14 октября 1806 года в двойном сражении, под Йеной и Ауэрштедтом, Наполеон нанес войскам союзников сокрушительное поражение. Это была полная катастрофа фридриховской Пруссии. 27 октября император французов вступает в Берлий, а прусскому королю приходится бежать в отдаленный уголок страны.

19 октября в Галле перед резиденцией Наполеона появляются студенты и перед освещенными окнами императора скандируют: «Pereat! Pereat!» [26] По приказу Наполеона университет объявляется закрытым, а студентам предложено покинуть город. Профессор классической филологии Фридрих Август Вольф обращается к младшему брату Вильгельма фон Гумбольдта, чтобы тот, пользуясь своим авторитетом во Франции, попробовал добиться отмены этих жестких мер. Гумбольдту хотя и удалось заинтересовать нескольких высокопоставленных лиц из ближайшего окружения Наполеона, но сам император не пожелал его принять, хотя Французская академия наук считала Александра фон Гумбольдта одним из самых именитых своих членов. «После всего, что я узнал, — писал Гумбольдт 18 ноября Вольфу, — мне кажется, что император каждый раз приходит в тихую ярость, как только ему напоминают о событиях в Галле».

Возможно, и эта история усилила в таком восприимчивом и чувствительном человеке, каким был Гумбольдт, стремление окончательно отойти от политической жизни и уединиться в тиши кабинета. Тем более что к письменному столу его звала новая большая работа, за которую он теперь засел, — книга «Картины природы», создававшаяся на материале тех докладов, которые он читал в Берлинской академии наук. Первый том, вышедший в 1808 году в тюбингенском издательстве «Котта», способствовал еще большей популярности Гумбольдта среди беднейших слоев народа. В предисловии, написанном в мае 1807 года, говорилось: «Опечаленным, угнетенным душам, всем, кто находится в бедственном положении, по преимуществу посвящаются эти листки. Кому удалось спастись от бурных жизненных невзгод, тот охотно последует за мной в лесную чащу, в бескрайние степи и на высокие хребты Анд. Это к нему обращается хор, осуждающий неустроенность мира:

Гумбольдт не принадлежал к числу патриотов, объединившихся вокруг барона фон Штейна, Шарнхорста и Гнейзенау, боровшихся за укрепление национального самосознания населения оккупированной страны, и почти не участвовал в политической борьбе того времени, однако эта книга, любимое детище Гумбольдта, отнюдь не была произведением аполитичного автора, желавшего отвлечь внимание своих сограждан от неурядиц окружающей их действительности и увести их в фантастически красивые уголки природы или занять их воображение загадками мироздания.

Рисуя яркие и красочные, научно безупречные и одновременно общепонятные картины природы, Гумбольдт впервые обращался с подобным материалом к простому народу; он как бы посягал тем самым на монопольное положение поэзии, философии и теологии в сфере общего образования, будил в читателях интерес к природе и естественным наукам и делал первый целенаправленный шаг к важнейшему в социальном отношении свершению своей жизни: достичь понимания народными массами того величайшего значения, которое имеет использование результатов естественнонаучных исследований для прогресса человечества. Но важно и другое: книга эта, написанная в самый мрачный год, последовавший за крахом Священной Римской империи германской нации и фридриховской Пруссии, была наполнена такой неистребимой верой в торжество жизни и таким оптимизмом, что она освежающе действовала на самые широкие слои немецкого населения — да, собственно, и не только немецкого и не только в годы подъема антинаполеоновского движения, но и позднее, во времена реакции (20-40-е годы). «Когда восприимчивый человек, — говорится в предисловии Гумбольдта к вышедшим сначала отдельной книгой „Идеям к физиогномике растений“, вошедших потом в „Картины природы“, — вдумчиво и внимательно изучает природу или пытается в своей фантазии охватить обширные пространства органического творения, то среди разнообразных впечатлений, обрушивающихся на него, никакое иное не действует на него столь глубоко и неотразимо, как ощущение вездесущей, головокружительно разнообразной и могучей жизни».

Фридрих Вильгельм III по настоянию барона фон Штейна, которому 4 октября 1807 года было поручено возглавить прусское правительство, направил своего брата принца Вильгельма в Париж с миссией добиться от Франции сокращения тяжелых военных контрибуций, наложенных на Пруссию по Тильзитскому миру (7 июля 1806 года).

Сопровождать принца во время этой малоперспективной миссии было предложено Александру фон Гумбольдту. Прусский король, останавливая на нем свой выбор, полагался на его популярность во Франции и на его парижские связи, а также помнил о его незаурядных дипломатических способностях, проявленных еще в бытность им обербергмейстером. Гумбольдт принял это поручение без особых колебаний, так как в Париже у него еще оставалась уйма дел по изданию отчета об американском путешествии.

Переговоры оказались трудными, унизительными и безуспешными. 8 сентября 1808 года Наполеон навязал Пруссии новую контрибуцию в размере 140 миллионов франков, продолжал интриговать, чтобы помешать работе комиссии по реорганизации прусской армии, куда входили Шарнхорст, Гнейзенау, Грольман и Бойен, стремясь ограничить численность прусского войска сорока двумя тысячами солдат, а также пускал в ход все свое влияние, чтобы добиться ухода в отставку фон Штейна (что и произошло 24 ноября 1808 года).

В конце концов принцу Вильгельму пришлось ни с чем возвратиться в Берлин. Гумбольдт же испросил разрешения остаться в Париже и получил его: в Берлине работать над отчетом было почти невозможно.

Как рассказывал Варнхаген фон Энзе (прибывший в Париж в свите одного австрийского генерала), Гумбольдт в роскошных залах резиденции австрийского посланника, графа Меттерниха, показался ему похожим на «сверкающий метеор, сопровождаемый взорами удивления…». «Редко выпадает человеку, — замечал он, — такое глубокое и всеобщее уважение, такое искреннее одобрение со стороны самых разных общественных групп, такая живая заинтересованность всех власть имущих». «Наполеон его не любил, поскольку он был известен как человек свободомыслящий и в своих взглядах несгибаемый; однако император, его двор и высокопоставленные государственные чиновники никогда не отрицали то глубокое впечатление, которое в лице смелого путешественника производили на них мощь науки и исходящий от нее свет. Ученые всех стран гордились своим высоким собратом, все немцы — соотечественником, а все вольнодумцы — единомышленником… Во всем: и в научной деятельности, и в практических делах, и в одиноком дерзании духа, и в шумной светской суете — всегда являть собой выдающуюся и независимую фигуру, в любых обстоятельствах настолько оставаться самим собой, как это удавалось Гумбольдту, дано редко кому из нас, и мне лишь очень нечасто встречался человек, который так же упорно, самоотверженно и плодотворно всю свою жизнь трудился бы на благо человечества», — писал Варнхаген.

Что же касается Бонплана, то с момента своего возвращения из Америки он стал постоянным помощником императрицы Жозефины, которая увлекалась экзотическими растениями и, к немалой досаде Наполеона, тратила на них кучу денег, разводя в теплицах и садах своей загородной резиденции в Мальмезоне диковинные деревья и цветы.

Точности ради следует сказать, что не только эти редкие и причудливые растения воплощали для Бонплана всю прелесть и очарование тропиков; не меньшее удовольствие он получал, очевидно, и от общества темпераментной и ослепительно прекрасной креолки родом с острова Мартиника, в 1796 году ставшей женой Наполеона после смерти своего первого супруга, генерала Богарне.