Александра покрутила визитку в руках.

– Господи! Он же – Онуфриенко! Онуфрий! НФР! – вспомнила запись из истории болезни.

«Совпадение? А может это он и есть? Тот самый „пребывающий в состоянии благости“? Надо бы узнать при случае, когда он отмечает именины? Не двенадцатого ли июня? И если да – это невероятная удача!»

– Значит, день прожит не зря, – довольным голосом похвалила она себя, потом еще раз провела рукой по таинственной шкатулке, вздохнула, вытащила из сумки найденную на квартире тетрадку, которую Онуфриенко, быстро перелистав и пробежав глазами в машине, со словами: «Рукопись, которая может изменить вашу жизнь» тоже вручил ей, устроилась в кресле, включила торшер, но вдруг вспомнила, что забыла позвонить Вадику.

«Бедняга, наверное, до сих пор от телефона не отходит», – подумала она и торопливо набрала номер.

Вадик ответил после первого же звонка.

– Вадюша, привет! Ты не поверишь, что у меня в квартире нашли! – сказала она торжествующе.

– И что же? – немного напряженно спросил он.

– Как что? Клад!

– И что там? Золото, бриллианты? – в голосе Вадима послышались смешливые нотки.

– В том-то и дело, что не знаю. Открывать нельзя, а то все пропадет.

Молчание на другом конце телефонной линии свидетельствовало – собеседник размышляет.

– Стухнет, что ли? – спросил он наконец. – Так ты не жди, сразу съешь или в холодильник убери, – хмыкнул он.

– Да ну тебя, Вадька! Я серьезно.

– И я серьезно. Если одна сразу съесть не можешь – друзей в гости пригласи. Меня, например.

– Ты об эту шкатулку зубы обломаешь!

– А-а! Так там шкатулка.

– А я тебе что говорю! Шкатулка, которую открывать нельзя.

– Не бери в голову, Сандрочка, привози, у нас в шестой палате «медвежатник» под психа косит.

– Я же говорю – открывать без ключа нельзя, потому что все содержимое пропадет.

– Это ты в инструкции пользователя прочитала? – язвительно поинтересовался Вадим.

– НФР сказал.

– А НФР это…?

– А, шизофреник один! А может мошенник. Я его исследую.

– А-а! – понимающе протянул Вадим. – Слушай, Сандрюсь, может тебе все же обратно… к нам… на работу. Витаминчики поколем, а? – было слышно, что он с трудом сдерживает смех.

– Зараза ты, Вадька! Вот в Египет съезжу и… уволюсь!

– Сандрочка, прости! Прости меня неразумного! Не увольняйся! – запричитал он. – Не губи отечественную психиатрию! – все же не выдержал и рассмеялся. – А если честно, Сандрюся, – уже серьезным тоном продолжил он, – я скучаю. Очень. Вчера тебя увидел – и понял. Привык каждый день видеть…

– Устойчивые привычки, Вадюша, верный признак старения, – насмешливо сказала она…

…«Итак, – отключив мобильник, Александра взяла рукопись, – что же мы будем сегодня читать по воле „хорошего человека“»?

Дождь моросил второй день подряд, замазывая угрюмый город и мрачную Темзу серыми водяными разводами. Холодный ветер пронизывал улицы и переулки, тщетно стараясь сдуть тяжелое облако, опустившееся на землю. Тусклый свет газовых фонарей подрагивал синеватыми бликами на мокрой брусчатке. Изредка то здесь, то там из туманной дымки неожиданно возникали тени прохожих и тут же исчезали, будто растворившись навсегда. Чуть ссутулившийся человек был под стать теням – руки и ноги казались длиннее, чем требовалось для высокой худой фигуры, раскрытой для порывов ветра не застегнутым широким плащом, который, очевидно, пребывал в недовольстве от столь небрежного к себе отношения и потому норовил сползти то с одного, то с другого плеча. Подойдя к угловому дому на перекрестке, человек поднял голову и, присмотревшись к номеру, подошел к двери, тщательно вытер ноги о зеленый ворсистый коврик, несколько раз постучал скобой дверного молотка о железную пластину, подождал немного, затем постучал снова, уже громче. Послышался лязг отодвигаемого засова, и дверь распахнулась.

– О, наконец-то, Владимир! – воскликнул открывший дверь мужчина лет тридцати с рыжей курчавой головой и пронзительно-синими глазами, с радостной улыбкой раскрывая объятия. – Я уж мыслил, не придешь сегодня.

– Не обессудь, Саша, засиделся в библиотеке, счет времени потерял, – смущенно улыбнулся гость, перешагнул порог дома, воздух которого был пропитан терпким запахом благовоний, и с удовольствием стянул с плеч мокрый плащ. – Я сам, признаюсь, сконфужен и…

– Да я все понимаю, – усмехнулся курчавый. – Библиотека Британского музея – ловушка для русских умов. То ли она им служит, то ли они подпитывают ее своими мозгами, – он принял плащ и повесил на вешалку. – Иди же, ждут тебя, – указал рукой в сторону лестницы на второй этаж.

Лицо вошедшего отразилось в круглом массивном зеркале, и он невольно встретился глазами с собственным отражением: длинные прямые волосы почти до плеч, нос правильной формы, чуть изогнутые, будто в капризной гримасе, губы, полуприкрытые темной полоской усов, выразительные глаза под густыми бровями. Отражение глядело настороженно, словно и не было двойником, а напротив, само присматривалось к новому лицу.

– Идем же, – повторил курчавый, легонько подталкивая гостя к лестнице.

Они поднялись наверх, прошли по коридору, освещенному масляной лампой, и оказались в небольшой комнате, посреди которой за небольшим круглым столиком на высокой ножке, заставленном свечами, сидела седая женщина в темно-синем шелковом одеянии. Движение воздуха заставило огоньки свечей дрогнуть, и они с легким потрескиванием принялись перешептываться друг с другом: «Приш-шел. Приш-ш-шш-ел…»

– Миссис Бриксон! – торжественно обратился к хозяйке курчавый. – Позвольте представить вам своего знакомца из России, человека во многих отношениях почтенного, нашего молодого, но уже знаменитого философа Владимира Соловьева, сына любезного Сергея Соловьева, историка, с которым, кажется мне, вы были знакомы.

Миссис Бриксон, молча всматриваясь в гостя, протянула ему левую руку. Маленькая бледная ладонь, словно не ощущая пламени, застыла над свечами, которые замерли, подобно диким зверькам, заметившим зависшую над ними плеть дрессировщика. Соловьев почтительно склонил голову к ладони хозяйки, но тут же отпрянул – лицо его обдало жаром и показалось, будто несколько десятков огненных стрел, выпущенных в него, стали мешать дышать и видеть…

Воспоминания, словно воск, вытопленный из обожженного мозга, мгновенно выплыли из памяти…

Молебен в храме, и он, десятилетний, стоит рядом с горящими свечами. Не отрываясь, до болезненной рези, смотрит на одну из них, ту, что на уровне его детских глаз, наблюдая за крошечной, похожей на женскую, фигурку внутри пламени. И вдруг – он никогда не забудет – все вокруг будто смолкло – и голос настоятеля, и песнопения прихожан. Пламя дрогнуло, отбросив неожиданный лазоревый блик на икону Божьей Матери. Фигурка метнулась из стороны в сторону и, начав увеличиваться, перед ним во весь рост предстала прекрасная женщина с сиянием вокруг головы и белой лилией в руках…

Видение продолжалось лишь мгновение, но осталось в памяти и душе на всю жизнь…

Он поднял глаза на миссис Бриксон. Хотя его растерянность длилась лишь мгновения, но и этих коротких мгновений было достаточно, чтобы губы хозяйки дрогнули в легкой усмешке, заметив которую, Владимир, обеими руками крепко ухватившись за край столика, снова наклонился и прикоснулся губами к неожиданно прохладной ладони, все еще ожидающей над свечами прикосновения губ гостя.

– Благодарю вас, мистер Ревзин, – еле заметным жестом хозяйка приказала провожатому оставить их одних. – Вы себя не любите, друг мой? – мягким вкрадчивым голосом спросила гостя, когда Ревзин покинул комнату.

– Никогда не мог дать себе ясного в том ответа. Но почему вы так решили? – Владимир опустился на стул с резной спинкой и внимательно посмотрел на хозяйку.

Миссис Бриксон вызывала у него любопытство. О ней, знаменитой на всю Европу предсказательнице, он услышал в первые же дни пребывания в Лондоне, куда, после окончания университета и года обучения в Московской духовной академии, приехал для изучения индийской, гностической и средневековой философии. Миссис Бриксон называли северной Сивиллой, и это имя по первому впечатлению действительно подходило ей.