Для злобных сил, которые тоже надо было куда-то селить, боги отвели Нижний, подземный мир. И никак его не назвали, потому что никто не захотел иметь касательство к этому скопищу скверны. Владыкой там является Чернобог, он там милует и казнит всех. Правых и виноватых Чернобог в злобе своей не разбирает, поэтому наказывает всех, кто подворачивается под руку. Именно оттуда приходит в Явь Морена-зима и Карачун-мороз, всегда стремящиеся выстудить и заморозить все живое. Оттуда, насылаемые Чернобогом, проникают в Средний мир бесы, злыдни, переруги, крылатые Аспиды и прочая темная, нечистая сила. Эти, конечно, пытаются через Явь и Навь пролезть в Правь, чтоб переделать там все на свой лад и научить всех жить по-плохому. Но достать до нее они не могут и от этого злятся и лютуют в Яви еще больше.

Правой рукой Чернобога и владетелем края для духов умерших, что отличились при жизни в черных делах, является ксарь Кощей. У него своя рать злобной нечисти и свои подручные. Вий, судья мертвых, на которого нельзя глядеть живыми глазами, сразу упадешь замертво; Злебог — бог-змей, что с удовольствием терзает каждого провинившегося, злобный Хворст, что насылает на людей слабости и болезни, и еще многие другие, поменьше значением и силой.

Чернобогу и остальным его подданным, конечно, не нравится жить под землей. Они с удовольствием поселились бы в изобильной и необъятной Прави. Но кто их туда пустит? Старейшины богов не зря расположили у него на пути людскую Явь, именно люди всегда встают на пути Чернобога, в этом и состоит их предназначение — охранять белое от черного. Так издревле суждено родам человеческим.

Словом, разумно устроили мир всемогущие боги, так разумно, что лучше и не придумаешь. Одного не учли, обладая божественной силой и презирая всякую слабость. Люди — не боги, у них нет столько силы и совершенств. Не все выдерживают свой путь, далеко не все. Много встречается среди людей и злобы, и алчности, и зависти, и неблагодарности, и многого другого, черного. А Чернобог не дремлет, строит и строит козни. Он вообще никогда не спит, стремясь заполучить как можно больше народу в свое подземное войско, чтоб когда-нибудь сразиться с богами Прави. Так суждено, что здесь, в Яви, каждый сражается с Чернобогом и его присными один на один, каждый отвечает за эту войну сначала перед собой, а потом уже перед остальными, знала Сельга.

И этому быть всегда, потому что боги так устроили этот мир…

Мать, спасая ее, вместе с двумя женщинами убегала на лошадях от страшных пришельцев. Одна из их стрел догнала мать. Она умерла через несколько дней, вся горячая, покрытая синими, некрасивыми пятнами. А маленькая Сельга никак не могла понять, что она умерла. Все теребила ее, мол, вставай, вставай, мама, мы же уедем сейчас, как же ты…

Молчаливые женщины насильно оторвали ее от холодеющий матери и опять повезли куда-то. Долго ехали, много дней. Сельга все время плакала, просила остановиться. Ждала, что мама вот-вот догонит их, возьмет ее на руки, уютно прижмет к себе…

Куда они ехали? И куда потом делись эти женщины? Она не смогла увидеть. Наверное, потому что особо не пыталась. Она поняла наконец: незачем ей ходить в прошлое. Она пошла туда с одной надеждой — найти родных. Словно родство звало ее через время — вернись к нам. Но некуда ей возвращаться. Не осталось у нее никого, кроме старой Мотри и родичей-поличей. Она — поличанка. Так суждено ей, и так случилось.

Сельга, сельга, лопотала она, когда ее нашли. Поличи решили, что ее так зовут. А она просто просила у них соленую рыбу, сельгу, теперь она это вспомнила. Ей очень хотелось соленой рыбы после пресных грибов и корней. Она сердилась на этих волосатых людей в длинных просторных рубахах, что они не кормят ее солененьким…

Ладно, пусть будет Сельга. Имя — не хуже прочих…

Есть, правда, еще один человек. Почти родной. Но это тоже пока что тайна. Ее тайна. Уже давно.

Сельга, подрастая, долго оставалась щуплой и тощей. Мотря, глядя на нее, вздыхала озабоченно: не девка, а недоуменье одно, хвороба ходячая. Что руки, что ноги — как сушеные прутики, недоглядишь — переломятся. Через силу кормила ее рыбьей печенью, тушенной с грибами и коровьим маслом.

Сельга выправилась в одно лето. Грудь налилась и выпятилась вперед, соски набухли, вокруг них пробились сквозь кожу едва заметные темные волоски, а покруглевшей попе стало удобно сидеть на самых тонких жердочках. Парни, а за ними и мужики стали обращать на нее внимание. Жестами или словом давали понять, что хотят ее. Самые бойкие, растопырив грабки, пытались хватать. Она отбрыкивалась. Не хотела никого приголубить. Подруги на нее удивлялись.

У родичей отношения между мужиками и бабами всегда были свободными. Пары собирались, договаривались жить в лад и обзаводились вместе хозяйством для того, чтобы растить детей. А чьи они, дети, — жена знает, а муж догадывается, так родичи говорят. Все наши, если задуматься, все родичи, внуки-правнуки крепкого семенем бога Рода.

На степенном, совместном житье тоже никто никого не держал за причинное место. На Купалу, например, самому Яриле-игривому, с божественной неутомимостью наскакивающему козлом на красавицу Ладу, не разобрать, кто кого в кустах поймал и на траву завалил. На Купалу все можно. Сами Огонь и Вода, День и Ночь, исконные братья и сестры, имеют друг друга, исходя соком желания. Все знают, отчего прорастает Сырая Мать кровосмесительными цветами, с синими и желтыми венчиками на одном стебле. А если богам все можно, почему людям нельзя?

Сельга в этих игрищах не участвовала. Хотя подруги и уговаривали: мол, тебе только выйти, покрутить задом, мужики за тобой в хвост ратью выстроятся, выбирай лучших. Зачем ждать, пока Хворст-зловредина наложит лапу, раскрасит лицо морщинами?

Она ничего не ждала. Не хотела просто. Нет, был один человек. Случился. Княжеский отрок Затень, богато украшенный серебром, гостил в селении. Она, девка глупая, заслушалась его рассказами про дальние страны, засмотрелась на его обильно раскрашенное лицо и блестящие браслеты и серьги. «И почему их, баб, как сорок, привлекает все блестящее?» — думала она потом. Вот подлая натура, недоделанная богами!

Сильными, но мягкими руками Затень водил по ее телу, мял, щупал везде, а она только млела от размягчающего удовольствия, лопотала что-то. Потом он вошел в нее, быстро, резко. Огнем полыхнула боль. И все погасло. Все ее чувства к нему иссякли враз, как неожиданно прекращает журчать говорливый лесной родник. Она словно увидела его другими глазами. Резко, отчетливо, без прикрас. Глупые побрякушки, походная, давно не стиранная одежда, остро пахнущая конским потом, грубо размалеванное лицо, раскачивающееся над ней в мужском усердии. От пота краска потекла, размазываясь пятнами. Нехорошее лицо. Много злого в нем. И судьба ему злая уготована.

— Через три весны тебя убьют, ратник, — отчетливо и спокойно сказала она ему. — Сожгут заживо на сухих дровах, чтоб дольше не угорал, в твердом уме мучился.

От этой неожиданной вести у Затеня сразу иссякла вся его мужская сила. Поверил. Отпрянул от нее. Сельга выскользнула из-под него, убежала.

Конечно, зло сказала, сама понимала. Но она действительно ясно увидела его лицо, все такое же крашеное и так же сочащееся потом в подступающих к нему языках огня. Увидела оскал крепких зубов, сжимающихся до хрустящих осколков и перекусывающих собственный язык от невыносимой боли.

Больше она не хотела его видеть. Скрывалась в избе, пока не уехал. Затень, знатный воин, богатый, подкарауливал ее, где мог, чуть не в ногах у нее, девчонки, валялся. Умолял с ним уехать, сулил драгоценности, золото и серебро. Обещал продать всех своих домашних наложниц, уговаривал стать у него единственной, любой. Или, по крайности, рассказать хотя бы, где и кто будет его жечь костром. Может, еще не будут жечь, может, пошутила, канючил он.

Пошутила? Хорошо, пусть он так думает… Через три весны всего… Малое расстояние по Реке Времени.