Сквозь океан субстанций мы, бесполезные капли зловонного течения, ползем медленнее и ленивее нерасторопного сома, пробирающегося сквозь ил на дне глубокой заводи. Но молитвы, исполненные восторга — возможно, и вы пережили такие мгновения, — возносят вас над всеми мирами, материальными и духовными, до той самой первичной точки, в которой содержится всё: все миры, времена и возрасты, все души, все духи, весь Закон Божий и все его таинства, любая бесконечно малая малость — подобно дереву в семечке. Всё в одном неделимом единстве! И этой первичной точкой является первое слово Священного Писания: БЕРЕШИТ — «В начале». Ведь отсюда, из этого словечка, выползло все Творение, подобно улитке из домика своего, и там мы всегда снова скрываемся, когда нашим душам приходится как нельзя плохо. Однако прошу вас, не думайте, что я поверяю вам свои думы о блошках, сомах и улитках, об этих нечистых и запретных животных, лишь для того, чтобы позлить вас. Знайте, что так же, как сотворил нас Господь Бог по образу своему святому, Он сотворил и эти твари нечистые по особому образу. По образу миров таинственных и с единственной целью наставить нас на ум. По сути своей каждая тварь есть образ некоего стародавнего мира, а миров тех до сотворения мира нашего было не счесть. Но не ждите, что я стану рассказывать вам и об этом, ибо это — великие тайны.
Не хотелось бы мучить вас повторением хорошо известных истин. Я однажды уже сказал вам об этом. Но об одной очень важной заповеди я должен упомянуть. Это поможет вам лучше понять удивительную историю, которую реб Шулем любил рассказывать. Однако прежде всего — об этой заповеди. Касается она омовения рук. Сделаем с вами так: нальем в горшочек чистой воды, но прежде убедимся, что горшочек целехонький. Конечно, это не должен быть цветочный горшок! В цветочном горшке, как известно, на дне дырка. И края горшочка должны быть без зазубрин. Они должны быть ровными, как у ножа, которым мы пользуемся для убоя животных. Горшочек с водой мы берем в правую руку, из правой руки — в левую и выплескиваем из горшочка на правую руку половину воды. Потом берем горшочек в правую руку и оставшейся в нем водой поливаем левую руку. Потом, потерев одну руку о другую, воздаем благословение Господу Богу за то, что «Он освятил нас своими заповедями и повелел нам вымыть руки». Затем мы вытираем руки полотенцем. Ведь во время этой святой церемонии оно переброшено у нас через левое плечо. Да и вообще настоящий хасид всегда носит в кармане не только носовой платок, но и полотенце. Когда мы вытираем руки, левая рука непременно должна быть прикрыта полотенцем. Это не всем известно, но это очень важно. Когда наши руки хорошо вымыты и как положено вытерты, тогда наконец мы имеем право благословить хлеб и поесть.
Если вы не всегда по пятницам перед шабесом обрезаете ногти, перед омовением проверьте, нет ли под ними грязи, — в таком случае ваше омовение рук считалось бы недействительным. Когда вы стрижете ногти, следите, чтобы ни один кусочек ногтя не потерялся; все они должны быть тотчас сожжены, дабы вам не пришлось их искать после смерти. Сжигая ваши ногти, не забудьте подложить к ним две щепочки в качестве двух свидетелей.
В омовении рук заключена великая и возвышенная тайна. Любой из вас, кто заглянет в мистические сочинения святого Ари, может в этом увериться, если, конечно, они будут вам понятны. Но есть одна великая тайна в омовении рук, которую вы не найдете даже в сочинениях святого Ари. В каждом поколении живет только один святой, которому Небеса сообщают эту тайну лишь внушением.
Если перед едой вы не омоете рук как положено, вы подвергнете свою жизнь такой же опасности, как и некий гость, о котором, в назидание нам, Талмуд рассказывает страшную историю.
Один человек пришел в трактир и заказал себе обед. Трактирщик заметил, что гость перед тем, как взять хлеб, не омыл рук, и посему ре-шил, что это не еврей, а какой-нибудь грек или арамеец, короче говоря, язычник. И предложил ему к обеду свинину с капустой. Ошибка обнаружилась только после еды.
Из этого вытекает, что каждый грех влечет за собой грех другой, еще больший.
Кто нерадив при омовении рук, того после смерти постигнет тяжкая кара. Кара, какой подвергаются только убийцы, пролившие кровь невинных людей. Их души будут наказаны водопадом. Зимой и летом на них будут низвергаться потоки бурных вод — без перерыва, без облегчения. Особым губительным посланцам Божиим будет поручено следить за несчастными осужденными, чтобы ни на миг они не могли увернуться от справедливого приговора, покуда вина их не смыта и не искуплена возмездием.
С другой стороны, тот, кто в течение всей своей жизни заповедь омовения рук и стрижки ногтей исполняет по правилам, обретет в Раю награду, которую не выразишь словами.
«Жил-был один великий грешник, — рассказывал святой рабби Шулем. — И этот грешник в течение всей жизни не совершил ни одного доброго поступка. Он знай грешил да грешил, совсем позабыв о Боге. Но одну заповедь он все-таки всегда выполнял, ту, какой научила его мать в детстве: заповедь омывать перед едой руки. Удивительно, но этой заповеди он всегда придерживался неукоснительно.
Однажды этот человек отправился в дальний путь. По дороге он сильно проголодался, и, хотя хлебом запасся вдосталь, воды, чтобы омыть руки, у него не было. Он знал, что в ближнем лесу есть родник, однако ему было ведомо и то, что в лесу обитают разбойники, безжалостно убивающие каждого, кто попадется им под руку. Так что наш милый грешник решил продолжить свой путь впроголодь. Однако голод становился все мучительнее.
„А вдруг я умру от голода? — подумал грешник. — Ну не глупо ли, что даже с такой голодухи я не хочу есть немытыми руками! Ведь это совсем маленькая, пустяковая заповедь раввинов, а на моей совести грехи куда посерьезнее. Кстати, Закон разрешает есть все, если только этим можно сохранить себе жизнь“.
И бедный грешник вынул из котомки ломоть хлеба и хотел было откусить от него, да рука у него сама собой опустилась.
„Нет, нет, — подумал он. — Это единственная заповедь, против которой я ни разу в жизни не согрешил. Да и теперь не согрешу, что бы ни было! Пойду-ка я в лес. Убьют меня — так убьют. Но хлеб немытыми руками есть не стану!“
И он не стал есть. Отправился в лес за водой, и его убили.
И грешная его душа предстала пред судом небесным!
В тот час, когда человек покидает сей мир и уходит в Вечность, пред ним проходят все его деяния. Ему говорят: „Ты совершил то-то и то-то, тогда-то и тогда-то, на этом и на том месте“. И человек отвечает: „Да“. А ему говорят: „Подпиши!“ И он подписывает. Так говорится в святом Талмуде.
И перед этим грешником прошли все его поступки. То были ужасные грехи, и числа им не было. Но раз он всю жизнь исполнял заповедь омовения рук, притом до такой степени, что ради нее даже жизнь положил, ему все было прощено. Врата милосердия открылись пред ним, и он был принят в число праведников.
А ежели даже завзятого грешника в Рай впустили, — завершил реб Шулем свое повествование, — ежели даже его впустили в Рай лишь потому, что он жизни не пожалел ради одной заповеди, то какая награда ожидает тех, кто всю свою жизнь посвящает свершению добрых дел, как заповедовали нам Бог и святые ученые!»
Я уже упоминал о том, что рабби Шулем из Белза никогда не кичился своей ученостью, которой был обязан, как он сам говорил, своей верной Малкеле. Даже осознание того, что среди его предков было много прославленных мужей, не позволяло ему поддаваться гордыне. Напротив: именно это осознание служило ему источником смирения и скромности.
Однажды, например, реб Шулема навестил некий ученый, достигший такого же совершенства в науке, как и сам Шулем, ибо тоже стал цадиком, несмотря на то что его родители и все предки были людьми простыми. Но этот self-made-man[15] внушил себе, что реб Шулем пренебрегает им, и отнес это на счет своего простецкого происхождения. На самом деле, конечно, это было далеко от правды. Благодетельный реб Шулем никогда никем не пренебрегал. Тем паче человеком, который сам дошел до таких добродетелей, как этот цадик. Однако в сердце своем гость не переставал огорчаться. Реб Шулем по наитию свыше прозрел мысли гостя и сказал ему: «Наши блаженной памяти ученые мужи в Талмуде говорят нам, что мы всякий раз обязаны обращаться к себе с таким вопросом: „Когда дорастут мои поступки до величия деяний моих предков?“» Из этого явствует, что тот, чьи предки не были мужами святыми или учеными, счастливее тех, чьи предки были такими. Ему не надо стыдиться перед своими предками. «Куда хуже мне, — продолжал реб Шулем. — У меня именно такие предки, и мне приходится все время испытывать стыд перед ними, ибо знаю, как я еще далек от их совершенства».
