— Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все нормально, — серьезно отвечает кто-то из медиков.

— Понял. Значит, сердце бьется!

Померили бы пульс у кого-либо из нас. Интересно — сколько бы было? Наверняка не шестьдесят четыре.

В нашей комнатке становится все теснее. Прошло еще минуты две. Через пока открытую дверь ворвался вой сирены. Это сигнал для тех, кто, не дай бог, замешкался с отъездом со стартовой площадки. Хотя таких быть не должно. Порядок строгий.

По коридору промелькнули три фигуры. Королев, Воскресенский, Кириллов. Дверь в пультовую тут же закрылась. Из динамика голос:

— Пятиминутная готовность!

Медленно, медленно тянутся минуты. Голос Королева:

— «Кедр», я «Заря», сейчас будет объявлена минутная готовность. Как слышите?

— «Заря», я «Кедр». Занял исходное положение, настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.

Должен еще раз признаться, что волнение, громадное напряжение тех минут не оставили места для мысли о стенографировании этих воистину исторических слов. Мы слышали их, понимали, знали их значение, но запомнились ли они? Одна-две фразы — не более. Эти слова уже потом списаны с много-много раз прокрученных пленок магнитофонов. Они теперь — история.

— Всем службам космодрома объявляется минутная готовность! Готовность — одна минута.

Тишина такая, что, казалось, и дышать страшно.

— Ключ на старт!

Сейчас оператор на главном пульте повернет вправо металлический серый, с кольцом на конце небольшой ключ, и пульт откликнется на это разноцветьем транспарантной иллюминации.

— Протяжка один!

— Продувка!

— Есть продувка.

— Ключ на дренаж!

— Есть ключ на дренаж. Есть дренаж!

Когда слышишь эти знакомые стартовые команды, то в памяти прокручиваются, словно кадры на слайдах, знакомые картины: захлопнулись на баках дренажные клапаны, перестал парить кислород, контур ракеты стал отчетливей, будто в телевизоре поправили фокусировку или помеха какая-то пропала. Но это в сознании. Все видят отсюда только двое у перископов: Воскресенский и Кириллов.

В динамике голос Гагарина:

— У меня все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. Прием…

— Отлично. Дается зажигание. «Кедр», я «Заря-один». Из динамика доносится:

— Понял вас, дается зажигание…

— Предварительная!

— Есть предварительная.

— Промежуточная… Главная!!! ПОДЪЕМ!!!

И вдруг в обвальном грохоте ракетных двигателей, пробившегося сквозь бетон, задорный голос Юрия:

— Поехали-и-и! Голос хронометриста:

— Одна… две… три…

Это секунды полета. Слышу голос Сергея Павловича:

— Все нормально. «Кедр», я «Заря-один»! Мы все желаем вам доброго полета!

Значит, ракета пошла. Такое ощущение, что не миллионы лошадиных сил, а миллионы рук и сердец человеческих в чудовищном напряжении выносят корабль на орбиту.

И «Восток» вышел на орбиту. Сорвались со своих мест. Сидеть и стоять больше сил нет. Мелькают перед глазами лица: веселые, суровые, сосредоточенные — самые разные. Но одно у всех — восторг в глазах. И у седовласых, и у юных. Объятия, рукопожатия, все поздравляют друг друга.

В коридоре, куда все вышли из пультовой, окружили Сергея Павловича. Наверное, по доброй старой традиции подняли бы на руки, да качать негде. Потолок низковат. Кто-то снял с рукава красную повязку и собирает на ней автографы. Мелькнула мысль: правильно делают, такое не повторяется. Подошел к Королеву.

— Сергей Павлович…

— Давай, давай…

Эту повязку — с автографами Королева, Келдыша, Воскресенского, Галлая — храню теперь как самый дорогой сувенир.

Из коридора все выбрались наверх. На первой же подвернувшейся машине, еле втиснувшись, удалось доехать до пульта связи. По дороге на большой скорости нас обогнала машина Королева. Народу рядом с гостиницей полным-полно. Из открытых окон, из динамика, установленного рядом на площадке, — торжественный голос Левитана: «…первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич…»

Как майор? Почему майор? Ведь садился он в корабль старшим лейтенантом? Потом… потом. Праздник, большой праздник! Человек в космосе! Человек на орбите! «Юра, Юрий, Гагарин» — только и слышно кругом.

«...По предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 98,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра».

— Ну что, здорово, а?

— А ты как думал?!

— «Поехали»! А? Ведь силен, а?

— Молодец Юрий! Настоящий парень!

— Братцы, ну и дрожал же я! Пошла она вроде, а потом, смотрю, будто остановилась! Аж похолодел…

— Ну, что слышно? Как он там?

— По «Заре» докладывают, вроде все хорошо. Чувствует себя нормально.

Кто-то выбежал из здания, кричит:

— Пролетает над Африкой!

Над Африкой… В эти минуты на корабле все готовилось к спуску с орбиты. Протиснувшись сквозь толпу, я вошел в помещение пункта связи. В небольшой комнатке перед кинозалом Сергей Павлович разговаривал с кем-то по ВЧ-телефону. Константин Николаевич Руднев рядом. Тут же Мстислав Всеволодович Келдыш, главные конструкторы. Королев закончил говорить, замолчал. Слушает.

— Спасибо, спасибо вам большое. Нет, нет, рано еще, основное, пожалуй, еще впереди. Спасибо. Передам, передам обязательно. Да, да, все в порядке. Пока к тому, что доложил вам Константин Николаевич, добавить ничего не могу. Всего вам доброго. Да, будем докладывать.

Он положил трубку.

— Товарищи! Центральный комитет и правительство внимательно следят за полетом и волнуются вместе с нами. Секретарь ЦК просил передать всем большое спасибо за подготовку ракеты и корабля…

Прошло минут десять. Стрелка часов приближается к пяти минутам одиннадцатого. Сейчас, если все в порядке, там на орбите должна включиться тормозная двигательная установка.

— Когда у нас должны быть пеленги?

— Через двадцать две минуты, Сергей Павлович, — отвечают несколько голосов.

— Ну, хорошо, все идет нормально…

В те минуты спускаемый аппарат корабля входил в плотные слои атмосферы, за бортом металось пламя, тысячи градусов облизывали стенки кабины, а внутри — человек. Не безмолвный манекен — человек! Смотрю на часы. Теперь еще несколько минут, и, пожалуй, самое последнее — дадут пеленги. Эти радиосигналы с корабля будут самыми надежными вестниками, что спускаемый аппарат на парашюте идет к земле.

Минута, две… И радостный возглас:

— Пеленги есть!!! Только что передали…

— Ура-а!

И сразу спало напряжение. Все кричат, хлопают друг друга по плечам, кто-то закуривает, кто-то бросает сигарету оземь, и все-все — на улицу, на солнце.

Собираются группками. Равнодушных нет, да и могли ли быть такие. Неподалеку с несколько ошалелыми глазами что-то ожесточенно доказывают друг другу Константин Феоктистов и Марк Лазаревич Галлай. Прислушался. Спорят о роли человека и автоматов в исследовании космоса. Ну что ж, ученые готовы спорить в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время… Но это сейчас. А день-два назад и конструкторы, и опытнейшие летчики-испытатели, и ученые, не спорили, а весь свой опыт, все свои знания старались отдать только одному — полету Юрия Гагарина.

Помню, в окружении молодежи, радостно улыбаясь, стоял Михаил Клавдиевич Тихонравов — ветеран нашей ракетной техники, гирдовец, конструктор первых отечественных жидкостных ракет. Сегодняшний день — день воплощения и его мечты. И для молодежи, пришедшей в ракетную технику всего несколько лет назад, он стал таким же днем.

Среди группы медиков — Константин Давыдович Бушуев. Рядом радисты, управленцы… Разговор везде — один: о полете и Юрии. Подошел, помню, Борис Викторович Раушенбах, постоял минуту, послушал.