– Почему я так решила? Мне не хотелось бы отвечать на ваш вопрос прямо. Допустим… вы не взяли мою руку в свою, а склонились над огнем так, будто приносили себя ему в жертву, не оставляя между ним и собой никаких посредников.

– Кроме вашей ладони, – уточнил Соловьев.

– У вас было такое лицо… будто с обрыва прыгать собрались, – продолжила хозяйка.

– Напротив, – смущенно улыбнулся он, – я так трусил, что ухватился за край стола обеими руками! Я просто усмотрел в вашем жесте некое тайное значение и понял, что должен пройти через огненное посвящение. Впрочем, я был бы совершенно счастлив, если бы вы продолжили свой рассказ обо мне. Нам ведь только кажется, что мы хорошо знаем себя…

– Хорошо. Я продолжу.

Владимир устроился поудобнее.

– Что ж… – Миссис Бриксон, полуприкрыв глаза, на мгновение задумалась. – Я вижу, что в вас очень рано проявилось мистическое начало.

– Мистика – логика небес, – не удержался гость.

– Очень рано, – чуть поморщившись, продолжила хозяйка. – Вас посещали видения. Вы чувствовали себя очень одиноким среди людей, потому что долго не могли найти самого себя. Ваша вера в Бога была в один день опрокинута вместе… – она запнулась, будто удивившись собственным словам, – с поверженным крестом…

«Поверженный крест… постыдное воспоминание! Хотя было и такое. До сих пор перед глазами стоит искаженное гневом лицо местного мужика», – Соловьев опустил глаза, пряча от хозяйки мысли.

Подростком он действительно пережил религиозный кризис, завершившийся победой атеизма. Стал последователем нигилистически настроенного философа и писателя Писарева и… выбросил в сад все иконы. А однажды, гуляя с братом в Покровском-Глебово, забрел на кладбище и там, внезапно впав в какое-то безумное состояние, повалил крест на одной из могил и принялся прыгать на нем. В чувство своим криком и кулаками его привел местный мужик.

– …да, с поверженным крестом, – повторила Сивилла. Ее взгляд был направлен чуть выше головы гостя, словно она внимательно всматривалась в то, что находится за его спиной. – Но это длилось недолго. Вы вновь обрели Бога, но пришли к нему не через чувство, а через разум…

«Да, да, именно так», – мысленно согласился Соловьев.

– Сейчас вы увлекаетесь спиритизмом… – хозяйка взглянула ему прямо в глаза. – Да, я вижу – заговорила она нараспев, – вы са-ами прекра-асный ме-едиум… о-очень редкий… редкий… ме-едиум… вы верите во все сверхъестественное, но не уверены в себе… не уверены…

Соловьев перевел дух, только сейчас заметив, что слушает, затаив дыхание.

– Оч-чень интересно! – наконец, выговорил он. – Вы правы. Я на самом деле не только верю во все сверхъестественное, но, собственно говоря, только в это и верю. Но меня привела к вам одна история… – он запнулся, словно сомневаясь, стоит ли продолжать. – Видите ли, так случилось, что я…

– Зна-аю. Я ви-ижу. Вы были влюблены, и сейчас вам отказали. Не переживайте. Ваша привязанность длилась … – Сивилла прикрыла глаза – четыре… да – четыре года… и это была какая-то ваша родственница…

– Кузина, – кивнул Соловьев. – Катенька. Натура нежная, тонкая, еще очень юна, но с годами обещает сделаться красавицей. В последнее время меня все время мучило ощущение, что она общается со мной более по привычке, чем по внутренней потребности. Всякий раз, прощаясь, я уносил с собой впечатление восхищения, смешанное с мучительной тревогой… и вот…

– Это – не ваша женщина, – сухо проговорила Сивилла. – Вас ждет иная любовь, которая перевернет вашу жизнь.

Возникла пауза. Стало слышно, как за окном лениво переругиваются бродячие собаки.

– Когда? – хрипловатым от волнения голосом спросил он.

– Скоро.

– Когда? – он подался вперед.

– Очень скоро. Но… вот что я вам скажу… – предсказательница помолчала, – …берегите вашу голову, мой дорогой. От ударов внешних и… внутренних. Ваш мозг очень гибок и податлив, но не внедряйтесь за границы, которые пересекать не дозволено. Это все, что я могу вам сказать. Идите, – она неожиданно легко поднялась с места. – Большего вам знать не следует.

Соловьев медленно поднялся вслед за хозяйкой.

– Подождите минуту. Подойдите сюда. Ближе! – вдруг приказала она. – Сейчас вы сделаете следующее, – указала рукой на свечи. – Наберете в грудь как можно больше воздуха и резко, толчком выдохните одним разом. Вместе с этим выдохом из вас уйдет все то, что мешает вам жить и верить в себя. Вы хорошо меня поняли? Не дуть на свечи, как на именинном пироге, а выдохнуть – резко и одним толчком, с силой. Так, чтобы свечи погасли. Приступайте. Я выйду из комнаты.

Проводив хозяйку взглядом, Соловьев набрал воздуха в легкие и, наклонившись над столом, с силой выдохнул: «Х-хха».

Свечи погасли. Все. Кроме одной…

…В итальянской таверне, куда он вместе с Ревзиным отправился после сеанса, было многолюдно и шумно. Пробравшись между столиками, они расположились в дальнем углу у прохода на кухню, откуда исходили дразнящие запахи.

– Ну, ты доволен знакомством? – раскрыв меню, поинтересовался Ревзин.

– Сам не знаю, – Соловьев пожал плечами. – Как-то все быстро получилось, толком и не пообщались. Мне думалось, это по-другому будет.

– Прямо не знаю, что заказать, – озабоченно пробормотал Ревзин и, оторвав взгляд от меню, вопросительно посмотрел на приятеля.

– Да ты не мучайся, Саша, – понял его Владимир, – я сам закажу, знаю, у тебя денег сейчас немного.

– Уж окажи дружеское содействие! – приятель с облегчением передал ему меню и улыбнулся пухленькой кареглазой брюнетке в зеленом передничке поверх серого платья, подошедшей к столу, чтобы принять заказ.

– Принесите все как обычно, только на две персоны, – попросил Соловьев.

– Конечно, мистер Владимир, – кивнула та и, одарив друзей игривым взглядом, направилась в сторону кухни, повиливая округлыми бедрами.

– Ба, так ты здесь завсегдатай и, похоже, пользуешься успехом! – заулыбался Ревзин.

– Я или ты? – Соловьев, всплеснув руками, вдруг заливисто захохотал так весело и заразительно, что посетители вокруг, поглядывая на него, тоже невольно заулыбались.

– Ну ты и смеешься! – воскликнул Ревзин. – Вон, даже предметы неодушевленные твоего смеха не выдерживают, – он поставил неловко опрокинутую приятелем солонку на место.

– Предметы, говоришь? Это не предметы, а приветы. От матушки моей, Поликсены Владимировны. Она, когда на нас, детей сердилась, всегда отталкивала от себя что-нибудь, оказавшееся под рукой на столе. Правда, в отличие от меня, у нее это был верный признак не благодушия, а напротив, душевного непокоя.

Девушка уже через минуту вернулась с корзиночкой хлеба и кувшином, ловко налила вино в бокалы, при этом будто нечаянно прижавшись бедром к плечу Ревзина. Тот поднял голову и подмигнул ей. Она, весело стрельнув глазами в его сторону, смахнула пухленькой ручкой просыпавшуюся соль со стола прямо на пол и, не оглядываясь, походкой женщины, которая знает, что ее провожают взглядом, направилась на кухню.

– За знакомство с Сивиллой! – поднял бокал Соловьев и сделал глоток. – Неплохо. Хотя немного переохладили, но по мне сейчас – в самый раз. А ты чего раздумываешь? Пей! Вино, я тебе скажу, такая штука… такая штука… – он покачал головой и, дождавшись, пока приятель осушит свой бокал, задумчиво продолжил:

– …вино, друг мой Александр, прекрасный реактив, в котором обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек – тот в вине станет ангелом, – он рассмеялся.

– А ты – ангел? – насмешливо спросил Ревзин.

– Я? – рассеянно переспросил Соловьев. – Я, Саша, философ… Философ… – повторил он и задумался, уставившись взглядом в одну точку.

Ревзин, которому были знакомы внезапные перемены настроения приятеля, тоже замолчал, покручивая бокал за ножку. Соловьев ему казался человеком странным. Многое в его поведении и поступках Ревзин просто отказывался понимать, считая, к примеру, глупостью и чистоплюйством то, что Владимир, изучив в Московском Университете естественные науки, историю и филологию, магистерскую диссертацию отправился защищать в Петербург, заявив, что с его точки зрения, этого требует элементарная этика, поскольку его отец был тогда ректором Московского университета. Он, Ревзин, ни за что не уехал бы. Ни за что! Знакомые потом рассказывали, каким триумфом была для Соловьева защита. Даже академик Бестужев-Рюмин заявил, что «Россию можно поздравить с гениальным человеком». А Замысловский, которого Ревзин терпеть не мог, выйдя с защиты, восторженно воскликнул, что Соловьев «стоял, точно пророк»! Вот и здесь, стоило этому «пророку» заявиться в Лондон и уже из салона в салон полетели слухи о необыкновенном русском. Чем он, Ревзин, хуже? К тому же стихи пишет и прозу. И неплохо, говорят, пишет!