Лимузин чуть прополз вперед и остановился. Дождь барабанил по крыше, а по обе стороны дороги поднимались и опускались зеленые поля сочными волнами, которые с удалением становились водянисто-серыми. Впереди и позади нас длинной вереницей ползли машины «порше», «феррари», «мини», «мерседесы», «ягуары», «бентли», «рэнджроверы» и «рентакары» — направляясь к кладбищу по узкой дороге. Нам полагалось возглавлять процессию, но когда мы добрались до дороги, все уже было забито машинами, так что мы оказались где-то в середине своей траурной колонны. Сьюзен сидела рядом со мной в длинном черном платье и синтетической, взятой у кого-то, шляпке на голове. Джош, ее девятилетний сын, и Сью Вторая, ее трехлетняя дочь, причесанные и одетые подобающим образом, сидели на откидных сиденьях лицом к нам.

— Почему мы живем в этой скверной стране? — спросила Сьюзен, пристально глядя на дождь. Сью Вторая соскользнула со своего сиденья и прижалась к ноге матери.

— Мамочка, ты же любишь наш дом?

Сьюзен наклонилась, притянула дочь к себе, обняла, посадила на колени.

— Конечно, я люблю наш дом.

— А еще ты любишь соседей, — вступил в разговор Джош. — Кроме этих засранцев Фергюсонов.

Теперь он единственный мужчина в семье. Прямая осанка и храброе лицо. У него был нос Фила, но мальчик будет ростом выше отца.

— Не называй их так, Джош!

— Ты сама всегда о них так говоришь.

— Но не сегодня, — возразила Сьюзен.

Мы проехали в молчании несколько ярдов, но показалось, что на это ушло целых десять минут.

— Я не думала, что будет так много народу, — сказала Сьюзен, повернувшись к окну. — Не знала, что стольким людям он был дорог. Считала, что знаю всех его друзей, но, клянусь, половину людей, что приехали утром, в жизни не видела. Я рада, что ты здесь, Форрест. Знаю, мне надо к этому привыкнуть, но не хочу встречать их одна.

— Они же — и твои друзья, — возразил я, желая хоть как-то ее подбодрить.

Остановка.

Опять ползем.

Остановка.

В церковь набилось полно народу, а когда после окончания службы вышли наружу, то чуть не ослепли от мощных ламп, направленных нам в лица телевизионщиками.

Потребовалось несколько секунд, пока до нас дошло, что здесь за стенами церкви собралось двести, а то и триста человек; целый лес зонтиков и цветов, мокрых от дождя и блестевших в лучах прожекторов.

Похоронной процессии потребовалось не менее часа, чтобы преодолеть пять миль до кладбища. Но это и не важно! Никто никуда не спешил, земные дела подождут.

Кладбище располагалось на южном склоне холма. Похоронный оркестр ежился от холода под навесом из брезента, несколько сот человек терпеливо мокли под нескончаемым дождем. Когда гроб опустили, викарий вверил душу Фила Богу, а оркестр несколько раз сыграл величавую мелодию, почему-то напомнившую мне песенку: «Обезьяна обматывает хвостом флагшток». Я не слышал этой вещи уже лет двадцать, а сейчас слова этой маленькой глупой песенки вертелись в моей голове вместе с мелодией. «О, обезьянка мотает хвост на флагшток, на флагшток». Трубы и саксофоны, ударники и кларнеты пищали и громыхали, придавая проводам Фила шутовской оттенок. Происходящее больше походило на оживленную вечеринку. Но это был его выбор. Сьюзен сказала, что они обсуждали этот вопрос на случай преждевременной смерти одного из супругов, наставления Фила на этот счет были неординарными.

Мы бросили по комку земли на крышку гроба, постояли несколько секунд, наблюдая, как под дождем комки превращаются в жижу, как маленькие грязные ручейки стекают по лакированному дубу. Оркестр смолк, и мы вернулись к машине, с трудом переставляя ноги в высокой мокрой траве. К нам склонялись озабоченные лица, залитые дождем, и выражали соболезнование, твердя, как они сожалеют о случившемся, о том, какая это ужасная потеря.

Никто не знает, что говорить перед лицом смерти. Но даже если бы и знали, это звучало бы все равно фальшиво, это была бы только фраза, помогающая преодолеть неловкий и болезненный момент. Мы живы, а он — нет, и ничто из сказанного не изменит этого порядка вещей. Потому мы бормочем первое, что приходит на ум («Я так сожалею, Сью», «Он был чудесным парнем, Сьюзен. Чем мы можем тебе помочь?» «Через неделю на небесах ангелы преподнесут ему турболеты»), и отходим от могилы, зная, что эта земля с разинутой пастью ждет нашего возвращения. По пути к машине Сьюзен улыбалась и пожимала протянутые руки. Наконец нырнула в лимузин, радуясь, что обрела убежище. На обратном пути Джош резким движением вытер рукавом бороздку слез с щеки Сью Второй, и мы какое-то время молчали.

Неожиданно Сьюзен взяла мою руку и заговорила:

— Когда я впервые встретила Фила в заброшенном песчаном карьере, за нашей деревней, в Мидленде, это было — о, целых двадцать лет назад. Мы учились в одной школе, но он был на три класса старше меня, поэтому я знала, кто он, но фактически никогда не встречалась с ним. В тот день он соревновался с еще более старшими парнями, они заключили пари, кто быстрее съедет на велосипеде с крутого склона песчаной выработки. Только ему удалось доехать до подножия холма. Кажется, он выиграл что-то около фунта, а я пряталась еще какое-то время после того, как все ребята разошлись по домам, наблюдая за ним. И когда Фил стал откапывать доски, которые он заранее зарыл в песке, чтобы велосипед не увяз, я подумала: «Вот это да…» Он — ловкач, но он — победитель. Я хочу сказать, он всегда рисковал, Форрест. Но лишь тогда, когда знал, что игра стоит свеч.

Эта же мысль посетила и меня. В прессе говорилось, что это был несчастный случай, которого следовало ожидать. Что ангары в Монако настолько малы и переполнены зрителями, что даже нечего и думать о гонках «Формулы-1». Если бы такие ангары были на любой другой гоночной трассе мира, то проводить гонки там никогда бы не разрешили… Ангары Монако не соответствуют ни одному из требований ФИСА. Конечно, все это правда. Но Фила не толкали. И он не споткнулся. Я сам видел, как он сделал шаг назад, второй, затем третий прямо под колеса беренсоновского «бенеттона». Он поднял руки вверх, будто внезапно испугался меня, на его лице было выражение ужаса. В самый последний момент он стал переводить взгляд на машину, приближавшуюся к нему со скоростью около 125 миль в час, но было уже слишком поздно. А вплоть до этого момента он смотрел прямо сквозь меня на что-то еще. Сейчас я жалею, что не догадался оглянуться. Возможно, мне удалось бы понять, что могло напугать Фила. Одно я знаю точно — что-то было.

— Было ли что-нибудь, чего он боялся? — спросил я у Сью.

— Иногда мне кажется, что он боялся меня, — ответила она со слабой улыбкой, припоминая.

— Он боялся собак, — заметил Джош. — Вот почему мы не могли завести собаку. Папа говорил, что от них одни неприятности, но он их и боялся, ведь так?

— Только больших, Джош. — Сьюзен повернулась ко мне и принялась объяснять: — Когда он, будучи мальчишкой, гулял в какой-то усадьбе, за ним погнались эльзасские овчарки, одна из них укусила его за ногу. Фил любил рассказывать эту душещипательную историю, как его чуть не загрызли до смерти, но я всегда воспринимала ее скорее как выдумку. Никаких шрамов на нем не было.

Я стал перебирать в памяти толпу. Обычная мешанина из фотографов, механиков, позеров, кинозвезд и кинозвездочек, обалденная девица на роликовых коньках в сексуально возбуждающих штанишках, но, насколько я мог припомнить, никаких собак там не было. Их никогда не допускали на автодром. Если же все-таки собака там была и Фил так отреагировал на нее, то она оказалась бы на видео.

— Если и была собака, то невидимая, — сказал я, вспоминая, как Фил отступил назад с поднятыми руками. Перед глазами встала ужасная картина пережитой трагедии. Машины «Скорой помощи», напирающая толпа и Фил, лежащий на бетоне, изломанный и мягкий, как кучка нестираного белья, запачканного его собственной кровью. Конечно, мы прекратили участие в гонке. Нам предстояло выполнить необходимые формальности и преодолеть массу бюрократических преград, чтобы вывезти тело Фила из страны.