеть. Не обессудьте, потчуем от чистого сердца. Зато хлеб — что надо: челюсть можно свернуть. Угощайтесь на здоровье! Подходите же, не стесняйтесь. Эй, дядя, давай живее! — обратился он к пожилому чеху, который с жестяной банкой в руках нерешительно топтался в стороне. — Не беспокойся, мой термос, как волшебный горшок, бездонный, похлебка в нем никогда не кончится. — И он наполнил банку старика мутной теплой болтушкой.

Назимов передал Сабиру свой термос, выложил на стол кусочки хлеба.

Но вот термосы опорожнились, надо уступить место посланцам других бараков. Назимов вышел наружу вместе с Сабиром.

— Как живешь, земляк? Как дела?

— Дела ничего, Баки абы. Видишь, укрепляем интернациональную дружбу. Наш колхоз называется «Интернационал», а смысл слова этого я тогда не очень-то понимал. Вот теперь понял. Хорошее, оказывается, слово!

— Жизнь все растолковывает, Сабир.

— У нас в бараке тоже так думают. Иначе разве оторвали бы кусок от собственного рта. Вот я, к примеру, разливаю другим еду, а у самого в брюхе собаки ворчат, — и он с грустью тряхнул пустым термосом. Потом зашагал быстрее.

— Куда ты так торопишься, Сабир?

— Работы много, а времени не густо, — улыбнулся парень. — Собаку надо подковать.

Назимов невольно рассмеялся:

— Шутник ты, Сабир! Рядом с тобой не заскучаешь.

Похвала приятно щекотала Сабира, он даже за» важничал:

— Стараемся по мере сил. Не даем скучать людям… — И без всякой связи с прежним разговором вдруг спросил: — Баки абы, вы любите бокс?

Перед тем как ответить, Назимов потер щеку: ему все еще помнилось, как в тот незадачливый вечер «зеленый» едва не своротил ему скулу.

— У себя в деревне, Сабир, я слыл неплохим драчуном. Ну а здесь, сам понимаешь: иной раз ветром шатает.

— Если сами не деретесь, так приходите посмотреть, — пригласил неунывающий Сабир.

— Посмотреть?

— Ага! Мы готовимся к матчу по боксу с «зелеными».

— Ты опять шутишь, Сабир? — недоверчиво взглянул Назимов на парня. — Я ничего не слышал об этом матче.

— Откуда же вы услышите, коли мы секретно готовимся, — шепотом сообщил Сабир. — Против знаменитого чемпиона «зеленых» мы выставляем одного русского парня. Готовимся вовсю. Дополнительно подкармливаем своего боксера, чтобы сил набрался…

И Сабир рассказал подробности этой истории.

Среди «зеленых» всегда было много мастеров кулачной расправы, знающих боксерские приемы. Им ничего не стоило одним ударом сбить с ног человека. Эсэсовцы часто привлекали таких субъектов к избиению заключенных. Стараясь еще лучше «профессионализироваться», уголовники время от времени проводили между собой боксерские состязания. Ведь многие из них были внутрилагерными «начальниками» — фюрарбайтерами, штубендинстами, капо, старостами, — умение боксировать всегда могло пригодиться им, — чтобы держать в повиновении заключенных. Чем больше и беспощаднее избивали они беззащитных лагерников, тем большим расположением пользовались у эсэсовцев и у самого коменданта. Кичась своей силой и жестокостью, «зеленые» держали в страхе весь лагерь. Особенно свирепо расправлялись они с политическими. «Русский политический центр» решил положить конец этому террору. Участники организации начали разыскивать среди заключенных бывших боксеров. Наконец разыскали лейтенанта Андрея Борзенкова. Это был среднего роста, коренастый, широкоплечий паренек лет двадцати двух. До войны он выступал на рингах среднеазиатских республик.

Человек, которому «Политический центр» поручил переговорить с Андреем, не стал терять времени на предисловия.

— Ходит слух, что ты был боксером. Это верно?

— Может, и был, да какой из этого толк, — нехотя ответил Борзенков. — Теперь меня и ребенок побьет.

— Ну, это еще надо проверить. Вот что: ты должен отдубасить атамана «зеленых» — Жорку!

Андрей представил себе мордастого Жорку, бандита-рецидивиста. Перед самой войной он сидел в одесской тюрьме. Фашистские оккупанты взяли его под свое покровительство и специально держали в Бухенвальде для устрашения политических.

Андрей, выслушав предложение подпольщика, разозлился.

— Ты что же, подбиваешь меня устроить цирк для «зеленых»? Спасибо, найди для этого другого дурака! — отрезал он, намереваясь уйти.

Но странный человек — низенький, хромой, большеголовый — оказался привязчивым.

— Да ты постой, — удержал он Борзенкова. — Дураки тут вовсе не нужны. Дело очень серьезное, Андрей. Что ж ты, неужели не видишь, как «зеленые» издеваются над нами, политическими? Разве не слышал, как они орут: «Эй, красные, коммунисты, выходите драться! Хотите, ребра поломаем вам!?»

— Я не глухой, — нахмурился Андрей.

— Так вот, уголовники думают, что среди русских офицеров и солдат не найдется человека, который осмелился бы против них выйти, чтобы поддержать честь патриотов. Бандиты кичатся, считают себя непобедимыми. Неужели мы должны терпеть это? Неужели не собьем с них спесь?..

Андрей промолчал. Но в этом молчании чувствовалось согласие.

Подпольная организация приняла меры, и врачи на время освободили «заболевшего» Андрея от работы. Ему стали давать больше пищи. Сильный, молодой организм боксера заметно окреп. Потом к нему прикрепили тренера, голландца Гарри — своего человека для подпольщиков. Андрей и Гарри быстро подружились, начали тренироваться. Приходилось соблюдать величайшую осторожность: если бы гитлеровцы узнали, что «больной» Андрей занимается боксом, его подвергли бы страшному наказанию как саботажника. Да и вообще лучше было держаться подальше от людских глаз.

В один из дней Гарри привел Андрея к «зеленым», в двенадцатый барак, для «знакомства». По-видимому, Гарри знали там: стоило им показаться в бараке, целая орава «зеленых» сразу же окружила его:

— Ого, Гарри, притопал! А что это за доходяга с тобой?

Когда Гарри объяснил, зачем они пришли, все принялись разглядывать Андрея — будущего соперника Жоржа; даже уголовники, жарившие мясо на железной печурке, и те оторвались от своего дела. Надо сказать, что еды у «зеленых» всегда было вдоволь, они обворовывали не только заключенных, но и эсэсовцев, — однажды стянули из склада целую свиную тушу.