Но Паша повел себя странно. С загадочной улыбкой он подошел к шкафу, открыл его, порылся в среднем огромном ящике и с видом фокусника вытащил оттуда какую-то тусклую железку.

— Что это такое? — с неприязнью спросила я.

— Отмычка! — торжественно объявил он.

Этого еще не хватало! Линник собрался взламывать дверь Невзоровой. Какая прелесть! Похоже, он стремится во что бы то ни стало попасть за решетку.

— Паша, ты когда-нибудь сидел в тюрьме?

— Нет, — ответил он и с любопытством посмотрел на меня. — А что?

— А то. Поинтересуйся у Дениса, хорошо ли там.

Подумав, он сказал:

— Меня никто не заметит. Я буду очень осторожен. А ты на стреме постоишь.

Никогда не стояла на стреме и, честно говоря, не испытывала большого желания попробовать. Кажется, в случае чего надо кричать «шуба!» или что-то в этом роде. Или свистеть...

Линник стоял передо мной и, помахивая отмычкой, ждал моего решения.

— Ну вот что, Паша, — сказала я. — Сделаем так. Отмычку ты оставляешь здесь. Меня тоже. Сам едешь к Невзоровой и трезвонишь ей в дверь, пока не проснется. Ну а потом допрашиваешь с пристрастием и выясняешь, что за «злой мужчина» ее третирует. А я пока просмотрю дискеты. Договорились?

Он пожал плечами, разочарованный:

— Договорились...

Положив отмычку в ящик, Паша включил компьютер и пошел в коридор одеваться. Я вышла его проводить.

— Тоня, если на дискетах что-то важное — распечатай. У меня принтер есть. Лазерный. Умеешь им пользоваться?

— Умею.

— Без меня не уходи. Я постараюсь справиться побыстрее.

Я смотрела, как он натягивает куртку на свою ладную спортивную фигуру, и думала: какое счастье, что Невзорова живет не на первом и не на втором этаже. А то Линник с его криминальными наклонностями точно полез бы к ней через окно.

— А это тебе зачем? — встревожилась я, увидев, что он засовывает в карман небольшой ломик.

— Это? — Он слегка смутился. — Вдруг дверь заклинит? Так бывает...

— Не заклинит.

Я взяла у него ломик и положила на тумбочку. Конечно, у меня не было уверенности в том, что он не найдет на улице что-нибудь подобное и не воспользуется в преступных целях, но делать было нечего. Приходилось рисковать. Другого помощника у меня нет, а время не терпит. Надо срочно устанавливать личность убийцы, пока он не грохнул кого-то еще.

Закрыв дверь за Пашей, я достала дискеты, вернулась в комнату и села за компьютер.

Если я скажу, что была потрясена или ошеломлена, то это будет неправдой. Потому что в русском языке нет такого слова, чтобы описать мое истинное состояние, когда я открыла первый файл и прочитала: «N. Кукушкинс. Психология творчества».

Сердце ухнуло вниз, потом подпрыгнуло вверх и опять упало. Руки ослабли, в глазах замелькали круги и точки.

Не в силах справиться с собой, я поднялась и медленно, на подгибающихся ногах прошла на кухню. Там я покопалась во всех шкафчиках, заглянула в холодильник и нашла бутылку водки. Полную.

Уверена, что Паша — человек тонкой душевной организации — понял бы меня и простил. Вскрыв бутылку, я налила в чашку граммов пятьдесят и выпила. Затем налила еще, поменьше, и опять выпила. Мне стало легче.

Был день, за окном шла обычная жизнь. А я сидела на кухне; в квартире Паши Линника, словно на другой планете. За моей спиной была дверь, за дверью — коридор, дальше — комната, в комнате — компьютер, на экране которого я только две минуты назад видела четкие черные буквы: «N. Кукушкинс. Психология творчества. Роман». Да, кажется, было еще слово «роман».

Или все это мне лишь почудилось?

Я плеснула в чашку еще немного водки, поколебалась, но пить все же не стала. Пора было возвращаться в комнату...

Странно. Я не могла встать. Позже я поняла, что уже в тот момент знала ответ на одну из загадок этого дела. Просто не отдавала себе в этом отчет, так вроде бы говорится. А если точнее — у меня уже не хватало ни свободных чувств, ни свободных мозгов для того, чтобы все осмыслить сразу. Мне нужно было время. Хотя бы немного.

Какие-то мысли бродили в голове, но все посторонние, будто мой организм таким образом сопротивлялся нахлынувшему внезапно озарению. Так, я подумала, что не зря дала сегодня утром моему старичку в метро пять рублей. Еще подумала, что Паша пока не подъехал к дому Невзоровой и у меня в запасе есть как минимум часа три. Как я должна была использовать эти три часа — было ясно. И опять же ясно моему подсознанию, а не мне самой. Я не двигалась с места, глядя через прозрачную жидкость в бутылке на потертую клеенку кухонного стола. Разноцветные разводы на клеенке, как тест Роршаха, складывались в фигуры, навевая различные ассоциациис книгой, с птицей, с пятном крови...

Я закрыла бутылку, поставила ее в холодильник и пошла в комнату. На экране компьютера, теперь уже черном, мелькали звездочки и четыре цифры московского времени. 13 часов 25 минут. Нажав «enter», я вернула на экран текст:

На этот раз я справилась с волнением довольно легко. Водка успокоила меня и взбодрила. Чтобы не терять время, я, не читая пока, включила принтер, сунула в него бумагу и стала распечатывать текст десятым кеглем. Я заранее посмотрела — обе дискеты были полные, так что бумаги мне могло и не хватить. У Паши в столе я нашла только одну пачку, уже начатую.

Хорошо, что Кукушкинс был аккуратным парнем. Страницы у него были пронумерованы, пробелы между главами убраны.

Принтер жужжал, выбрасывая листы. Я стояла рядом и складывала их, проверяя на брак. На эту работу у меня ушел час. Бумаги чуть-чуть не хватило, пришлось сунуть принтеру четыре странички одного рассказа Дениса, обратной стороной. Потом я позаимствовала у Линника толстую картонную папку, положила туда пятый роман Кукушкинса «Психология творчества», папку убрала в сумку и с чистой совестью села за компьютер.

Для начала я пробежала текст глазами — сначала на первой дискете, а потом на второй. Как я и предполагала, здесь был не только роман. В конце второй дискеты я обнаружила прямое доказательство моего открытия. Не выдержав, я заплакала и вернулась к началу романа:

«Век мой кончается. Скоро начнется следующий. Я знаю, что кто бы ни встретил меня в его начале, я буду рад ему. Мне кажется, что все должно измениться. Ночь, день, солнце, я сам и кто-то еще. Но я знаю также, что никого не встречу; не увижу ночи, дня и солнца; не услышу кого-то еще. Я уйду с тем веком, который кончается...»

Это была небольшая вводная часть, написанная от лица главного героя. Дальше сразу шел непосредственно сюжет. Главный герой — известный художник — приходит к врачу-психотерапевту и, жалуясь на расстроенные нервы, начинает рассказ о своей жизни. Как это обычно бывает — с описания детства. Врач, увлекаясь его историей, вдруг обнаруживает в ней некоторые нюансы, очень похожие на те, что случались некогда в его собственной жизни. И тогда он перебивает пациента и рассказывает ему о своем детстве. Затем они расстаются, назначив день следующей встречи. И все то же самое. Рассказ пациента — рассказ врача. В какой-то момент оба рассказа сливаются в один, потом снова расходятся...

Здесь было все: любовные страдания, тайные желания и эротические видения; маленькие, но подлые поступки и нелепые длительные связи; незначительные, почему-то запавшие в память случаи; страшные сны; нравственное падение, отлично осознаваемое и тем более отвратительное; симпатии, антипатии и конфликты; поездки в другие города и страны...

Этот роман, хотя я и успела прочитать до прихода Паши всего сто пятнадцать страниц, немного отличался от прежних вещей Кукушкинса более динамичным ходом повествования. В историях обоих героев чувствовалась какая-то нервозность, нараставшая постепенно. Было ясно, что кульминация будет совершенно неожиданной и сильной.