Отхожу чуть в сторону, чтобы не мешать Федору Анатольевичу колдовать с привязной системой и креслом. Устроившись, Юрий начал проверку радиосвязи, и почти тут же из люка послышалось:

— Как слышите меня? Вас слышу хорошо… Вас понял: приступить к проверке скафандра.

Я заглянул в корабль. Юрий почти автоматически делал все, что было многократно оттренировано, отрепетировано. Федор Анатольевич довольно улыбается:

— Вот так, дорогой мой, правильно, правильно! Минут через пять Гагарин спокойно докладывает:

— Проверку скафандра закончил.

Из бортового динамика слышен ровный голос Сергея Павловича:

— Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

— Чувствую себя превосходно. Проверка телефона и динамиков нормально. Перехожу сейчас на телефон.

— Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все в порядке.

— Понял. Я так и знал. Проверку связи закончил. Как поняли меня?

Затем Юрий переключил линию радиосвязи на телефоны гермошлема, и мы не могли больше слышать вопросов, задаваемых ему, но по его ответам было понятно, что с ним говорят то коллеги-космонавты, то Сергей Павлович.

Через несколько минут слышу:

— Понял, подготовка машины — нормально. У меня тоже самочувствие и настроение нормальное. К старту готов.

Пять минут девятого. Голос Юрия:

— Вас понял: объявлена часовая готовность.

Для нас наступала самая, пожалуй, трудная минута. Пора попрощаться с Юрой и закрывать люк. Тяжелая крышка на руках у монтажников. Протискиваюсь в кабину, что-то хочется еще сказать. Но что? Хотя вот…

— Юра… а эти три цифры на замке, — я кивнул на конверт, прикрепленный к стенке кабины, — один, два, пять… Понял? Это по секрету.

— Да уж будет тебе — «по секрету». Без них обойдемся. Да и опоздал ты.

— Как так?

— А мне еще вчера Галлай сказал о них, и Карпов тоже! — засмеялся Гагарин, глядя на мое обескураженное лицо.

Обнялись, насколько позволяли размеры люка. Крепко пожал Юрию руку и, похлопав по шлему, отошел в сторону.

Мгновенье — и крышка накинута на замки, быстро навинчиваем гайки. Володя Морозов специальным ключом начинает их подтягивать: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья… По специальной схеме. А всего их— тридцать. Некогда смотреть на часы. Секунды отстукиваются толчками крови в висках. Наконец последняя, тридцатая, гайка затянута. Разом, как по команде, облегченно вздыхаем и на мгновенье опускаем, расслабив, руки.

И тут тревожный, настойчивый сигнал телефонного зуммера. Взволнованный голос:

— Почему не докладываете? Как у вас дела?

— Сергей Павлович, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка. Приступаем к проверке герметичности.

— Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?

— Нет, Сергей Павлович. Все нормально…

— В том-то и дело, что ненормально! Нет КП-3! Я похолодел. КП-3 — это специальный электрический контакт прижима крышки, сигнализирующий, что она нормально закрыта.

— Крышка установлена правильно, — пробормотал я упавшим голосом.

— Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку? — прервал меня Королев.

— Успеем, Сергей Павлович. Только передайте Юрию Алексеевичу: мы открываем люк.

— Все передадим. Спокойно работайте, не спешите! Легко сказать — не спешите! Времени-то почти нет.

Не то что теперь, но и тогда, в тот момент не смог бы сказать, кто и что делал, вроде бы все делалось само. Как потом я был благодарен той тренировке, которая была проведена раньше! Помню, скрипнула крышка, прикрывавшая лаз вниз, и из лючка показалась голова Леонида Александровича Воскресенского. Он, встревоженный происшествием, несмотря на возраст и, скажем прямо, далеко не богатырское здоровье, по лестнице поднялся сюда, к нам. Минуту он молча смотрел, потом его голова медленно ушла в проем люка, и крышка опустилась. По всей вероятности, он понял, что ни мешать, ни помогать нам в этот момент не надо.

Сняты тридцать гаек с замков. Снята крышка. Только и успел я заметить, что Юрий, чуть приподняв левую руку, внимательно следит через маленькое зеркальце, что прикреплено на рукаве скафандра, за нами, за тем, что мы делаем, и тихонечко насвистывает любимый, наверное, мотив: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…»

В считанные секунды подправили кронштейн с контактом — КП-3. Подсознательно чувствую, что ни контакт, ни кронштейн не виноваты. Наверное, это электрики-пультовики проморгали, не заметили, загорелась или нет нужная лампочка. Между прочим, так оно и было, но в этом они признались гораздо позже.

Перемолвиться с Юрием уже некогда, успеваю только махнуть рукой и поймать в зеркальце его лукавый взгляд.

Крышка опять поставлена на замки. Снова гайки: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья… Есть последняя!

В телефоне голос Сергея Павловича:

— КП-3 в порядке! Приступайте к проверке герметичности.

— Есть!

Фу-у! Гора с плеч. Герметичность в порядке: стрелка вакуумметра неподвижна.

— Есть герметичность! — произносим одновременно все трое, а я в трубку телефона. В ответ голос Сергея Павловича:

— Хорошо. Вас понял. Заканчивайте ваши дела, сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность.

Собрали инструмент, надо спускаться вниз, но до чего же не хочется! Невольно руки потянулись к кабине — дотронуться еще раз, похлопать ее по круглому боку.

Стукнула дверь лифта, рывком пол ушел из-под ног, минута — мы внизу. Подошел к Сергею Павловичу:

— Прошу разрешения быть во время пуска в бункере управления.

— Ну что же, не возражаю. Только имей в виду, там будет народу много, стой где-нибудь поблизости.

До старта минут двадцать. Можно побыть еще немного здесь, рядом с ракетой. Заканчивалась заправка топливом третьей ступени. Центральный блок и боковушки заправлены. Их бока покрыты толстым слоем инея, он пластами отваливается и летит вниз, будто зимняя заснеженная елочка отряхивается.

От ракеты отъезжает высокая металлическая ферма с площадками обслуживания и лифтом, на котором мы спустились несколько минут назад. Теперь если и захочешь, к кораблю не доберешься. Но зато во всей красе видна голова ракеты. Под снежно-белым обтекателем укрыт корабль, и только через большое окно поблескивает крышка люка. Того самого. А за ней… Что думал в эти минуты Гагарин? Ведь он вверял свою жизнь в руки машины, созданной людьми, нашими руками.

Без четверти девять. Королев, Воскресенский и Кириллов около ракеты. Стартовая площадка опустела. Все проверки закончены. Теперь — ждать. Из репродукторов громкой связи разносится:

— Десятиминутная готовность! Готовность десять минут!

Замечаю на себе косые взгляды Королева и Кириллова. Пора уходить. Взглянул на ракету еще раз — последний. Ведь больше ее не увидишь.

Спускаюсь в бункер управления. Он глубоко под землей, крутая неширокая лестница ведет вниз, тяжелые, массивные двери. Прошел по коридору, заглянул в пультовую. Стартовики на своих рабочих местах. Тихо. Ни разговоров, ни улыбок. Все сосредоточены, предельно собраны. За их спинами на невысоком помосте — два перископа, как на подводных лодках. Рядом небольшой столик. У перископов встанут Воскресенский и Кириллов. За столиком место Сергея Павловича.

Устроился в боковой комнате рядом с пультовой. Народу действительно много: главные конструкторы из смежных организаций, испытатели, медики. В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Как раз в эту минуту шел разговор с Гагариным. Слышно было, как кто-то, наверное из медиков, проговорил:

— Займите исходное положение для регистрации физиологических параметров.

— Исходное положение занял, — ответил динамик. Голос Сергея Павловича. Это он еще оттуда, сверху:

— Ну вот, все нормально, все идет по графику, на машине все хорошо.

Он говорит нарочито спокойно, растягивает даже слова. Юрий спрашивает полушутя-полусерьезно:

— Как по данным медицины — сердце бьется?